Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич. Страница 14

— Куста!

В испуге юноша резко обернулся. По ту сторону решетки стояла Маали. Куста сжал ее теплую руку своей влажной от слез ладонью.

В первую минуту оба не могли ничего сказать. Луна вышла из-за облачного утеса и осветила смущенное лицо Кусты.

— Почему ты такая? — наконец спросил он.

— А ты такой, — отозвалась девушка.

Куста снова сел на чурбак, не выпуская ее руку. Маали легла на подоконник.

— Ты же знаешь, не могу я этого, — продолжила девушка.

— Зачем ты меня мучаешь? Видишь ведь, я так тебя хочу…

— Да не могу я!.. Или ты думаешь, что я сама… — Ее голос снизился до жаркого шепота. — Ну, не могу!..

— Почему? — так же, шепотом, спросил Куста, прижав лицо к решетке.

— Сам знаешь… С тобой-то ничего не станется, а мне что делать?.. Куда деваться?..

— За меня пойдешь, — проговорил парень, сам не вполне веря тому, что говорит.

— Нет, не возьмешь ты меня… я старая… бедная… — печально произнесла девушка, а в голосе — горячая мольба: «Возьми, миленький, ну, возьми же!..»

— Подумаешь, старше… два-три года разве что-нибудь значат…

Он стиснул руку Маали:

— Теперь открой.

Но девушка покачала головой:

— Нет, не открою. Вы, парни, такие дикари, что с вами только через железную решетку и потолкуешь.

На этом разговор снова прервался.

Куста взглянул на озеро. Где-то в поблескивающем лунным светом омуте плеснула большая рыба. По воде пошли кругами волны, луна плясала у каждой на загривке, разбивалась и нарождалась заново. По берегам чернеющими громадами тянулись к светлеющему небу деревья. Их очертания тоже посеребрила луна.

Куста ощутил, как в нем нарастает что то новое, чистое. Рука его, которой он держал руку Маали, задрожала.

— Маали! — прошептал он. — Маали!

— Что?

— Ты на меня не сердишься?

Девушка ничего не ответила. Ее рука тоже дрожала, лицо ее в темноте казалось горестно-бледным.

— Ты не думай, что я такой… — зашептал юноша. — Иногда и не знаешь, как… и сам уже не понимаешь…

— Куста, Куста!.. — вдруг горько всхлипнула девушка. — Если б ты знал мою жизнь, ты бы все понял!..

Слезы ручьями бежали по ее бледному лицу, грудь судорожно вздымалась, сердце больно колотилось в груди.

— Семь лет я служила на Каарнанурме… — продолжала она всхлипывая, — дни и ночи работаешь… а тебя же еще и ругают… И все это время я ждала: хоть кто-нибудь поглядит на меня… замуж не возьмет, так хоть полюбит, будет думать обо мне… И никого!..

Теперь она уже рыдала, лежа грудью на подоконнике. Куста, у которого сердце тоже тоскливо сжималось, растерянно склонился к ней.

— Никого… — причитала Маали. — Ты… знаю я, чего ты хочешь… Тебе до меня никакого дела нет… Ты как дикарь… Получил свое и пошел… Если бы любил, то не делал бы так…

— Но нельзя же любить по-другому, — сконфуженно ответил он. — И захотел бы — так не смог…

— А как я могу?..

— Ты ведь женщина…

— Так мне и пожить не хочется?.. А, что с тобой говорить!.. Никому дела нет… все смешки да подначки… Как себя помню, только и знай, что защищайся… Что ни мужик, то зверь дикий… только об одном и думает…

Девушка снова заплакала в голос. А ему почудилось, будто над головой рассеялось какое-то туманное облако. Он чувствовал, как от воды тянет сыростью.

А девушка перешла на паляще-заклинающий шепот. Она то и дело хватала парня за руку, порывисто трясла ее, прося о помощи. Потом приникала лицом к решетке и опять говорила торопливым шепотом:

— Куста, миленький!.. Ненаглядный ты мой… Даже слов не нахожу… Ночью, бывало, лежу одна на постели и тебя вспоминаю… Возьму мешок изголовный, обниму, прижму к груди… Ты, ты!.. А то, бывало, посмотрю на тебя за обеденным столом или за работой… какой ты большой, какой сильный!.. А когда ты однажды возле трактира всех курнавереских парней побил… как я тобой гордилась!.. Ты, ты!..

