Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди. Страница 22

— Не знаю, — сказала я ему. — Что, если мы это сделаем, но получится фигня и мы больше не сможем дружить?

— Я размышлял над этим, и вот один из моих аргументов за то, чтобы это сделать. Мы хорошие друзья и всегда будем хорошими друзьями, а если все получится плохо — типа нам не понравится или еще что-нибудь, — мы просто над этим посмеемся. Это мы отлично умеем — вместе над чем-то поржать.

— А тебе не кажется, что мы должны вроде как быть до безумия влюблены, чтобы пройти через это?

— Пройти через это! — повторил он. — Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, я думаю, все будет замечательно, а когда все окончится и однажды у каждого из нас появится кто-то другой, мы уже будем знать, что делать. Хоть раз в жизни будем на шаг впереди.

В общем, мы поехали в аптеку, он зашел внутрь — я идти с ним отказалась, — но тут же вернулся и сказал, что это слишком страшно. Там оказались его знакомые. Вернее, одна из подруг его мамы именно в эту минуту покупала шампунь.

Так что в тот день с сексом у нас не вышло, и я помню чувство легкого разочарования, когда Джереми отвез меня домой. В том смысле, что если это действительно было для него важно, неужели он не мог проявить хоть на йоту мужества?

В общем — и тут мы приступаем к трагической части нашей с Джереми истории, — две недели спустя он не спеша подошел ко мне, когда я стояла у своего шкафчика, и сказал уголком рта: «Короче, обезьянка, я все достал. Заказал нам с тобой презиков с доставкой по почте, завтра их привезут, так что у нас будет целых десять коробок. На всю оставшуюся жизнь хватит». Он сделал вид, что затянулся воображаемой сигарой.

Суть в том, что это случилось спустя целых две недели, а когда тебе семнадцать, для тебя это все равно что вечность, и все изменилось. Вопреки всем шансам, я была каким-то образом вырвана из школьной безвестности парнем, который был до нелепости не моего поля ягода. Брэд Уитакер, парень, которого мы с Джереми высмеивали большую часть семестра, пригласил меня на свидание! Неважно, что до этого мои акции не котировались, сейчас я находилась на грани того, чтобы стать крутой девчонкой. И, как я старательно объяснила Джереми, я влюбилась.

Джереми был подавлен, и я ужасно себя чувствовала по этому поводу. Вышла кошмарная сцена, он сказал, что я делаю чудовищную ошибку, что я предала дело иронии, сарказма и нормального человеческого интеллекта, и в любом случае удачи в свиданиях с парнем, который не отличит свою задницу от дырки в земле, не будет. Вдобавок — он не смог удержаться от того, чтобы не указать мне на это, — он купил пожизненный запас презервативов для меня, и что ему с ними делать? Продать их Брэду Уитакеру?

Конечно я отругивалась. Почему нет?

Я была одурманена первой любовью, первой страстью и потому глуха к боли Джереми. Мне просто хотелось избавиться от него. Я стояла на пороге одного из величайших моментов моей жизни, почему он заставляет меня испытывать чувство вины?

Через несколько дней я потеряла девственность в спальне Брэда Уитакера, пока его родители были на работе. Саундтреком к этому событию была музыка «Бэкстрит Бойз». Помню, я чувствовала некоторое замешательство от потной напряженности секса, всех этих корчей и толчков, оттого, что он оказался больше похожим на физкультуру, чем на мое о нем представление, которое я вынесла из виденных в кино страстных поцелуев. Нам с Джереми ни за что бы не удалось провернуть такое смертельно серьезное дельце. Мы бы непременно расхохотались.

Тем не менее я была горда собой, потому что не жаловалась на боль и разочарование, а еще не слишком переживала о том, что Брэду Уитакеру по большому счету я была до лампочки. Я просто делала то, что все делают в те этапы своей жизни, когда строят из себя нечто, чем на самом деле не являются: старалась расти над собой, укоротила юбки, собирала волосы в боковой хвостик (уверяю, это было мегакруто), опускала глазки и поджимала губки таким образом, чтобы выглядеть очаровательно скучающей.

