Цикл романов "Новый Михаил". Компиляцияю Книги 1-7 (СИ) - Бабкин Владимир Викторович. Страница 30

Много лет он играл с императором в очень опасную игру. Он играл. Играл, как играет мальчишка, который лазит в соседский сад за яблоками. Для которого ценность яблок определялась не их вкусом, а сладостью опасной и рискованной игры с соседом, его злыми собаками, заборами и колючими кустами.

Ему нравилось нервное возбуждение перед лицом опасности. Нравилась сама игра с властью во власть и во имя власти. Часто он играл на грани фола, получая удовольствие от опасности, как во время самой схватки, так и в процессе планирования. Но как и лихой проказник, планирующий залезть в чужой сад, думающий о том, как обхитрить больших собак и не попасться при этом злому и бдительному сторожу, он отчаянно трусил и от всей души надеялся, что в случае провала его плана наказание за эту шалость будет не очень строгим.

Когда начинались беспорядки в столице, Родзянко был полон азарта. Наступил его звездный час! Он был сама энергия восстания! Он старался опередить власти хотя бы на один шаг, на один час, на одно верное решение!

Вести с окраин вдохновляли его, ожидание столкновений с войсками и полицией будоражило кровь. Он лидер! Он народный трибун! Он окажется умнее и хитрее коварного врага! И в случае успеха ему все лавры и почет! А вдруг что – он, конечно же, блестяще и гениально найдет возможность ни за что не отвечать…

Но сменялись дни, и оказалось, что власть из Питера тихо ушла. Оказалось, что забор под сорванцом упал, собак нет, а сторож пьяный сидит в кабаке. Эйфория сменилась растерянностью. Яблоки – вот они, протяни руку! Но не влекут его яблоки. Стоит мальчик посреди чужого сада и готов заплакать от обиды и непонимания. Налетел ветер, и вдруг яблоки начали падать ему под ноги, и не нужно было больше обдирать руки о ветки, пытаясь добраться до вожделенных плодов. Но разве теперь нужны ему эти лежащие у его ног яблоки? У него и своих в саду полно…

В последние сутки Родзянко охватила апатия. Победы не радовали. Острота ощущений ушла. Даже настораживающий отказ великого князя Михаила Александровича от прибытия в столицу под опеку Родзянко и безумный полет в Москву не до конца вывел Михаила Владимировича из заторможенности. Да, на великого князя строились определенные планы, но не настолько критичные, чтобы все рухнуло. А в способность Михаила Романова решительно повлиять на события Родзянко не верил. Обдумав все, он решил ничего не предпринимать. Все равно он в Москве ни на что не повлияет. Не та фигура. Да и мысли сегодня были заняты совсем не братом царя, так что председатель Государственной думы решительно выбросил его из головы.

Вечером события начали вызывать реальные опасения. По городу поползли какие-то странные слухи об эпидемии, но на это можно было бы пока внимания не обращать. А вот царь вдруг проявил обычное ослиное упрямство и отказался идти на уступки. Более того, заявил о посылке в столицу войск. А Родзянко лучше, чем кто бы то ни было, знал, насколько иллюзорна массовая поддержка революции со стороны солдат в Петрограде. Едва на горизонте объявится реальная сила, многие немедленно объявят либо о нейтралитете, либо быстро вернутся под императорские знамена и сделают вид, что ничего не было. А остальные просто разбегутся, не желая проливать свою кровушку за не пойми какую свободу для всех.

Поэтому боялся Родзянко. Боялся отрезать все пути спасения, сжечь все мосты и оказаться не на той стороне реки, ведь одно дело выступить спасителем Отечества от анархии, и совсем другое – стать официальным лидером попытки государственного переворота. Особенно если риск поражения этой затеи все еще очень велик. И потому он до последнего момента твердил, что он противник революций и участвовать в них не желает. Чутье опытного политика подсказывало – многое еще может измениться, и велик риск ответить за все яблоки в чужом саду. Даже за те, которые он никогда не видел.

