Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич. Страница 44

Заметим только, что в этом павильоне располагалась также интимная канцелярия министра сокровенных дел лорда Байрона. Дивным было ее убранство в стиле рококо.

Но ни в альковный зал, ни в канцелярию не зашла сегодня принцесса. Возможно, в ушах у нее еще звенела утренняя песня жаворонка, во всяком случае ее влекло на природу.

Совсем неожиданно она опустилась на траву, оттенив ее зелень своим замечательным костюмом. И тут же всем понравилась природа. Даже Леандро и Арделии, которые сень деревьев предпочли интимности павильона.

Подушки, ковры и зонты в мгновение ока превратили лужайку перед храмом в оживленный лагерь. По обеим сторонам арапы выставили редкостные ширмы, — так обрамлял свои идиллические свидания с прекрасной Нурониар халиф Ватек {28}.

Прямо перед принцессой тянулся к синеющему горизонту луг ирисов. В траве стояла одинокая скульптура — изображение двуполого существа, противоестественно изогнувшегося, словно в отчаянии — которую из своих ипостасей предпочесть.

Его окружали гигантские аморфофаллусы: красные чаши с вырастающими из них желтыми языками. Вода в фонтане перед скульптурой поднималась без брызг, тихо распускалась цветком и почти беззвучно опадала.

Появились карлики в красных кафтанах. Они предлагали на подносиках лирический шоколад, грозди винограда и вафли. Другие опрыскивали духами воздух на лужайке. Вокруг лагеря вышагивали павлины, распуская хвосты веером.

Принцесса возлежала на подушках. У ног ее расположился лорд Байрон, его локоны трепетали под опахалами арапов. Своими длинными белыми пальцами он перебирал кисти плаща.

Принцесса беседовала с министром о политике, точнее, о делах сокровенных. В их мечтательных глазах сквозила потаеннейшая дипломатия. Да и беседа велась больше с помощью глаз, нежели слов.

Тени от ресниц падали принцессе на щеки. Как поцелуи, подрагивали карминно-красные губы. Их иронический изгиб венчала крохотная мушка в самом уголке рта.

Время от времени лорд склонял голову. Пальцы его дрожали. Потом он снова поднимал лицо, и продолжался сладостно-ироничный диалог взглядов. Он был как пламя, которое то пригнет, то взметнет дуновение ветра.

Мяч чувственности перебрасывался от одного к другому. Его бросали в глаза игроку напротив, бросали в губы, бросали даже поверх головы. Он закатывался в траву, терялся и находился снова. Летая, он раскалился так, что глаза не могли уже его вынести. Оставалось одно: пасть под его тяжестью, надломиться под его бременем!

Сладостна боль надлома!

Принцессе было тридцать.

Ее тело раздалось, над верхней губой выступил чувственный пушок. Подкрашенное лицо подрагивало, подрисованные губы трепетали. Она была женщиной средних лет, с несравненным опытом.

Она запрокинула голову и смежила веки. Ее пухлая шея была соблазнительно открыта. Не глядя, она протянула лорду Байрону два пальца.

Солнце в зените, зной, тишина.

Вдруг принцесса открыла глаза, словно не понимая, где она. Блуждающим взглядом осмотрелась по сторонам.

Синее небо кружило голову, сине-зеленая трава слепила глаза. Фонтан не журчал, вода повисла в воздухе. Застыли павлины, будто статуэтки из индийского фарфора.

Все замерло в истоме, все вошло в зенит.

Люсинда и Амариллис собирали на пригорке фиалки. Они наклонились, повернувшись спиной к лежавшим на траве, вытянув руки, словно лебединые шеи. Ножки их обнажились до колен, и вытканные на чулках стрелки указывали путь наверх.

Ничего, кроме этих ножек, не видела принцесса. Как гибки, как стройны, как сладостны они были! У принцессы заходили ноздри.

Ей стало вдруг жарко. Точеные ноги дев, точно сабли, пронзили ее. Их позы обжигали пожаром. В ней пробудилась слепая жажда насилия.

Вдруг девичьи ножки задрожали, как тростинки. Лица вспыхнули стыдом и страхом. Они затрепетали, точно птицы под магнетизирующим взглядом змеи, не осмеливаясь шевельнуться.

Какая-то боль пронзила тело принцессы, ей хотелось кричать. Вышитые на плаще пчелы жалили сквозь ткань, изнуряя, как роды. Она ощущала, как бурлят в ней соки, как закипает кровь в жилах и преображает тело.