Ничего хорошего из этого не вышло. Брэд оказался душераздирающе распущенным нарциссом, который забыл, что на выпускной принято приходить со своей подругой, и пригласил вместо меня другую девушку, я стала считаться обманутой женщиной, все меня жалели, а мама сказала: «Тебе нужно было держаться этого Джереми Сандерса. Он такой хороший мальчик!»

Да, здорово. Просто здорово. Он вернулся домой. Ура.

12

МАРНИ

Неделю спустя я расписываю стену детской в доме Натали, решив, что картинка с цветущим кизиловым деревом, пологим зеленым холмом и багряными тюльпанами как нельзя лучше подойдет для того, чтобы приветствовать малютку Амелию Джейн в этом мире, когда она в него явится.

Натали вроде бы возится в кухне, наводя порядок в новом шкафчике для специй, но когда я поднимаю глаза, то вижу ее прислонившейся к косяку детской. Она обнимает живот и щурится на стену. Не думаю, что ей действительно нравится моя картинка. Она хотела покрасить детскую в серый. В серый! Только представьте, как это может повлиять на психику новорожденной!

— Можешь сделать мне громадное одолжение? — спрашивает сестра.

— Отвезти тебя в больницу, потому что ты рожаешь?

— Прекрати, — сердится она. — Хочешь верь, хочешь нет, но мне надо к стоматологу, почистить зубы, а я уже толком не умещаюсь за рулем. Отвезешь?

— Как вышло, что тебе назначили чистить зубы сейчас! А если бы ты рожала? Или уже родила бы?

— Просто, — поясняет сестра, — на самом деле мне было назначено три недели назад, но стоматолог уехал в отпуск, поэтому прием перенесли.

Натали выглядит не лучшим образом, усаживаясь в машину и отодвигаясь как можно дальше, чтобы ее громадный живот не врезался в приборную панель.

— Ну как? — спрашиваю я.

— Заткнись.

Я завожу машину и пристегиваюсь.

— О-о, Аме-е-е-лия, слышала, что мне только что сказала твоя мать? Не бойся появиться на свет, крошка. На самом деле она очень милая дама, а ты, дорогая, просто давишь на ее жизненно важные органы.

Натали скалит зубы.

Я разворачиваю машину, чтобы двинуться к бульвару Рузвельта, удивляясь тому, что сестра орет на меня: якобы я еду слишком быстро и на дороге выбоины, которых я не чувствую, но они есть и просто УБИВАЮТ ЕЕ. Я послушно сбрасываю скорость. А потом она пищит:

— Ой!

— Нат, ты что, рожать собралась?

— Нет, — мотает она головой, — это тренировочные схватки. Ложные. — Она делает глубокий, рваный вдох.

— Слушай, без обид, но раз уж мы в машине и все такое, может, лучше поехать в больницу?

Она даже не отвечает, просто лежит, откинувшись, обнимая свой большой живот, выглядя при этом так, словно ее терзает боль, самая сильная за всю историю человечества, и, пыхтя, делает короткие выдохи.

— Очень… больно? — спрашиваю я. Мы проезжаем лесопилку и череду магазинов. — Если хочешь, я могу тут остановиться.

— Пожалуйста… я сосредоточиваюсь. Это не боль. Мы не используем слово «больно». Это просто…

— Просто что?

— Марни. Пожалуйста. Помолчи.

Наконец мы добираемся до медицинского центра — приземистого оштукатуренного здания с растущими перед фасадом банановыми деревьями и азалиями. Я открываю свою дверь, выхожу из машины и обхожу ее, чтобы помочь выйти сестре. Но та отмахивается от меня и потом — ни с того ни с сего — оступается и с громким смачным звуком падает на тротуар.

— Ой, нет-нет-нет! О боже! — восклицаю я и наклоняюсь, чтобы ей помочь. — Не двигайся! Дай поглядеть… Ты не на живот упала? Головой не ударилась?

— Нет, я не ударялась головой. Успокойся, ладно? Это сумочка так грохнула.

Она лежит на боку в клумбе с цветами. Ее голова покоится на большой старой пальмовой ветви, и на меня смотрят все те же, как обычно, спокойные глаза Натали. Изо рта у нее не идет пена, она не истекает кровью и не рожает. Просто лежит себе, как будто специально прилегла. Потом пытается встать и не может.

— Слушай, может, тебе стоит не двигаться? Серьезно, Нат. Может, у тебя что-то сломано.