Звезды для моей герцогини (СИ) - Вайра Эль. Страница 3

Генри очень похож на короля внешне. Надеюсь, что и в любви тоже.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на мужа. А он уже пересел поближе к моему брату, и они что-то весело обсуждают. Генри выглядит так, будто в его жизни ничего не изменилось. С самого начала пира он, кажется, ни разу не взглянул на меня, хотя в часовне мне казалось, что между нами что-то промелькнуло.

Мне немного обидно, но я напоминаю себе, что у нас впереди еще целая жизнь, чтобы смотреть друг на друга.

Когда сказаны все тосты, съедены все пироги и выпито всё вино, прошло время укладывать жениха и невесту в постель. Ледяной ужас накатывает на меня волнами, когда гости с поднятыми кубками начинают говорить об этом. Нет, скорее требовать этого.

Об этой части свадьбы я старалась не думать до последнего. Ложиться в постель с человеком, к которому я даже не знаю, как обращаться — это страшно. Тем страшнее, что я не вполне понимаю, что должно происходить на брачном ложе. Матушка не говорила со мной об этом, потому что ее выворачивало от одной только мысли о том, что ее дочь ляжет «с тюдоровским выродком».

Но я точно знаю, что там должны быть поцелуи. Объятия. Мы должны объединить не только наши души, но и тела.

Голоса звучат всё громче.

— Уложить! Уложить! Уложить!

Король хмурится, но машет рукой в знак согласия. Гости одобрительно ревут, а я не знаю, где искать спасения. Генри я найти не могу.

*

Меня ведут к его покоям. Или несут? Сердце бешено колотится, а щеки, должно быть, красные, будто я в одиночку выпила всё вино на пиру. Когда двери открываются, я, наконец, вижу его.

Генри стоит в окружении своих друзей — Томаса Клера, Ричарда Коттона и еще одного молодого мужчины, которого я не узнаю. Уильям Парр? Да, впрочем, какая разница. Гарри я здесь не вижу — хоть какое-то облегчение.

Теперь муж смотрит на меня, но в данную минуту мне бы очень хотелось, чтобы он закрыл глаза. Отвернулся. Сделал вид, что меня здесь нет, что я пустое место.

Его щеки тоже покраснели, а взгляд совсем не такой, как был в часовне. Затуманенный. Мне кажется, ему тоже не по себе. Но он не отводит глаза, в отличие от меня. Я не в силах совладать с собой и смотрю в пол.

Мужчины кланяются мне. И он кланяется. По правую сторону от меня стоит огромная кровать, застелянная дамасской тканью, мехом и заваленная десятком маленьких подушек в шелковых наволочках. Я смотрю на нее, но резко отворачиваюсь, чтобы никто не подумал, что я только и жду, чтобы поскорее на нее запрыгнуть.

Что-то не так. Чего-то во всём этом не хватает.

Генри не двигается с места. Я еще раз окидываю взглядом комнату и понимаю, что среди присутствующих нет ни одного священника. Пока священник не благословит ложе, ничего не начнется. Но он все еще не пришел.

Как только я решаю, что у меня есть время, чтобы перевести дух, я слышу возглас Коттона.

— Поцелуй уже свою жену! Будь с ней поласковей!

Взрыв смеха. Они хлопают Генри по плечу, а он усмехается и сбрасывает с себя их руки. Потом смотрит на меня так, словно извиняется за то, что сейчас произойдет, и делает шаг в мою сторону.

Страх, который, казалось бы, невозможно усилить, усиливается стократ.

— А ну-ка стойте, детки, — раздается голос в дверях.

Все резко замолкают и оборачиваются. Это Джордж Болейн, брат королевы. Его немного пошатывает, и он облокачивается на дверной косяк, чтобы не выглядеть совсем уж пьяным. Но речь у него четкая.

— Заканчиваем представление. Генри, придется тебе оставить мою кузину нетронутой.

Мужчины разочарованно гудят.

— Король передумал — говорит Джордж. — Он рассудил, что вы еще слишком малы. Оба.

Он делает акцент на слове «оба», выразительно смотрит на Генри и икает.

— Доведете дело до конца, когда подрастете.

— И когда же? — спрашивает Генри.

— Ну даешь! Когда король прикажет, конечно, — отвечает Болейн.

