Затмевая могущественных - Ралдугин Владимир. Страница 8

– Это был весьма опрометчивый поступок, Володя, – с трудом переводя дыхание, произнес Буревестник и опустил оружие. – Нервы, знаете ли, ни к черту. В следующий раз могу и пальнуть.

– Ох, – замер на пороге Володя. Выглядел он весьма озадаченно и крайне комично. – Простите, Буревестник, я как-то не подумал… Но у меня такие новости!

Лидер революционеров всегда поражался непосредственности юноши. Она была какой-то почти детской. Настроение его дурным могло быть от силы несколько минут. А после неизменно возвращался его неистребимый оптимизм.

– Делитесь, – вздохнул Буревестник, присаживаясь на кровать. – Только сядьте для начала. А то совсем нависаете надо мною.

Ростом Володя удался. А уж над сидящим Буревестником и вовсе возвышался, будто каланча. Роста своего Володя сильно смущался. Он тут же сел на стул, привычно откинувшись на его гнутую спинку. И тут же зашипел от боли. Палачи в Тифлисе не жалели ни уголовников, ни политических.

– Обработали меня, гады, на славу, – пробурчал юноша себе под нос едва слышно. – Палачи царские.

– Новости, – напомнил ему Буревестник. – Новости, Володя. У меня слишком много дел, чтобы еще выслушивать жалобы на жестокость царских палачей.

– Да-да-да, – зачастил Володя. – Дело в том, что со мной в камере сидел сам Никита Евсеичев. Понимаете. Никита Евсеичев. Он собирался покинуть империю, но вступился на базаре за мальчишку, который листовки наши раздавал. За это и угодил в каталажку.

«Так вот что за барин в шляпе, который мальчишку-листовочника у городового отбить пытался», – понял для себя Буревестник.

– А после его, представляете, Буревестник, прямо ночью, хотели выдернуть жандармы. Сам князь Амилахвари за ним приезжал. Но остался с носом. Наша бюрократическая машина сильнее оказалась княжьего слова! Но сегодня после обеда Никиту Евсеичева будут перевозить из полицейского управления в жандармские застенки. Мы должны его освободить.

– Жандармам, пускай и бывшим, – резко ответил ему Буревестник, – мы ничего не должны. Запомните это хорошенько, молодой человек. Для начала. И подумайте-ка вот над чем. Не может ли этот ваш «сам Никита Евсеичев» быть банальным провокатором. Вы уж простите великодушно, Володя, но еще очень молоды. А в тифлисской жандармерии работают такие волки, что вам и не снилось. Им провернуть подобную комбинацию – раз плюнуть.

– А не сложно будет для тутошних михлюток^[5]? – скептически поинтересовался Краб. Здоровяк подпирал плечом дверной косяк.

Буревестник всегда дивился его особенности передвигаться, когда надо, совершенно бесшумно. Хотя вроде бы по грузному верзиле этого никак нельзя было понять.

– Они тут тоже с головами на плечах, – возразил Буревестник, хотя и он считал, что комбинация с нахамившим царю жандармом – это уж слишком. Однако молодого Володю следовало хорошенько отчитать. А заодно и подумать над его словами об этом Евсеичеве. – И, вообще, вымысел должен быть как можно менее правдоподобным. Тем охотнее в него поверят. Помните об этом, Володя. Всегда помните. Потому что стоит вам забыть сию простую истину, как вы тут же окажетесь в застенках. И уже не отделаетесь плетьми за листовки. А вообще говоря, откуда они у вас взялись? Эти злополучные листовки.

– Не знаю, – покраснел юноша, опустив очи долу.

А Буревестник заметил про себя, что когда общается с образованными людьми, вроде Володи Баградзе, то из речи его мгновенно исчезает вся воровская «музыка».

– Я могу сказать, – подал голос из-за массивной спины Краба Дато. – Да дай пройти, медведище ты этакий! – зарычал он.

Краб рассмеялся, пропуская в комнату шустрого Дато. Стоило тому переступить порог, и здоровяк слегка подтолкнул его. Дато при этом чуть не полетел головой вперед. Лишь чудом ему удалось удержаться на ногах. Краб при этом заржал не хуже коня. Дато разразился целым потоком ругательств на грузинском, от которых уши юного Володи покраснели так густо, что хоть прикуривай. Буревестник же одарил товарища неодобрительным взглядом. Из-за таких выходок здесь – на Кавказе – вполне можно и кинжал под ребра получить.

