Осенний бал - Унт Мати Аугустович. Страница 45

Настали странные дни. На Мустамяэ неожиданно появился гость с Огненной Земли. Как он попал на Мустамяэ, действительно трудно сказать. Видимо, он жил в политическом изгнании, был чей-то знакомый. Он был тощий, смуглый, смотрел широко раскрытыми глазами, очень вежливый, благодарил за каждый пустяк, извинялся при малейшей необходимости. Однажды вечером они сидели у кого-то дома, компанией, был прием в честь этого огнеземельца. Тот много не пил, отхлебывал понемногу вина. Свои уже до этого приняли, так, примерно по бутылке водки на брата, но эстонец ведь хорошо держится. Друг огнеземельца, психолог из Москвы, попросил, чтобы друзья говорили по-русски или по-английски. Никто, однако, не последовал его совету, сразу ринулись обсуждать свои дела, кто кого обидел, какие плетутся интриги. Да и сам огнеземелец на упомянутых языках говорил плохо, со странным акцентом, так что его особенно было не понять. Но он рад был, когда его хоть немного слушали. Кто-то сказал, что он принадлежит к роду ona, в котором сохранилось всего несколько десятков человек. Один друг Ээро, чокнутый на этнографии, аж запрыгал от такого сообщения. Она, она! — закричал он в экстазе. Гуанако, маски, камланья в лунные затмения, инициации, погребальные обряды! Он рассказал, что у оna вообще нет домов, они строят только убежища от ветра, что женщин ona используют в качестве тяглового скота, что они не боятся холода. Дальше в разговоре выяснилось, что гость все-таки не ona, а просто называет себя огнеземельцем, что он учился строительному делу, когда у него на родине произошел государственный переворот, а теперь не знает, когда туда можно будет вернуться. Так в вас, значит, вовсе нет крови ona? — допытывался друг Ээро. Огнеземелец пожал плечами и сказал, что, видимо, есть, но сколько, он не знает. Он был очень тихий, большей частью смущенно улыбался. Попытались быть к нему поделикатнее. Сообщили, что у него на родине правит диктатор, что там свирепствует террор. Спросили, его родителей, родственников или знакомых, может, уже настигла пуля убийцы или нож тайного агента? Все старались дать понять эмигранту, что он находится среди друзей. Усмехнувшись, огнеземелец ответил, что у него брат в тюрьме, а больше он о нем ничего не знает. И добавил еще, что он вообще не хотел бы говорить о своей родине. Ни о диктатуре, ни о гуанако. Его поняли, прониклись, что душа огнеземельца травмирована, что он не стал бы просто так попусту время терять в северном полушарии, когда в южном от него ищут действий. Выяснилось, что он умеет петь. Петь ему нравилось. Его голос хрипло звучал в ночной тишине над неизвестным ему городом-спутником. Друг Ээро поинтересовался, чьи это песни, может быть, ona? Гость сказал, что вряд ли, это песни многих народностей. Ау-ау хау-ли! Аа-ау-хау-ли! — пел он. Ээро представлял себе Огненную Землю весьма смутно. Он знал, что там дуют сильные ветры, а люди постоянно мерзнут под грудами палой листвы. Что их осталось уже очень мало. Что они не употребляют в пищу соли. И ему представилось все это. Он увидел, как собаки на равнине преследуют гуанако. В песне же он не понял ни слова. Какой это был язык — яганский, кечуа или испанский? Ау-ау хау-ли! Что хотел сказать им огнеземелец? Наверное, много хотел сказать. Он все пел и пел. Сначала все слушали с удовольствием. Но время шло. Было уже три, а огнеземелец все пел и пел, хотя никто не понимал ни слова, да и мелодии начали повторяться. Уже стали переглядываться, посмеиваться над тем, какие стоны вырывались из груди огнеземельца. Никто не осмеливался первым встать и уйти. Боялись обидеть человека, случайно занесенного в северное полушарие, человека, на родине которого свирепствует политический террор. Одна девушка задремала. Ау-ау хау-ли! Ээро встал, чтобы размять ноги, и деликатно отошел к окну. Он испугался. Когда песня кончилась, он позвал других. Все подошли к окну, огнеземелец тоже. Мустамяэ исчезло. Весь мир исчез. Перед ними открылось серое ничто. Только спустя какое-то время они поняли, что, пока огнеземелец пел свои песни, на Мустамяэ опустился необычайно густой туман. Не было видно ни единого огня, ни единого дома, ни контура, ни детали. Картина была совершенно однородна, это была не картина, а обрамленная пустота. Тогда стали расходиться. Внизу на улице их встретил спертый воздух подвала. Руки сразу стали влажными, с ресниц капала вода. Ээро ступил пару шагов в сторону и потерял друзей из вида. Он слышал их голоса то справа, то слева, но почему-то не осмеливался их окликнуть, будто боясь, что туман скрывает еще и многих чужих. Он смирился. Он шел один. Кое-как вышел на стоянку такси. Там стоял один человек, но лица его он не различил, а может, у этого человека и не было лица. Там лежал еще один человек, и его лица Ээро не разобрал, может, это и не человек был, а упавший телефонный столб. Оба были неподвижны и тихи. Даже дыхания не было слышно. Они были рядом, но мягкий туман, очевидно, скрадывал все звуки. Они были его собратья, и Ээро охватило легкое замешательство, но он утешил себя мыслью, что и он вызывает в них легкое замешательство, потому что и он стоял неподвижно и его дыхания, очевидно, тоже не было слышно. Ээро ждал долго. Но такси не появилось. Время от времени из тумана что-то доносилось, вроде какое-то движение, но и это могло показаться. И выяснить что-нибудь не было никакой надежды. Они были в непосредственной близости, эти другие, но кто они или что? Ээро больше не вынес такой неопределенности и двинулся домой. Непонятно было, как он ориентируется. Наверное, шел просто так, дорога сама его вела, как края крыш и карнизы ведут лунатиков или как магнитное поле направляет перелетных птиц? Звук шагов отражался от стен. По эху он догадывался, если впереди было здание побольше. Он шел машинально, не глядя вверх, все внимание сосредоточив на дороге. Никто не попался ему навстречу. Он прошел километра три, и тогда зажглись фонари. Туман засветился изнутри, на ветках и столбах стала видна влага. В темноте время шло быстрее. Теперь округа уже была знакома. Ээро прибавил ходу. Полпятого он был дома. Вряд ли на такси он добрался бы быстрее. Если нет людей, нет на стоянках и такси. Однажды в Южной Эстонии Ээро простоял в очереди на такси пять часов, пока не рассвело.

