Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна. Страница 99

Он не договорил. Автобус подошёл и распахнул двери. Надо было прощаться.

Сергей поцеловал одну мою руку, потом другую и крепко меня обнял.

— Вот увидишь, Ирина Дмитриевна, я вернусь сюда дееспособным и здравомыслящим человеком. И Виктор тогда обещал пришить мне жабры, как у Ихтиандра… Я буду работать в твоём отделении и плавать в озере, как акула…

И он улыбнулся так широко и заразительно, что сразу стал похож на самого себя в молодости, того самого Серёжу Лабецкого, которого я так хорошо знала в пору нашей работы на «Скорой помощи».

Он наклонился к самому моему уху, и пропел тихонечко, но, как всегда, очень чисто.

— «Кто сказал, что я сдал? Что мне рук не поднять?»…

Водитель просигналил, поторапливая. Мы обнялись с Натальей, и они оба погрузились в автобус.

Я подождала, пока он скроется за поворотом. Смотрела им вслед и думала:

— А вдруг? А может быть?..

Быстро темнело, и на тусклом небе слабо замерцали звёзды. Стало прохладно, и я поспешила к нашим пятиэтажкам. Бодрой рысью пронеслась мимо вонючего мусоросборника, который у нас вывозится по наитию. В подъезде давно сгнила электропроводка, было так темно, что я наступила на кошку, лежавшую под соседской дверью. Она взвизгнула, и мягкий комок ударился о моё колено.

— Ну, прости, Мурка… Ведь я — не ты… — Сказала я примирительно. — Я в темноте не вижу.

Вслепую вставив ключ в замочную скважину, я открыла скрипучую дверь и вошла в свою квартиру. Ведомственную. Такова, видимо, моя судьба — прожить свой век в ведомственной квартире. Если, конечно, новый начальник не уволит за длинный язык…

А может быть, станет мой Димка знаменитым артистом, разбогатеет и купит мне собственную квартиру… И увезёт меня навсегда из этой тёмной парадной, пропахшей кошками, с отвалившейся, черной от плесени, штукатуркой на стенах.

Как там говорили древние латиняне?

«Dum spiro spero!».

Пока дышу — надеюсь…

Вёшенка

Сегодня в гарнизонном клубе собралось намного больше народа, чем в прошлый раз. Сначала, когда только начались эти лекции по истории кино, солдат приводили сюда строем, насильно приобщая к искусству. Но в последнее время они не шли. Они бежали в клуб, чтобы успеть занять место поближе, услышать и увидеть, как можно больше. И здесь дело было не только в «волшебной силе» того самого искусства. Лекции с воодушевлением читала жена одного из комбатов, женщина молодая, обаятельная, а самое главное, влюблённая в кино. Она работала в гарнизонном клубе инструктором по культурно-художественной работе и, кажется окончила институт кинематографии. По крайней мере, так утверждали сослуживцы Никиты. Каким-то образом этой женщине, такой заметной среди унылых работниц кухни, солдатской столовой и прачечной — разбитных вольнонаёмных и жён прапорщиков, без стеснения заигрывавшими и с солдатами, и с лейтенантами, удалось увлечь не собой, а историей кино своих зрителей, которых с каждой следующей лекцией становилось всё больше. Эта лекторша с помощью местного киномеханика дяди Кости, вырезала из узкоплёночных, затёртых чёрно-белых кинолент, полученных в окружном кинопрокате Хабаровска, фрагменты из фильмов, умело монтировала их, превращая свои лекции в настоящие увлекательные зрелища. Ни киноэрудицией, ни эрудицией вообще Никита не обладал, до армии терпеть не мог всяких просветительных бесед и лекций, а слово «искусство» вызывало у него полное отторжение. Служба в армии не способствовала его просвещению, если не считать значительно расширившихся знаний в русском языке. Словарный запас, бывший у него до сих пор в строгих рамках дворового фольклора, теперь пополнился такими перлами, такими витиеватыми оборотами, о которых Никита прежде и не подозревал. Иногда ему начинало казаться, что за воротами КПП и солдаты, и офицеры, и даже командир дивизии разговаривают только на этом языке, сходном в чём-то с искусственно созданным когда-то эсперанто.

Но, как ни странно, именно командир дивизии в приказном порядке отправил его в клуб слушать лекцию по кино. Художнику Михаилу было поручено взять шефство над малообразованным штабным писарем. Вообще-то Никита никакого шефства над собой никогда не терпел, но тут пришлось смириться: во-первых — это приказ командира, а во-вторых- преимущество в вопросах эстетического образования у Михаила было безусловным. Так они с Мишкой и познакомились по-настоящему, до этого времени только кивали друг другу при встрече. Познакомились и быстро стали друзьями.