– Подкинули Володе эти листовки, – произнес, наконец, Дато. – Вот, – он извлек из-под одежды одну, – узнаешь, батоно?

Буревестник взял у него листовку. Хотя узнал ее сразу. Только в типографии одной газеты были такие вычурные шрифты. По ним-то ее быстро вычислили жандармы. И прикрыли. А тысячи уже отпечатанных листовок, вроде той, что держал в руках Буревестник, отправились в печь или на склады. Для подобных провокаций.

– Видимо, заподозрили вас в чем-то, Володя, – предположил Буревестник, непроизвольно комкая в пальцах листовку, – вот и подкинули. И это делает своевременное появление этого вот Евсеичева еще более подозрительным.

Теперь уже и сам революционер начал верить в собственные слова о том, что в неправдоподобные комбинации легче всего верят. Уж больно все хорошо складывалось одно к одному. Будто куски головоломки.

– Об этом Евсеичеве только и говорят кругом, – неожиданно высказался Дато. – Мальчишки по улицам бегают, утренними газетами машут, а там кругом этот Евсеичев. И что он такого сделал, что его все так любят? Говорят, его сегодня в жандармское управление везти будут под конвоем. Только бумаг ждут. Сам князь Амилахвари за ним приедет.

А вот эти слова подействовали на Буревестника словно магнит. Если Дато не ошибается, то можно будет прикончить царского пса Амилахвари, воспользовавшись таким шикарным случаем.

– Сам князь, говоришь, за ним приедет, – протянул лидер революционеров. – А вот это уже намного интересней.

Володю отправили на экзекуцию рано утром. Он покорно вышел из камеры, но я видел, как блестели его глаза. Было понятно, что сразу после порки он бегом побежит к своим рассказывать обо мне. И вот тут наступала самая опасная часть моего плана. Если главарь местных революционеров откажется вытаскивать меня, то все летит к чертям собачьим.

Безусловно, я надолго не задержусь в местном жандармском управлении. Достаточно будет одной телеграммы в Питер, чтобы меня выпустили. Однако после этого о каких бы то ни было связях с местным революционным подпольем можно забыть. Да и вообще, скорее всего, придется срочно перебираться в Поти или Баку. И оттуда уже добираться до Африки по официальным каналам. Для меня это было крайне нежелательно. Ибо сильно портило репутацию человека, гонимого отечеством.

Я всегда знал, что ожидание изматывает сильнее всего. Оно вытягивает из тебя жилы. Медленно. С садистским удовольствием палача. Я сидел в камере, ожидая, когда за мной придут. Один раз дверь открылась, но оказалось, что это принесли скудный паек. Он состоял из лепешки с сыром и кружки воды. Не сильно-то разгуляешься. Однако я проглотил все, почти не почувствовав вкуса. Надзиратель вернулся за посудой через четверть часа.

– Пришли на тебя бумаги, – сказал он перед тем, как закрыть дверь. – Сегодня еще заберут тебя от нас.

В следующий раз, когда она отворилась, на пороге стоял уже не один надзиратель. За его спиной в коридоре находилась пара казаков в черкесках. При саблях, кинжалах и карабинах через плечо.

– На выход, – скомандовал надзиратель.

Я нарочито медленно поднялся с покрытого соломой пола. Подошел к двери. Вышел в коридор неторопливым шагом. Однако снова не учел местных особенностей. Здесь подобная размеренность в движениях вызывала скорее уважение, а вовсе не раздражала.

Меня под внушительным конвоем проводили в уже знакомую комнату. В третий раз. При свете дня она оказалась ничуть не менее мрачной. Пристав уже сменился, а потому за выгородкой сидел другой полицейский офицер. А в углу нервно притопывал ногой молодой князь Амилахвари.

– Ну наконец-то управились, – приветствовал он нас. – Я уж думал, что до второго пришествия вас тут ждать придется. С бумагами на сей раз все в порядке? – поинтересовался он у пристава.

Тот только кивнул. Видимо, предпочитал как можно меньше общаться со злым, как оса, князем.