Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди. Страница 18

Никто не говорит ничего, что могло бы меня расстроить.

Я закрываю глаза, чувствуя благодарность. Родители здесь, и я могу перестать беспокоиться о своих проблемах. Мама с папой обо мне позаботятся, можно расслабиться и почувствовать себя маленькой.

Родители пакуют мои вещи, раздают мебель, убирают квартиру, звонят, куда надо, продают мою старую машину парню, который живет на той же улице по соседству.

И вот так просто все заканчивается.

Родители собираются отвезти меня домой для восстановления.

10

МАРНИ

Когда ты, совсем расклеившись, возвращаешься домой, переживая большое горе, все некоторое время ходят вокруг на цыпочках, а потом в один прекрасный день нападают на тебя со своими соображениями, которые раньше держали при себе.

Сюрприз для меня: я ничего не имею против. Я снова в пригороде Джексонвилла, где я выросла, в пастельно-желтом фермерском доме постройки шестидесятых годов, который стоит в тупичке, в двух кварталах от него — ручей с черной водой, если идти в одну сторону, и низенькое здание розового кирпича, где располагается начальная школа, — если в другую. Старые дубы, поросшие испанским мхом, как и прежде, несут караул среди пальм. Здесь не может случиться ничего по-настоящему плохого — если у тебя хватит здравого смысла сидеть под крышей во время ежедневной грозы, которая обычно бывает около пяти часов вечера.

Отец уверен, что я должна найти новую работу, но он терпелив и готов мне помогать. Он говорит, что мне нужно нечто надежное! С медицинской страховкой! С пенсионными отчислениями! Он уже переговорил с Рэндом Карсоном (подростком я работала в его ресторане «Дом крабов и моллюсков» и была главной по моллюскам, если вам это интересно), а когда я делаю недовольную физиономию и говорю папе: «Не могу я больше жарить морских гадов!» — тот отвечает, что мне уготована гораздо более высокая должность менеджера обеденного зала. Я смогу командовать ребятишками с кухни, пока кто-то другой будет платить мои страховые взносы.

Мама хочет для меня совсем другой жизни, она видит во мне своего партнера. Мы с ней бегаем по ее общественным делам, и она радостно заявляет, что мы теперь «неразлейвода». Мы идем в бассейн, в магазин, в библиотеку, в тренажерный зал, обедать у ее друзей, а на следующий день все повторяется. Я — блудная дочь, возвращение которой радостно приветствуют все соседи, отпускающие комплименты насчет того, как я выросла и какая у меня милая улыбка. И это правда; я лучезарно улыбаюсь всем знакомым матери, а она знает почти всех в городе. Соседи, которые выходят полить свои газоны, непременно забегают на меня посмотреть, как, например, Рита, кассирша в сетевом магазине, и Дрена, парикмахерша, которая работает в салоне «Стригли-мигли» и, сколько я себя помню, занимается мамиными волосами. Все они смотрят на меня с выражением легкой жалости на лицах. Значит, они тоже всё знают. Конечно знают и всё понимают.

А еще есть сестра, которая живет в километре от родителей в новом микрорайоне, где у нее практически дом мечты, лучшее из того, что только могут себе позволить два специалиста с полной занятостью. Когда меня привезли, сестра только-только ушла в декретный отпуск и была идеальным примером идеального человека с идеальной жизнью. Знаю-знаю, я слишком часто употребила слово «идеальным», и ни одна жизнь на самом деле не может быть идеальной, но когда я сижу с Брайаном и Натали в их комфортном доме рядом с уютным большим животом сестры — вся мебель мягкая и удобная, стены выкрашены в приглушенные оттенки серого и бежевого с отдельными белыми элементами, окна чистые, — все вокруг выглядит таким мирным и успокаивающим… Мне думается, чего-то такого — именно такого — все хотят и для меня тоже, чтобы оно взяло и волшебным образом свалилось прямо мне в руки. Сама-то я, честно говоря, не вижу себя в подобной обстановке, учитывая, что в доме вроде этого покрасила бы стены в настоящие цвета, красной или бирюзовой палитры, и развесила бы повсюду произведения современного искусства.

