Перо динозавра - Газан Сиссель-Йо. Страница 91

Я была уверена, что единственное правильное решение — это наконец рассказать тебе правду. Мы с Кнудом встретились за обедом в городе, и он ужасно удивился, что я снова намерена извлечь эту историю на свет божий. Сначала он вообще не хотел говорить об этом, сказал — ты же обещала. Но потом я спросила его, задумывался ли он когда-нибудь о том, что между случившимся и твоим нежеланием иметь детей есть связь. Эта мысль поразила его. Старик так хотел правнуков, — она нервно улыбнулась, и Сёрен почувствовал, как в его сердце растет обжигающе-горячее пятно.

— И вдруг мы оба увидели в этом смысл. Здесь должнабыть связь. Когда мы прощались в тот день, я была полна надежд и очень нервничала. У нас был план. Я не представляла, как ты отреагируешь. Не сильно ли ты разозлишься на Эльвиру и Кнуда и стоит ли рассказать тебе, что я знала обо всем раньше, или лучше сделать вид, как будто я впервые об этом слышу. Я подумала тогда, что мы должны будем распланировать беседу вплоть до малейших деталей. Кнуд обещал позвонить мне, как только поговорит с Эльвирой.

Но он так и не перезвонил. Следующая неделя стала одной из худших в моей жизни: во мне нарастала ярость, и я все больше впадала в отчаяние. Я безумно устала от твоего упрямства и твоей прямолинейности, мне было ужасно больно, что ты даже не допускал мысли о том, чтобы завести со мной ребенка. Я спала в гостиной, и каждое утро, просыпаясь, думала только о том, как мне хочется вылить на тебя всю желчь, которая была у меня в душе. Кнуд так и не перезвонил, и я сказала себе, что теперь это уже все равно.

В воскресенье мы поехали ужинать на Снерлевай, как обычно, и только там я поняла, почему Кнуд не звонил… эта проклятая болезнь, — вырвалось вдруг у Вибе и она какое-то время смотрела пустым взглядом перед собой, прежде чем продолжить: — Самое странное, что в этот момент я встретила Джона. Когда Кнуд умер, я была влюблена. Я проведывала его за два дня до смерти, он был обессилевшим и слабым, но по-прежнему разговорчивым, и тогда он впервые попросил меня прямо: «Не говори ему ничего, Вибе. Оставь все как есть. Дай моему мальчику покой. Он так страдает. Дай ему покой». Я держала Кнуда за руку и вдруг почувствовала, что и сама теряюсь в сомнениях. Может быть, он прав? Ты еле ноги передвигал, и Кнуд говорил правду, ты очень страдал, я никогда раньше тебя таким не видела. А вдруг история про смерть родителей добьет тебя? Хотя я была абсолютно не уверена в том, что покой — это молчание. Я и до сих пор в этом не уверена. Но я вдруг поняла, что просто не смогу этого сделать. Пойти против желания Эльвиры, против Кнуда, который скоро умрет, я не могу рисковать, я боюсь подтолкнуть тебя к краю пропасти, ведь никто из нас не знал, как ты отреагируешь и что это за собой повлечет.

— Джон об этом знает? — резко спросил Сёрен.

— Да, знает.

Сёрен застонал.

— Почему сейчас? — спросил он.

Она помолчала, потом сложила руки на животе.

— Когда ты позвонил сегодня и сказал, что тебе нужно со мной серьезно поговорить, я подумала, что ты сам откуда-то обо всем узнал. В Интернете не очень много информации, но что-то все-таки можно найти. Кроме того, микрофильмы того времени до сих пор доступны, в архиве и Королевской библиотеке. Может быть, у тебя появилось подозрение и ты стал активно копать в этом направлении? Ты же полицейский, — она коротко рассмеялась, — может быть, ты вдруг заинтересовался собственной историей, я не знала, что думать. Но весь сегодняшний день я готовилась к худшему. И… — у нее задрожал подбородок, — я и в самых ужасных фантазиях не могла представить, что худшее окажется настолько ужасным. Что у тебя была маленькая дочка и она погибла. Бедный ты, — сказала она вдруг, — бедный ты мой, — она сказала это очень ласково и обняла его, и Сёрен положил голову ей на плечо. Она пахла теплом и всем хорошо знакомым, она гладила его по голове, ее большой живот был полон жизни.

Потом Джон вернулся домой. Сёрен поднялся, и они с Джоном неуклюже обнялись. Когда Сёрен собрался уходить, Вибе забеспокоилась и попросила его остаться — он может поспать на диване в гостиной. Но он хотел домой.

— Я в полном порядке, — сказал он.

