Цикл романов "Новый Михаил". Компиляцияю Книги 1-7 (СИ) - Бабкин Владимир Викторович. Страница 173

Толпа одобрительно зашумела, послышался смех.

– Мы хотим мира, нам чужого не надо, но и ни пяди своей земли мы никому не отдадим! Не мы начали эту войну. Мы благородно предлагаем мир. Мы объявили о приостановке всех наступательных операций на сто дней. Но если нас вероломно атакуют, мы заставим всех об этом горько пожалеть. А пока я вновь призываю все страны и народы – давайте дадим миру шанс!

Толпа выдохнула и взорвалась восторженными криками. У меня было ощущение, что мой броневик сейчас поднимут на руки и понесут по площади. Вся площадь ликовала. И вдруг кто-то громко запел: «Боже, царя храни!»

И весь народ мой подхватил государственный гимн. И гимн этот сейчас, как никогда, был в честь царя, в честь меня. Да.

Я смотрел на восторженные лица и думал о том, что эти люди скажут мне завтра? Возможно, катастрофа на Стоходе вновь разбудит их патриотизм, посеет ярость в их сердцах. А может, эта ярость обратится против меня самого…

Москва. Кремль. Тайницкий сад.

20 марта (2 апреля) 1917 года

Мы, уже традиционно, гуляли по Тайницкому саду. Ну как традиционно, в том плане, что я изо всех сил старался соблюдать продуманный мной же самим распорядок для государя императора, хотя со всей очевидностью можно признать, что сегодняшний порядок полетел в тартарары с самого утра. Сначала демонстрации и речи, потом внеплановое совещание с министрами и лишь после этого всего – завтрак в обществе Георгия.

И вот теперь мы неспешно прогуливались, дыша морозным воздухом и беседуя на разные темы. Естественно, основной темой сегодня было событие, которое глубоко впечатлило мальчика.

– Тебе понравилось?

– Да, папа. Только… Только я испугался…

– Почему? Кого ты испугался?

Георгий помялся, а затем проговорил неуверенно:

– Сначала было красиво. Мне вправду понравилось! И на коне, и солдаты, и как они пели. Но потом…

– Потом? – мягко переспросил я, ожидая продолжения.

– А потом ты меня оставил и отправился к броневику. Я смотрел, как броневик движется в толпе все дальше и дальше. А потом тебя стало совсем плохо видно, и… – мальчик шмыгнул носом, – и я испугался. Дядя Сандро сказал, что это ничего, что это будет наш маленький секрет, но я все равно хочу признаться, что я плакал, словно девчонка…

Я присел на корточки и прижал Георгия к себе.

– Ничего страшного. Бояться вообще не стыдно. Солдат, который ничего не боится, погибает очень быстро. Страх – здоровое чувство, которое предупреждает об опасности. И, как сам понимаешь, на войне это очень важная вещь. Тут просто очень важно, чтобы страх превращался в осторожность и осмотрительность, а не в трусость и панику.

– Война учит осторожности? – спросил он пытливо.

– Да, учит, – подтвердил я.

– Тогда почему ты поехал на броневике, а не остался со мной?

Я с интересом посмотрел на него. А он не глуп!

– Понимаешь, сынок, бывают ситуации, когда нужно принимать решения, которые, быть может, и кажутся не совсем разумными, но… Знаешь, древние говорили – делай что должен и будь что будет. Есть такое понятие, как долг. Солдат поднимается в атаку, потому что должен победить, хотя прекрасно понимает, что может и погибнуть. А император, когда это необходимо, должен, презрев опасность, выйти к народу. Хотя это может быть и опасно, ты прав. Понимаешь, что я имею в виду?

– Что нужно быть примером остальным?

Вздыхаю.

– И это тоже, сынок, и это тоже…

Но Георгий не сдавался.

– А почему эти люди пришли?

Я пожал плечами.

– Понимаешь, люди устали от войны. Люди хотели получить надежду на мир, и вот такой шанс появился. Вот люди и радовались.