Ее жгучие слезы падали юноше на руку. И тут он почувствовал, что у него тоже увлажнились глаза. Он провел рукой по лицу и даже засмущался…

— Куста, если бы ты меня взял в жены… — прошептала она. — Ты и я… Пошли бы под венец, а потом начали бы свою жизнь… Построили бы хижинку на землях Каарнанурме… Ты бы ходил на работу и я бы работала… И все было бы как раньше… А потом она добавила смущенно и тихо совсем:

— И детки были бы…

— Маали! — прошептал Куста, дрожа от возбуждения. — Маали!

Как по уговору, они соединили губы и поцеловались — и оба при этом улыбнулись. Потом Маали сказала:

— Куста, пойдем-ка лучше домой.

Она отодвинула засов и пошла по мосткам через ручей. Куста, как послушный раб, шагал за ней следом.

На озере снова всплеснула рыба, и поблескивая в лунном сиянии, пошли по воде круги. Все сильнее серебрились кроны деревьев. А под ними по-прежнему царил сумрак.

Двое шли рядом, ни слова не говоря. Бледные, они задумчиво смотрели себе под ноги. Недоставало слов, чтобы выразить боль, бьющуюся в сердце, печаль и счастье.

— Ночь-то какая красивая! — усталым голосом произнес наконец Куста и поплотней запахнулся.

— Да, красивая, — отозвалась Маали. — Слышишь?

Она махнула рукой в сторону клеверного поля, откуда доносился тонкий скрип коростеля.

Они снова несколько шагов шли молча.

— Свежо, — сказал Куста.

— Иди сюда — под платком тепло.

И она взяла его к себе под платок.

— Какая удивительная ночь, — опять в задумчивости проговорил Куста. — Все как во сне… Дома, спят, наверное… И Мари на сеновале…

Маали тихо засмеялась: жалеешь, что не пошел к ней? В этом была еще укоризна, но и нежность. До чего хорош и ребячлив этот мужчина!

Она почувствовала, как он, слегка дрожа от холода, коснулся ее теплого бедра. «Бедняжка! — подумала она. — Он же замерз — из-за меня!..»

И опять не было слов высказать страстную любовь, переполнявшую все ее существо. Была только щемяще-сладкая боль, невыразимая и беспредельная…

…Да, если бы все получилось! Вот возьмет он ее замуж, сыграют свадьбу, а когда гости уйдут, жена постелет постель, стянет сапоги с ног мужа и потушит свет… И, конечно, пойдут у них и дети. Старшенький будет сын, и назовем его Куста. Будут и еще дети, и обязательно дочка… А потом иногда отец с матерью усядутся в сумерках перед потрескивающей печкой и начнут вспоминать свою жизнь и, конечно, эту летнюю ночь тоже… Потому что в памяти у них только и удержится эта ночная беготня по прогону. Какая там жизнь у наемного человека!.. А дети будут сидеть тут же и лепетать: «Пап! Мам!..»

Маали сжала руку Кусты, словно собиралась ему что-то сказать. Но он брел рядом и дремал на ходу. И она опять погрузилась в блаженные мечты.

…Да, да, пошли бы детки… Ведь не так было бы, как парням хочется… ведь они повенчались бы… А как сильно хотелось ей иметь детей!.. Она самой себе стыдилась признаться, а все равно хотела!.. Ей было всего шестнадцать, когда однажды, проснувшись весенней ночью, она почувствовала, какое это счастье — иметь ребенка… Тогда она еще приглядывала за стадом, делала кукол и воображала себя их мамой… И как потом стыдилась, когда говорили о детях, не смела даже взглянуть на мужчин…

…Но — что это? Ах, да, ведь сейчас они вместе с Кустой идут к дому. Он такой серьезный… О чем это он думает? Кто знает, не смеется ли над ней в душе, не издевается ли… Где это видано, чтобы такой парень да женился на бедной прислуге? Отчего бы ему не взять хозяйскую дочку Мари и весь хутор Каарнанурме в придачу? Покатил бы по волости в роскошной упряжке, бубенцы звенят, и жена рядом… а жена Мари…

…Нет, нет, не может быть такого! Он женится, он должен жениться на ней! Он, он! Разве не любила она его с той самой минуты, как они встретились? И разве может эта любовь так напрасно погаснуть, а сердце — остудиться слезами после стольких ожиданий и надежд. Так что же — любовь стареющей женщины, как отцветший одуванчик, пушинки которого взлетают высоко-высоко, а потом опускаются низко-низко и наконец исчезают бесследно? И слезы ее разбитых надежд так же никчемны, как капли, что сеются с холодного осеннего неба, просачиваются в кротовые холмики в голом ольховнике — никому незнамо-неведомо?.. Не может бесследно пропасть это чувство, не гибнет напрасно такая любовь!