В субботу утром Сёрен проснулся сердитым. Он сердился, завтракая, сердился, принимая душ. Он сердился, когда миновал Беллахой, и сердился, подъезжая к церкви в Херлеве, где отпевали Ларса Хелланда. Сёрен сидел на заднем ряду и следил за Анной, Клайвом Фриманом, Биргит Хелланд и остальными двумястами собравшимися. Только во время службы сердитость начала потихоньку утихать. Гроб Хелланда пестрел цветами. Слушая орган, Сёрен задумался и почти утишился во время проповеди, переводя взгляд с затылка Анны на затылок Фримана, один упрямее другого.

День, когда хоронили Майю, был самым ужасным днем его жизни, думал он тогда. Он специально немного опоздал и вошел в церковь последним. Похороны бывают патетическими, почти эйфоричными или равнодушными, но когда гроб размером с ящик фиников, похороны всегда превращаются в кошмар. Кошмар Сёрена. Никто не знал, кто он такой, и он не думал, что Бо его видел. Во время службы Сёрену хотелось встать и закричать: «Это моя дочь лежит сейчас в гробу. Моядочь». Но он ничего не сказал. Это был самый ужасный день в его жизни. Так он тогда думал.

С похорон Хелланда Сёрен отправился на поминки, они были в арендованном для этого зале недалеко от церкви. Сёрен стоял в углу, смотрел на всех, ни с кем не разговаривал, и у него на лбу было написано, что он полицейский. Биргит казалась отсутствующей. Она спокойно потягивала вино, разговаривала с людьми, но каждый раз недолго, и Сёрен видел, как ее взгляд блуждал подобно беспокойной бабочке. Около пяти она извинилась перед присутствующими и быстро покинула зал. Дочь, Нанна, осталась. Гости тоже стали расходиться. Сёрен слышал, как Нанна извинялась. У нее были покрасневшие глаза, но она казалась более собранной, чем мать. Она немного убралась в зале, и в начале шестого какой-то пожилой человек предложил отвезти ее домой. Она попрощалась с оставшимися гостями, пожимала руки, отвечала на объятия. Сёрен вышел и пошел к машине. Он зашел на поминки от отчаяния. Даже взял с собой наручники, готовясь надеть их на первого встречного, кто покажется ему подозрительным. Курам на смех.

Сёрен доехал до Беллахой и как раз менял машину, когда зазвонил телефон.

— Это Стелла Марие, — хрипло сказал голос в трубке.

— Здравствуйте, — удивленно ответил Сёрен.

— Я поняла, где я раньше видела того парня.

Сёрен собирался заехать в гараж, расположенный перед полицейским участком, но вместо этого отъехал в сторону и помахал рукой коллеге, пропуская его вперед.

— Да, я вас слушаю.

— Он висит на фасаде торгового центра «Магазин». Я проезжала там сегодня днем. Огромный рекламный плакат на «Магазине».

Да, она совершенно в этом уверена. Сёрен поблагодарил ее и поехал по направлению к центру, в противоположную от дома сторону. Он оставил машину на площади Санкт Анне и прошел оставшиеся несколько сотен метров пешком, по Бредгаде, мимо дворца Шарлоттенборг, по направлению к торговому центру «Магазин». Реклама висела на той стене, которая выходит на цветочную площадь.

На плакате были мужчина и женщина. Женщина лукаво улыбалась, обнажая белоснежные зубы. Она была в мягком розовом вязаном свитере и обтягивающих джинсах и протягивала руку мужчине, который надевал на нее броское золотое кольцо. Мужчина был красив, это даже Сёрену было очевидно. Темно-рыжие волосы, карие глаза и веснушки. Он улыбался проказливо и уверенно, как будто не сомневаясь в своей победе. За спиной у него был складной нож с четырьмястами тысячами разных лезвий, и главное послание плаката заключалось в том, что, когда в «Магазине» скоро начнется распродажа, вам хватит денег и на кольцо для нее, и на складной нож с четырьмястами тысячами разных лезвий для него. Сёрен разглядывал лицо мужчины. Около тридцати, может быть чуть моложе. Он совершенно не был похож на человека, который ходит в «Красную маску». Сёрен быстро продумал, что нужно сделать. Позвонить в рекламный отдел «Магазина». Расспросить про одну фотосессию с двумя моделями и узнать имя этого парня. Но это можно сделать только в понедельник. Черт. Он посмотрел на часы. Это его выходной, но он почувствовал вдруг, что совершенно не хочет запираться в своем доме в Хумлебеке, где тишина тут же опустится и заполнит собой все. Он позвонил Хенрику.