Великая огнестрельная революция - Пенской Виталий Викторович. Страница 40

Таким образом, без учета запорожских козаков польско-литовская армия под Смоленском насчитывала 23 700 чел. пехоты и конницы, а соотношение пехоты и конницы составило (если не брать в расчет драгун) 3 к 2 в пользу пехоты, с драгунами же соотношение в пользу пехоты будет еще выше – пехоты обычной и ездящей станет 63,5 %, т. е. в 1,5 раза больше, чем 12 годами ранее под Хотином! Если же сравнить численность новой армии с «кварцяным» войском накануне войны, то контраст будет еще более разительным. В августе 1631 г. постоянное коронное войско имело в гусарских хоругвях 520 коней, в казацких 850, 450 порций в драгунских подразделениях и 380 порций в пехотных ротах. Еще 600 порций составляли пехотные гарнизоны в Поморье³⁴⁹. Таким образом коронное кварцяное войско состояло больше чем наполовину – на 58,2 % – из конницы!

Подводя общий итог проделанной Владиславом и его советниками работы, можно с уверенностью сказать, что опыт столкновений с московскими ратями в конце Смуты и со шведами в 20-х гг. XVII в. не прошел для поляков даром. Под Смоленском мы видим уже иную армию, отличающуюся от той, которая существовала еще несколькими годами ранее. Эта армия намного ближе к передовой на то время модели, протестантской, но в то же время в некоторых аспектах опережала ее. Это касается прежде всего конницы. Хотя Густав Адольф и сделал очень многое для того, чтобы поднять боеспособность шведской кавалерии, однако ничего подобного польским гусарам он не имел, и в целом его конница серьезно уступала польской. В принципе то же можно сказать и о европейской кавалерии того времени. Польские гусары были не тяжелее имперских и шведских кирасир или рейтаров, но их отличный конский состав, выучка товарищей и пахоликов, их готовность к единоборству, характерное наступательное вооружение и соответствующая ему ударная тактика ставили гусар на голову выше европейской тяжелой кавалерии. И если европейская кавалерия того времени все больше и больше ориентировалась на действия от обороны, на короткие контратаки с последующим отходом под прикрытие собственной пехоты и артиллерии, польская конница играла на поле боя более серьезную роль. И хотя пехота в армии Владислава и потеснила ее, тем не менее польско-литовские военачальники, трезво оценивая ситуацию, посчитали невозможным полностью перейти на протестантскую модель как не вполне адекватную специфическим восточноевропейским условиям.

§ 3. «Finis Poloniae». Судьбы военной революции и шляхетской «республики» во 2-й половине XVII – начале XVIII в.

Подводя общий итог преобразованиям, сделанным Стефаном Баторием и в особенности Владиславом IV, необходимо отметить, что характерными чертами его армии стали повышение удельного веса и значения пехоты, значительный рост численности драгун, использовавшихся прежде всего именно как ездящая пехота – в условиях Восточной и Юго-Восточной Европы именно это их качество оказалось чрезвычайно востребовано, учреждение в пехоте «региментовой» организации и артиллерии, создание саперных подразделений³⁵⁰. Все эти нововведения отражали общую тенденцию, свойственную всем европейским армиям, на усиление огневой мощи. Вместе с тем поляки вовсе не собирались отказываться от привычной и весьма эффективной ударной тактики. Так что можно с уверенностью утверждать, что военные реформы Владислава IV стали естественным продолжением курса Стефана Батория. Однако, в отличие от трансильванского воеводы, ставшего волею шляхты и магнатов королем Речи Посполитой, Владиславу повезло меньше. Над ним, как и над его отцом Сигизмундом III, довлел, по словам польских историков, «страх перед absolutum dominium – абсолютной властью короля», который чем дальше, тем больше завладевал сознанием шляхты и в особенности магнатерии. «В течение всего столетия (XVII. – П.В.) продолжалось противостояние между защитниками шляхетских свобод и сторонниками королевской власти, – писали авторы «Истории Польши», – которые стремились к созданию модели централизованного государственного управления (а это было одним из следствий военной революции и одним из важнейших условий ее успешного завершения. – П.В.). Это противостояние привело к параличу государства и ослаблению нации. Однако подобных последствий никто не предвидел…»³⁵¹. Но могло ли быть иначе в условиях, когда Москва потерпела жестокое поражение в Смоленской войне, когда Османская империя переживала глубокий кризис, когда Империя была втянута в Тридцатилетнюю войну, когда Швеция была вынуждена пойти на уступки Речи Посполитой в Прибалтике, а бунтовавшие казаки были усмирены? Ведь все складывалось так благополучно! В итоге, как отмечал польский историк Б. Барановский, несмотря на то, что Владиславовы преобразования представляли собой значительный шаг вперед в развитии военного дела Речи Посполитой, они не получили развития прежде всего из-за отсутствия поддержки со стороны шляхты и магнатерии³⁵². А ведь в случае, если бы они были доведены до конца, в Речи Посполитой не только бы завершился в целом 2-й этап военной революции, но были бы созданы предпосылки для перехода на ее третий, завершающий этап. Более того, Польско-литовское государство получало реальный шанс возглавить процессы изменений в европейском военном деле, связанные с военной революцией.