Однажды, когда я завтракала с отцом на террасе, он спросил, какой я хотела бы видеть свою жизнь, чем хотела бы заниматься. Мы были одни, поэтому я сказала правду:

— Ну, на самом деле у меня много планов. Мне действительно нравится идея насчет того, чтобы печь кексики с маленькими записочками внутри — знаешь, это как печенье с предсказаниями, только кексы. А еще мне бы хотелось бы писать любовные письма за тех людей, которые сами не могут найти правильных слов. О! И еще мне бы понравилось шить костюмы, возможно маскарадные. Или делать кукольные мультфильмы, чтобы куклы были в исторических костюмах. Я могу писать сценарии. Или, скажем, я была бы рада работать в книжном магазине, потому что могла бы подбирать для людей книги, которые им надо прочесть в зависимости от того, что их беспокоит.

Папа складывает газету и улыбается мне.

Нам надо немного сузить круг и посмотреть, что из этого можно монетизировать, — изрекает он. — Когда думаешь, что делать со своей жизнью, нужно, независимо от профессии, учитывать и фактор денег.

— А еще, хоть ты и скажешь, что это безумие, — говорю я ему, — но, возможно, я могла бы быть свахой. Или сводней. Я имею в виду, несколько раз у меня это хорошо получилось, так что, может, мне стоило бы продолжить.

Папа встает, ему пора на работу. Проходя мимо меня, он взъерошивает мне волосы со словами:

— Голубка, я повторюсь. Ты замечательный человек, но этого недостаточно для жизни. Тебе нужно зарабатывать.

От меня не ускользает, что принадлежащий Натали и Брайану дом мечты — это награда за учебу и приобретение навыков, за которые люди хотят и будут платить. Ты встречаешь хорошего человека, и что с того, что он, возможно, окажется не самым прикольным, творческим и красивым парнем среди всех твоих знакомых, не тем, кто захочет играть на гитаре всю ночь напролет и станет писать тебе любовные письма, а потом в три часа ночи жарить для тебя омлет, как тот мужчина, за которого я вышла по ошибке, — но зато обладает другими качествами: он добытчик с высокой моралью, сильный, хороший человек с видами на будущее.

Ну вот, вы понимаете, как обстоят мои дела. Понимаете, как глубоко проник Ноа мне в душу. Он прочно обосновался у меня в голове со своими дурацкими любовными песнями, со своими солнечными очками «Рэй-Бэй», а при нем склад воспоминаний, например, о том, как он заявлял, что у него есть для меня срочная посылка с тысячей поцелуев, а потом целовал все мое тело сверху донизу, каждый его сантиметр. И оба мы смеялись, до тех пор пока… пока не наступал такой момент, когда мы больше не могли смеяться.

Однако думать об этом нет никакого смысла. Сейчас я в реальной жизни. Там, откуда я когда-то начинала и где мне теперь предстоит собирать обломки.

Моя комната до сих пор выкрашена в розовый цвет, и в ней пахнет так, будто я снова ребенок. Свет все так же пробивается под углом сквозь розовые хлопчатобумажные занавески, и эти косо падающие лучи так мне знакомы, что с тем же успехом могли бы быть встроены в мое ДНК — вместе со звуком, который издают двери в мою спальню, звенящим, как музыкальная нота, и ровным желтым светом на чердаке.

Поздним вечером, когда родители уже отправились в постель, я пробираюсь в общую гостиную, обжитое, уютное место, где не нужно притворяться. Там все тот же потертый вязаный половик, те же щербатые книжные полки и старый диван, обитый тканью в рубчик, который обнимает тебя, когда в него садишься, как будто рад тебя видеть. «Добро пожаловать домой, Марни», — словно говорит мне диван, и я проваливаюсь глубже в мягкие подушки, позволив себе поддаться чарам защищенности и расслабленности.

— Так хорошо, что ты наконец пришла в себя и вернулась домой, — произносит моя подруга Эллен однажды вечером, когда мы с ней и с Софронией встречаемся, чтобы втроем выпить и поужинать.

Я только три дня как вернулась домой, но мама сказала, что мне надо общаться с людьми, и она, возможно, нрава.