Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 55

Мак встал на полную ступню.

– Ладно, – сказал он. – Так и быть, бери. Только оставь чуток.

Приблизившись к куче бумаги, мужчина взял себе несколько обрывков.

– Да можешь и побольше взять!

– Нам недалеко ехать, – отозвался мужчина. Он сел возле двери и, обхватив руками колени, уткнул в них подбородок.

Городские кварталы закончились, и поезд набрал скорость. Деревянный вагон грохотал, что тебе орган. Джим встал и, толкнув дверь, раскрыл ее во всю ширь, впуская в вагон лучи утреннего солнца. Усевшись в дверном проеме, он свесил ноги наружу и глядел вниз, пока от мелькания земли под колесами у него не закружилась голова. Тогда он поднял голову и стал разглядывать пробегавшие мимо покрытые желтой стерней сжатые поля. Воздух был свеж и приятно попахивал паровозным дымком.

Вскоре к нему присоединился Мак.

– Послушай, не вывались смотри, – крикнул он. – А то один мой знакомый парень тоже так вниз смотрел, голова закружилась, и он из вагона полетел – мордой о землю шлепнулся.

Джим ткнул пальцем в сторону беленького дома фермерской усадьбы с красным амбаром, притаившимся за рядком молодых эвкалиптовых деревьев.

– А место, куда мы едем, такое же красивое, как вот это?

– Красивее, – отвечал Мак. – Там сплошь сады яблоневые на мили и мили вокруг, а ветви яблонь сейчас, в сезон, будут ломиться от плодов, сгибаться под тяжестью яблок, которые у нас в городе пятицентовик штука продают!

– Знаешь, Мак, странно даже, почему я не выбирался за город почаще. Забавно, как люди, бывает, хотят чего-то, а не делают. Когда еще мальчишкой был, какой-то там приют или общество благотворительное вывезло пятьсот ребятишек на пикник за город, погрузили нас на грузовики, и мы поехали. Мы там гуляли, нагуляться не могли. Деревья в том месте росли высокие, и, помню, взобрался я высоко, на самую верхушку дерева, и сидел там долго, чуть ли не весь пикник просидел. Я думал, что вернусь туда обязательно, как только сумею – вернусь. Но так и не вернулся.

– Вставай, Джим, и давай-ка дверь закроем, – сказал Мак. Мы к Уилсону подъезжаем. Не стоит железнодорожную полицию лишний раз раздражать.

Совместными усилиями они задвинули дверь, и в вагоне внезапно стало тепло и сумеречно. Вагон дрожал, как корпус гигантской виолы; постукивание колес на рельсовых стыках стало реже, потому что поезд теперь шел по городу и сбавил скорость. Трое мужчин поднялись.

– Мы здесь выходим, – объявил главный и, толкнув дверь, приоткрыл ее на фут. Два его спутника скользнули вон. Главарь повернулся к Маку: – Надеюсь, ты на меня зла не держишь, приятель?

– О чем речь!

– Ну, бывай. – Скользнул прочь и он, а уже приземлившись, крикнул: – Сукин ты сын трёхнутый!

Мак рассмеялся и, потянув дверь, почти задвинул ее. Какое-то время поезд катил плавно, и ритм колес, постукивающих на стыках, участился. Мак вновь открыл дверь пошире и сел на солнышке.

– Красиво это он, ничего не скажешь! – заметил Мак.

– А ты и вправду чемпион по боксу? – спросил Джим.

– Господи, да какое там… Просто парень этот – слабак и недотепа. Вообразил, когда я с ним бумагой поделиться хотел, что это я с испугу, что боюсь его очень. Это уж, считай, общее правило. Хотя бывает, конечно, что оно и не срабатывает, но в большинстве своем те, кто пытается на испуг взять, сами тебя боятся. – Он обратил к Джиму добродушное, с крупными тяжелыми чертами лицо. – Не знаю, как так выходит, но почему-то всякий раз, как с тобой разговор завожу, я либо ораторствовать начинаю, либо поучать…

– Да ладно тебе, Мак! Слушать – это по моей части, черт побери!

– Надеюсь, что так. Нам в Уивере слезать придется и ловить товарный, что на восток идет. Это миль через сто будет. Если повезет, до Торгаса ночью доберемся. – Вытащив кисет, он скрутил себе самокрутку, стараясь, чтобы порывом ветра не вырвало из рук бумагу. – Закуришь, Джим?

– Нет, спасибо.

– Никаких вредных привычек, да, Джим? А ведь не святоша, поди… С девчонками-то хоть знаешься?