В самом деле, почему Москва проиграла Смоленскую войну? Конечно, здесь необходимо упомянуть и нераспорядительность командования как на стратегическом, так и оперативном уровне, и политические просчеты, и многое другое, но значительную роль сыграло тактическое превосходство поляков над русскими. Под Смоленском встретились на первый взгляд две схожих по организации и структуре армии. Однако же, как отмечал Р. Фрост, и в этом с ним трудно не согласиться, «…хотя применение западноевропейской тактики и усилило оборонительный потенциал московской пехоты, тем не менее она не могла победить в войне. В Восточной Европе кавалерия все еще оставалась решающей силой. Пика и выстрел одни не могли произвести военной революции на Востоке…». И, развивая свою мысль далее, английский историк писал, что «…самая главная проблема, с которой столкнулся Шеин (командующий русской армией под Смоленском. – П.В.), заключалась в относительной слабости его конницы. Как только прибыли поляки, его (Шеина. – П.В.) войска, занимавшие полевые фортификации, попали в ловушку. Владислав, маневрируя пехотой под прикрытием своей кавалерии, лишил Шеина преимущества в людях и технике. Шеин оказался не в силах помочь своим войскам, изолированным в разбросанных вокруг Смоленска укрепленных лагерях…»³⁵³.

На наш взгляд, одна из главных, если не самая главная причина поражения русских под Смоленском заключалась в том, что польско-литовская армия в ходе этой кампании выглядела более сбалансированной, нежели московская (выделено нами. – П.В.). И если в пехоте борьба шла на равных³⁵⁴, то в коннице поляки, безусловно, превосходили русских. И снова нельзя не согласиться с мнением Р. Фроста. Характеризуя тактику армии Владислава, он отмечал, что «…успех на восточном ТВД был… зависим не от кавалерии, а от успешного сочетания действий пехоты и кавалерии… Кавалерия вела жизненно важную разведку и прикрывала медленно марширующие подразделения пехоты: надежно прикрытые кавалерией, польские пехотинцы не нуждались в пиках, принятых в европейских армиях, и могли сосредоточиться на ведении огня. Польская кавалерия вынуждала казаков и московитов сворачиваться в таборы и сдерживала их движение до тех пор, пока пехота и артиллерия не проделывали бреши в укрепленном лагере, куда потом могла ворваться кавалерия…»³⁵⁵. И если сотни русской поместной конницы примерно соответствовали казацким хоругвям конницы коронной, то ничего подобного польским гусарам у русских не было.

Возвращаясь обратно к причинам, что не позволили Речи Посполитой перешагнуть с 1-го на 2-й этап военной революции, отметим еще одно чрезвычайно важное, на этот раз связанное с финансами, обстоятельство. Выше уже неоднократно говорилось, что военная революция – дело весьма и весьма дорогостоящее, требующее значительных, если не огромных расходов, и, как следствие, сильной центральной власти, способной изыскать средства для покрытия этих расходов. А победы над русскими и шведами и в самом деле оказались весьма недешевы. Война со шведами в 1626–1629 гг. стоила коронной казне 10 426 363 злотых, а Смоленский поход Владислава IV – 6450 тыс. злотых³⁵⁶. В копеечку обошлись и приготовления Владислава к походу на Швецию по окончании Смоленской войны. Размеры расходов можно представить, к примеру, из ставок оплаты солдат. Так, в 1648 г. раз в квартал гусар и аркебузир должны были получать 164 злотых, рядовой легкоконной хоругви – 124 злотых, гайдук – 120 злотых, а драгун – 132 злотых. В итоге именно нехватка денег определяла численность армии, а не отсутствие необходимого количества людей³⁵⁷. Коронные владения не могли поддержать необходимый уровень военных расходов, а магнаты и шляхта отнюдь не горели желанием финансировать ненужные и бесполезные с их точки зрения предприятия амбициозного короля. К тому же войны, в особенности на северном и северо-восточном направлениях, создавали препятствия польской внешней торговле, и в особенности сельскохозяйственными товарами – т. е. тому, на чем строилось экономическое процветание и богатство и магнатов, и шляхты. «Девизом доблестных сарматов уже тогда был мир и благополучие…» – с горечью и иронией были вынуждены констатировать польские историки³⁵⁸. Польское рыцарство окончательно переродилось в шляхту, для которой доходы со своих имений были важнее, чем громкая военная слава.