Михаил не корчил из себя рафинированного интеллигента, занудой «ботаником» он тоже не был. Если Никита его о чём-то спрашивал — охотно отвечал, не поучая. И даже пообещал, что проведёт его бесплатно в Эрмитаж и покажет самые интересные залы музея. Конечно, творчество Рембрандта или Рафаэля Никиту мало интересовало, но посмотреть, как выглядит Зимний Дворец изнутри было любопытно. Ну, а что касается киноискусства, то, прослушав лекцию о кино в первый раз — он удивился, во второй раз — заинтересовался, а потом, проходя мимо клуба, искал глазами объявление об очередной киновстречеббб,2. Он так увлёкся, что даже попытался найти что-нибудь подходящее в гарнизонной библиотеке. Но те книжки, которые ему предложила старенькая библиотекарша, были скучны, в них было много непонятных слов и терминов. Идею о самостоятельном кинообразовании пришлось отложить до лучших времён и пока сосредоточиться на лекциях в гарнизонном клубе.

Хорошо, что сегодня им с Михаилом удалось вырваться из штаба пораньше. Они прекрасно устроились где-то в первых рядах кинозала. Было объявлено, что будет рассказ о творчестве Чарли Чаплина. Об этом замечательном актёре, кажется, знали не только все офицеры и их жёны, которые с удовольствием и нескрываемой завистью к лекторше посещали эти лекции, но и все солдаты гарнизона. Зрительный зал был заполнен до отказа, опоздавшие солдаты садились прямо на пол в проходе между рядами.

— Между прочим, — Михаил наклонился к уху Никиты, — тебя ждёт в штабе толстая пачка бумажек, опять будешь полночи печатать…

Никита только вздохнул и пожал плечами: за райскую жизнь в армии надо расплачиваться, ничего не поделаешь. Им с Мишкой сказочно повезло: по прибытии из Петербурга в этот дальний гарнизон, что в десятках километрах от Хабаровска, они попали не куда-нибудь, а в штаб дивизии. Михаил сразу получил должность штабного художника, поскольку окончил художественную школу и работал помощником реставраторов в реставрационной мастерской Эрмитажа.

А у Никиты своя песня: хоть и не отличался он усердием в школе, но с младших классов имел приличный почерк и врождённую грамотность, а главное — умел довольно лихо печатать на компьютере. Два новеньких компьютера появились в штабе совсем недавно, офицеры относились к ним настороженно и недоверчиво. А что-то печатать на них двумя пальцами вообще умели только несколько молодых лейтенантов, по горло занятых своими непосредственными обязанностями. Но штатную машинистку сократили ещё год назад: теперь в штабе округа принимали все документы напечатанными только на компьютере, а также и все внутренние распоряжения в части тоже должны были быть напечатанными в ВОРДЕ или ЕКСЕЛЬ. И гарнизонному начальству ничего не оставалось, как искать среди новобранцев человека, умеющего хоть как-то владеть этим достижением цивилизации. Вот так и стал Никита штабным писарем. Должности художника и писаря при штабе «блатные»: их освобождали от бесконечных нарядов, строевой подготовки, от армейского идиотизма, вроде превращения сугробов на территории гарнизона в правильные кубы или параллелепипеды, а главное, они были избавлены от «дедовщины» — «деды» их не слишком любили, но не задирали. Правда, работа писаря, физически необременительная (открыл ВОРД, напечатал, сохранил) скучная и нудная до зевоты: печатание многочисленных приказов, распоряжений, рапортов, списков, отчётов, табличек, бирок и всякой подобной ерунды. Спать приходилось меньше всех сослуживцев: утром, напечатанные на компьютере бумаги должны быть на столе у командира дивизии. От рутины спасало присутствие Михаила за стеной: у него тоже были свои сроки выполнения работы, ему тоже приходилось иногда работать ночами: долгими часами рисовал он какие-то глупые плакаты, призывы, оформлял стенгазеты… Почти не разговаривали, занимались каждый своим делом, только перебрасываясь короткими репликами или словами. Иногда делали перерыв, пили вместе сладкий чай из термоса, который прихватили из столовой за ужином, хрустели сушками. Эти ночные бдения очень их сблизили. Вскоре они всё друг про друга знали. Им повезло — они служат в штабе в привилегированных условиях, пусть даже и далеко от родного города, они не попали в Чечню, где каждый день гибнут их ровесники. Очевидно, какая-то система отбора в военкоматах всё-таки существует: Никита был сыном матери-одиночки, а Михаил — выпускником детского дома… До призыва он так и не дождался положенной ему по закону квартиры и жил в каком-то общежитии. А Никиту в Петербурге ждала мама.