Вдруг она отрывисто засмеялась и вскочила пантерой. Не разбирая дороги, пошла по подушкам, сервизам и арапам прямо к павильону. Мужские, резкие движения, орлиный лик. И вот исчезла в полумраке павильона.

Поднялся и лорд Байрон. Он смотрел на статую андрогина, и на его тонких губах играла циничная улыбка.

А в колоннаде храма Амура зазвучали звуки кларнета, фагота и теорбы. И сразу из-за колонн появились Панталоне вместе с Бригеллой в наряде пастушки.

Ах, как соблазнительно танцевал Панталоне, но Бригелла был непреклонен. Танцуя, пастушка бегала между кустиками маргариток, изображая на лице тоску по истинному возлюбленному.

И тут же ожили все остальные.

Появились, пританцовывая, Флавио, Цинтио и Просперо вместе с Нарциссой, Иронеттой и Брамбиллой, кто в масках, а кто так. Танцевали с аркадийской грациозностью Дафнис и Хлоя, и прямо-таки на эпистолярном отдалении друг от друга — Ловлас и Кларисса. Леандро и Арделия вышли из сени деревьев, томно танцуя каждый сам по себе.

В такт глухим звукам серпента и ранкета покачивались тюрбаны турок. Арапы прыгали с опахалами в руках под грохот огромных гонгов. Даже Пан, позабыв о своем возрасте и парадном костюме, присоединился к танцующим.

Поляна стала танцевальной залой. Группы слились в общую пантомиму вокруг Панталоне и Бригеллы, развивая, однако же, свои темы. Здесь изображалась величественная сарабанда или торжественная чакона, там — манерный мюзетт или бурный бурре. Даже музыка, а она доносилась из разных мест, варьировала разные темы.

Один лишь Панталоне был неукротим и неистов в стремленьи к своей цели. Его страстный танец граничил с умопомрачением. Он пустил в ход все свое материальное и мужское обаяние, указывая на тугую мошну и другие мощные прелести. Но все тщетно! И это приводило его в бешенство, и он плясал, как безумный.

Фантастическими прыжками он теснил Бригеллу от одного края лужайки к другому. Бригелла убегал проворными пируэтами, разыгрывая страх и отчаяние.

Все решительнее наступал Панталоне, все более однозначными становились его движения. И Бригелла побежал к храму Амура — то ли сдаваться на милость победителя, то ли в поисках защиты.

В эту минуту врата храма растворились, и на пороге предстал Андрогин, сияющий, словно юный Аполлон, окруженный кричащими, рукоплещущими арапами.

Он был в короткой пурпурной накидке и испанской шляпе с перьями. Его карминно-красный камзол был перехвачен золотым поясом, а изумительно сшитое серебряное трико открывало взору божественную стройность ног владельца.

Бригелла на ступенях храма упал перед ним на колени. Но он галантно поднял даму и поцеловал ее в затылок. Затем они в грациозном танце двинулись к берегу.

Панталоне разрывался от ревности. Отчаянными антраша он спустился вниз с холма, роняя никчемные дукаты, которые подбирали приплясывающие арапы.

С музыкой, пляской и криками общество рассаживалось в гондолы. Панталоне плясал, пока не отошла последняя гондола, тогда он вдруг сделал преогромное па и упал ничком в лодку, обронив маску.

И тут стало ясно, что это не кто иной, как сам Фламинио.

Флотилия отплывала, а карлики и арапы оставались на берегу. Какое-то время они танцевали отчаяние покинутых, но потом один за другим попрыгали в озеро и поплыли. Даже в воде их руки и ноги двигались танцу в такт.

Арапы гребли одной рукой, другой держа над головой зонты со звенящими колокольчиками. А у некоторых из них в руках были веера, которыми они обмахивали вспотевшие лица. Дельфиньими спинами качались на воде желтые и красные горбы карликов.

Принц Андрогин плыл в одной гондоле с Амариллис, Люсиндой и Бригеллой. Он был в бесподобном настроении и расточал дамам многозначительные комплименты.

Юное, мужественное лицо. В крупной линии подбородка проглядывало нечто божественно-своенравное, а угольно-черные глаза смотрели с невыразимым обаянием, так что Люсинда, сидевшая напротив, просто дрожала.