– А почему они пришли к тебе? Разве они не могли радоваться дома?

Вот так вот. Как там говорят про уста младенца?

– Вероятно, в том числе и потому, что это моя инициатива открыла дорогу к возможному миру. А вообще, сынок, это не главное. Главное то, что в моменты всеобщего единения, в моменты всеобщей беды или всеобщей радости людям нужен символ, вокруг которого происходит единение. Нужен символ, как флаг и герб. Тогда люди в полной мере ощущают себя частью единого целого – народа. Они поют гимн и словно дышат все вместе, думают вместе, живут одним общим интересом. Понимаешь?

– Ты, как флаг?

Я засмеялся.

– Нет, сынок. Император важнее флага.

– Почему?

– Потому, сынок, – я посмотрел внимательно в его глаза, – что людям трудно сохранять верность абстрактным, неживым символам, равно как и трудно представить себе верность группе людей, вне зависимости от ее размера, будь то Государственная Дума или народ в целом.

Мальчик удивился:

– Почему? Разве они сами не народ?

– Вот именно потому. Одно дело идти в бой за императора, который почти как божество, другое – за народ вообще, ведь он сам часть народа, а еще есть пропойца-сосед, злая соседская бабка, ужасные и несносные соседские дети, ненавидимая теща, опостылевшая жена и прочие малоприятные люди. Вот за них идти на смерть? Вот он погибнет в бою, а они будут жить и радоваться?

Георгий засмеялся. Видимо, представил себе всех этих чудесных людей. Хотя откуда ему знать, как живут простые люди, которые как раз и должны идти на смерть?

– Человеку очень трудно сохранять верность некоей общности, поскольку многие люди из этой общности ему могут не нравиться. Именно потому существуют полковые знамена, и именно боевое знамя для конкретного солдата святыня куда большая, чем командир полка или гоняющий его по плацу унтер.

– Но ты же сам говорил, что ты не флаг! Я не понимаю…

Я покачал головой.

– Повторю, император важнее флага. Император – это личное воплощение империи. В церкви люди обращаются к Богу, глядя на нарисованный образ на иконе. Глядя на императора, люди обращаются к империи, глядя в глаза государя, народ видит душу державы, ее совесть, ее моральный авторитет. И очень важно, чтобы вера эта не пошатнулась, чтобы символ не померк и император не перестал олицетворять собой империю. Иначе лучшее, что можно сделать, это отречься от престола в пользу того, кому народ готов верить.

– Отречься, как дядя Никки?

Ах ты, паршивец! Вот что за дети пошли? Как вот с ним разговаривать? Рубит фишку прямо на лету!

– Теперь моя задача вернуть веру народа в императора и восстановить мощь символа империи. Иначе революция и гражданская война. И закончится все тем, что появится новый символ, новый вождь, и вновь миллионы солдат будут подниматься в бой с кличем «За Родину! За Ста…», гм… за того, кто станет новым личным символом государства. Так что уж лучше пусть кричат «За Родину! За императора!». Согласись, кричать «За Родину! За Государственную Думу!» никто не станет и в бой за такое не пойдет.

Москва. Большой кремлевский императорский дворец.

20 марта (2 апреля) 1917 года

– А скажи-ка, Евстафий, что ты там вчера заикался о том, что толпа толпе рознь и что не пришлось бы мне удивляться утренним новостям?

Мой личный камердинер слегка приподнял брови.

– Государь запомнил мои бессвязные бормотания? Право не стоило!

– А все же?

– Иногда, государь, сорванцы бывают более сведущими, чем полиция. Вчера вечером в крупные пекарни Москвы поступило сразу несколько больших заказов от управляющих разных предприятий, с тем, чтобы всякая выпечка была не только специально изготовлена, но и доставлена не позже определенного часа на фабрику или завод. Причем у всех разрозненных заказов был схожий перечень и одинаковое время, к которому требовалось доставить заказ. Разные заказы, разное место назначения, но одинаковое время. Вот я и подумал.