Мой муж обиженно стонет, разводит руки в стороны и падает на кровать. Закрывает лицо первой подвернувшейся подушкой. Вместо разочарованного гула в покоях снова слышен мужской смех.

Я покидаю комнату совершенно счастливая, и на то есть две причины. Во-первых, я рада, что сегодня на этой роскошной кровати между мной и Генри ничего не произошло. Не сейчас. Не при таких обстоятельствах.

Но где-то в груди меня кольнуло приятное теплое чувство, когда я поняла, что Генри, кажется, хотел довести наш брак до конца. Он расстроился, когда отец разрушил его планы. При этих мыслях мне отчаянно захотелось улыбаться.

Глава 2

Гринвич, декабрь 1533 года

Просыпаться одной — одновременно обыденно и непривычно. За несколько лет службы королеве в качестве фрейлины я привыкла, что поутру меня будит смех, вздохи, ругань и причитания других девушек, прислуживающих Ее Величеству.

Но пробуждение в полной тишине напоминает моё детство в Кеннингхолле — одинокое и промозглое, но принадлежащее только мне.

До того, как стать фрейлиной королевы Анны, я только и знала, что ворчание матери в нашей норфолкской глуши. Училась ненавистному шитью у старой гувернантки Нэн и ждала писем от Гарри из Виндзора, как единственной отдушины. Когда он только уехал, то писал мне часто, но со временем письма стали приходить реже, и мы возобновили связь только тогда, когда отец объявил, что я стану женой Генри Фицроя.

Мои покои в Гринвиче меня радуют. Красивые, из трех смежных комнат, в самой большой из которых стоит кровать и письменный стол. Здесь гораздо больше места, чем в моей комнате в Кеннингхолле. Окна пропускают зимние солнечные лучи, которые падают мне прямо на лицо.

Первое, на что я смотрю при пробуждении — это герб моего мужа. Мой новый герб.

Это было моё первое распоряжение в качестве герцогини, я велела забрать одно из полотнищ, которыми был украшен пиршественный зал в Хэмптон-корте, и принести его мне.

Два оленя, лев и крепость — белые, словно снег. И серебряная лента — символ незаконнорожденности. А также девиз Генри: «Долг связывает меня». Теперь долг связывает нас двоих.

Я начинаю утренние сборы. Одна из трех служанок помогает мне надеть киртл и делает такой резкий рывок шнурками, что у меня перехватывает дыхание — и от тесноты, и от неожиданности. Девочка извиняется так, будто за эту оплошность я сошлю ее на плаху.

Я ловлю себя на мысли, что это благоговение мне приятно. Но я не должна зазнаваться. Я герцогиня всего пару недель, и то не настоящая. А эта девочка, вроде как одна из моих дальних родственниц, наверняка одевала только себя да пару младших сестер. Еще научится.

Дверь в мои покои с грохотом распахивается. Служанка втыкает булавку мне в бок.

— Итак, моя пташка, мне нужны подробности! Всё, мельчайших деталях. Рассказывай, какой он?

Шелти без всяких церемоний плюхнулась на мою кровать. Она — моя ближайшая подруга, почти сестра — на два года старше и на целую жизнь мудрее. По крайней мере в том, что касается мужчин.

Вообще-то ее тоже зовут Мэри, как и меня. Мэри Шелтон. Но она не любит своё имя, потому что оно «коллективное».

«Если ты выйдешь в зал и крикнешь “Мэри”, то обернется каждая вторая. Но не я», — говорит она. И просит друзей и ухажеров называть ее Шелти.

— Могла бы проявить немного уважения к герцогине Ричмонд, — говорю я.

— Ох, простите, Ваша Светлость, — смеется Шелти. — Позвольте подержаться за ваш мизинец, Ваша Светлость. Расскажите же, Ваша Светлость, как там поживает ваш муж, Его Светлость?

Ну всё, это надолго. Я совершила ошибку, спровоцировав ее колкости.

— Нечего рассказывать. После свадьбы мы даже толком не разговаривали.

— А когда вы собираетесь делать королевских внуков?

— Брось, Шелт, ты уже точно знаешь, что нам запрещено спать друг с другом.

— Конечно знаю, весь двор знает. Но можно ведь тайком…

— Нет.

Это прозвучало острее, чем я ожидала.

— Тайком нельзя. Я… будь ты на моем месте, ты бы может и сделала это, но я не собираюсь идти против воли короля.