Но больше всего нервировало отсутствие определенности в отношениях с участниками заговора со стороны армии. Алексеев и Лукомский вели свою игру, а присутствие в Ставке императора делало идею карательного похода на Петроград конкретной и реальной. А известие о том, что государь лишь завтра днем собирается выехать в Питер, отодвигало идею с захватом царского поезда в туманную даль. Император мог выехать, а мог и не выехать. Особенно если этому поспособствуют эти прохиндеи с генеральскими погонами.

С другой стороны, ситуация в столице требовала решительных действий. Власть, которая, как еще утром казалось, упала в руки Родзянко, к вечеру начала выскальзывать и разваливаться на отдельные куски.

Колебался Михаил Владимирович. Власть или виселица? Или обойдется все? Станет ли он прославленным в веках вождем революции или будет халифом на час? Как поступить?

Пока он не был готов заявлять о своем участии и лидерстве в мятеже. Генерал Иванов с войсками был тем фактором, который превращал легкое наказание за шалость в приговор к смертной казни. Застыл Родзянко. Как сорванец, который вдруг увидел, что пьяный сосед вернулся домой, снял со стены ружье и вышел в сад. И смотрит малец на ружье в руках пьяного и думает: «Выстрелит или обойдется? Что у него в ружье? Соль? А вдруг нет? Что делать? Бежать? А вдруг выстрелит? Стоять на месте? А вдруг застрелит?»

Поедет царь в Петроград или не поедет? Когда он поедет? Не будет ли поздно? Что сделает генерал Иванов? Какое решение принять?

И стоит испуганный шалун посреди чужого сада и бормочет:

– Я не желаю бунтовать… Я никаких революций не делал и делать не желаю…

Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Графу Фредериксу не повезло дважды – не повезло с фамилией и не повезло иметь дом напротив казарм Кексгольмского полка.

В то время пока одна рота полка мужественно защищала здание Министерства путей сообщения, другие солдаты-кексгольмцы находили себе куда более увлекательные и безопасные занятия. И если часть солдат просто праздно шаталась по окрестным улицам, то другая часть поздно вечером начала собираться у дома министра двора и уделов его императорского величества. Среди собравшихся перед домом ходили разговоры о том, что сам 79-летний граф Фредерикс находится в Могилеве с царем, а дома, кроме перепуганной прислуги да жены с двумя дочерями, нет никого. А это создавало в головах собравшихся определенные перспективы.

Тимофей Кирпичников с тоской слушал очередного оратора, который, сняв шапку и мельтеша черными кудрями, взывал к толпе:

– Товарищи! Революционная справедливость требует от нас разобраться с этим гнездом предательства и мракобесия! Именно из-за таких вот жирных господ с немецкими фамилиями и терпит Россия поражение за поражением на фронтах! Именно такие господа и царица – немецкая шпионка и ведут вас на убой! Долой немецких прихвостней и да здравствует революция!

Кирпичников сплюнул, слушая восторженные и пьяные крики собравшихся на площади солдат. Среди общего гула были слышны отдельные возгласы: «Бей немецких шпионов!», «Пустить красного петуха!», «Революция!» и разговоры о том, что в таком большом и богатом доме наверняка нужно восстановить социальную справедливость трудовому элементу.

Однако идти вперед толпа пока не решалась, ибо ходили слухи об установленных в окнах и на крыше пулеметах, которые начнут стрелять, как только толпа двинется на штурм. Потому, подогреваемая выступающими и собственными криками, толпа пока лишь распаляла себя, заодно стараясь разглядеть эти самые пулеметы, не решаясь пока даже стрелять рядом с домом.

Но вот к дому подошла новая большая толпа расхристанных солдат и матросов, которая еще не была в курсе про «пулеметы», и с ходу принялась бить в особняке окна и ломать двери. В адрес прислуги звучали требования немедля открыть, а иначе их сожгут к чертям собачьим вместе с домом. Кто-то из перепуганной прислуги все-таки не выдержал, и вот уже толпа революционных мародеров наполнила комнаты и коридоры особняка. Начался грабеж.

И если в первые минуты сего действа еще звучали стыдливые лозунги об «изъятии оружия» и «поиске шпионов», то позже подобными условностями никто себе голову не забивал. Кое-где уже начало гореть, и дымом затянуло улицу.