Что касается Южной Эстонии, то там было просторное, очень высокое небо. И до последних засушливых лет там всегда в небе стояли огромные облака. Вечерами закатный свет чудесным образом изменял их. В глазах ребенка они представлялись далекими мирами, как высокие горы потухших вулканов, как магнитные острова над страной лапутян, описанные Свифтом.

2

Аугуст Каськ был закоренелый холостяк, но с научной стороны женщины все же его интересовали. Он решил: если уж женщины существуют, то нельзя делать вид, будто их нет. Разве что он не желал связывать себя ни с женщинами, ни с идущими от них детьми. Но как безопасно изучать женщин? И возможно ли это вообще, ведь женщины прилипчивы, как клейкая бумага для мух? Лучше всего их разглядывать в клетке или через стекло. Аугуст Каськ так и делал. Он купил большую подзорную трубу и по ночам разглядывал окна дома напротив. Сначала он испытал сильное разочарование. Он считал, что люди делают по ночам что-то ужасное. Он думал, что ночные наблюдения будут во много раз интересней, чем дневные. Он то ли боялся, то ли надеялся увидеть египетские ночи, порнографические сцены, убийства, изнасилования, на худой конец танцы, дни рождения или хотя бы скромные сцены семейной любви. Но его с этой подзорной трубой постигло разочарование. Полные днем злых потенций, с виду готовые на кровавые преступления и на всяческое кровосмешение, люди были теперь как укрощенные. Мужчины в майках курили за кухонными столами, сонно поглядывая на бесконечные женские хлопоты. Как много, как скучно работали женщины по вечерам и как, видно, скучно было курящим мужчинам смотреть на все это! Они только и делали, что мыли посуду, без конца мыли посуду! Только и ходили из комнаты в комнату, открывали и закрывали шкафы! Только и делали, что вытаскивали вещи в коридор и заносили их обратно! И все что-то выбирали, что-то решали, что-то гладили. Время от времени сонные мужчины что-то говорили. Но как, видно, неинтересны были их разговоры, как вяло им отвечали женщины! Дневная работа сокрушила их дух, и мужчин, и женщин. Дети никак не шли спать, капризничали в дверях ванной. Старые тетушки беззубо шипели со своих диванов. А где же оргии? — спрашивал Аугуст Каськ. Может, именно в тех темных окнах, за толстыми гардинами? Может, там и делается то самое, что в датских брошюрах? Эти брошюры Аугуст Каськ презирал. Там всегда втроем или вчетвером, да еще какая-нибудь собака или коза. Имеют, видать, люди время, раз дошли до такого. И все же таким занимались, а раз в Дании, то, наверно, и здесь. Но где? Темные окна молчали. Научное самолюбие Аугуста Каська было задето. Иногда, правда, он видел, как на балкон из комнаты выходили покурить матросы. Точно, наверно, матросы, в полосатых тельняшках. Покурить вышли, передохнуть, глотнуть свежего воздуху, перерыв сделать, думал Аугуст Каськ. И видел мысленным взором оставшихся в комнатах женщин, сложные приспособления и механизмы. А матросы растирали окурок о край балкона и скрывались в комнате. Они не открывали занавес, не знакомили Аугуста Каська с мерзостями современной городской культуры. Вот, собственно, и все. Остальное то же самое, что и днем: праздно валяющиеся мужчины, старые бабы в комбинациях. Иногда, правда, Аугуст Каськ слышал от других о таком, чего ему самому видеть не приходилось. Из дома напротив выпрыгнул из окна мужчина. Но он сделал это днем, когда Аугуст Каськ был на работе. Где-то когда-то кто-то повесился в платяном шкафу. И опять Аугуст Каськ этого не видел. И когда только они рождались там и умирали? Ни одного младенца, ни одного покойника Аугуст Каськ до сих пор не видал.