– Нет, – ответил Джим. – Когда очень уж припекало, в бордель ходил. Не поверишь, Мак, но я сызмальства, как взрослеть начал, боялся девушек. Наверно, боялся в ловушку попасть.

– Из-за красотки какой-нибудь?

– Нет. Понимаешь, со всеми приятелями моими такое случалось. Все они тискали девчонок где-нибудь на складах, зажимали их в углу за рекламными щитами, добиваясь того самого. Рано или поздно девчонка залетала, и тут уж пиши пропало. Точка! Я боялся, Мак, в ловушке очутиться, как мать моя или старик-отец – квартира двухкомнатная, дровяная плита… Господи боже, разве ж я о роскоши мечтал какой? Я только не хотел получать тычки и затрещины, не хотел, чтобы дубасили меня. Не хотел жить жизнью, какой, я знал, жили все парни вокруг: по утрам завтрак с собой захватить, кусок пирога непропеченного, несвежий кофе в термосе…

– Если так, то жизнь ты выбрал себе чертовски неподходящую. В нашем деле без того, чтоб дубасили, не обойдешься.

– Я не о том! – возразил Джим. – Пяткой в челюсть я готов получать и удары от жизни тоже, не хочу только, чтобы изводила меня она, умучивала, откусывая по кусочку, и так до самой смерти! Вот в чем разница!

Мак зевнул.

– А по мне – разница небольшая, и там и там – скука смертная. И в борделях тоже не шибко повеселишься.

Он поднялся и, пройдя в глубь вагона к своей бумажной куче, лег там и заснул.

Джим долго еще сидел у двери, глядя на проплывавшие мимо дома фермеров. Виднелись обширные огороды с рядами круглых кочанчиков салата, с кудрявой, как листья папоротника, морковью, ряды свеклы с красноватой ботвой, между рядами овощей поблескивали ручейки воды. Поезд шел, минуя поля люцерны, мимо белых коровников, откуда ветер доносил густой здоровый дух навоза и аммиака. А затем поезд нырнул в ущелье, и солнце скрылось. Высокие крутые холмы по обе стороны дороги поросли папоротником и виргинским дубом, и заросли подступали к самому полотну. Громкий ритмичный перестук колес бил Джиму в уши, отупляя и навевая дремоту. Пытаясь прогнать сон, мешавший ему любоваться окрестностями, он яростно тряс головой. Но насильственная встряска не помогала. В конце концов он встал и, задвинув дверь почти полностью, побрел к своей бумажной куче. Его сон был темной, гулкой, наполненной отзвуками эха пещерой, и пещера эта все длилась и длилась до бесконечности.

Маку пришлось несколько раз тряхнуть его за плечи, прежде чем он проснулся.

– С поезда прыгать вот-вот надо будет! – вопил Мак.

Джим сел.

– Господи, неужто уже сотню миль проехали?

– Почти. Шум этот вроде как наркотиком тебя шибает, правда? Меня в закрытых вагонах сон прямо с ног валит. Соберись. Через минуту-другую поезд ход замедлять будет.

На секунду Джим замер, обхватив руками гудящую голову.

– Меня словно плетками отстегали, – пожаловался он.

Сильным движением Мак открыл дверь.

– Прыгай так, точно мы идем, а земля бежит!

Он прыгнул, и следом за ним прыгнул Джим.

Спрыгнув, он огляделся. Солнце стояло высоко, почти над головой. Прямо напротив теснились дома и купы тенистых деревьев маленького городка. Товарняк поехал дальше, а они остались.

– Здесь дорога разветвляется, – пояснил Мак. – Наша ветка, та, что на Торгас-Вэлли ведет, – вон она! Но через город мы не пойдем, он нам вовсе ни к чему. Мы двинем наискосок по полю, а к дороге выйдем уже подальше.

Вслед за Маком Джим перемахнул через проволочную изгородь, прошел вместе с ним по стерне и очутился на грунтовке, прошагав по которой с полчаса и оставив в стороне окраину городка, вышел к железнодорожной ветке.

Мак сел на насыпь и, кивнув Джиму, пригласил его сесть рядом.

– Это место хорошее. Здесь поезда взад-вперед так и шмыгают. Не знаю, правда, сколько ждать придется.

Он скрутил себе самокрутку из оберточной бумаги.

– Тебе стоит начать курить, Джим, – сказал он. – Это хороший способ общения. Ведь тебя ждут встречи и разговоры с массой людей. Хочешь растопить лед, смягчить собеседника – предложи ему папироску или попроси ее у него. Лучше не придумаешь! Многие даже обижаются, если на предложение дать закурить отвечают отказом. Правильнее будет тебе начать курить.