Кутящий Париж - Онэ Жорж. Страница 53

— Ну, разумеется! Я и сама это знаю. А только неужели, кроме его круга, нет ничего другого?

— Почти так… Дворянство смешалось с богатой буржуазией и составляет этот свет, исключительно занятый удовольствиями, о котором мы говорим так много дурного. Ниже его помещается коммерческий мир; он трудится над накоплением богатства, чтобы попасть, благодаря всемогуществу денег, в веселящийся свет, а в самом низу населения — народ, который бьется за работой, страдает и старается доставить себе те же наслаждения, как и люди, стоящие над ним; но он хочет достичь этой цели самыми быстрыми и самыми легкими способами, то есть путем революции. Куда ни взглянешь, вверх или вниз, видишь те же аппетиты, удовлетворяемые теми же способами, которые тебя так возмущают. Человек везде одинаков, и он немногого стоит. Моя дорогая дочь, не вдавайся в пессимизм, утешай себя кроткой философией. Примирись с необходимостью слышать правду только изредка, не знать почти никогда бескорыстия и обвыкнуть — увы! — от справедливости. Или же, если хочешь, купим себе остров на Средиземном море — иногда они поступают в продажу — и давай жить в уединении. Поверь, это не весело и скоро наскучило бы тебе!

— Нет, отец, — возразила Роза, — я не хочу отчаиваться в жизни. Должна же она иметь для меня в запасе кое-что, кроме разочарований. Важнее всего вручить свою судьбу человеку с душою. Будь у него все недостатки и недочеты, если он способен чувствовать и великодушен, это дело поправимое. Но нужно, чтобы он был добр, потому что доброта есть лекарство от всех страданий. Вот почему я просила позвать господина де Томье для переговоров со мною. Я подвергну его последнему испытанию, Если он выдержит его, я доверю ему свою будущность. А если нет…

— Ну, что же тогда, если не выдержит? Надо договаривать.

— Тогда я предпочту остаться девушкой. Таким образом я всегда буду иметь возможность располагать собою.

— Вот так решила! Но ведь в таком случае — ни внуков, ни наследников, все пойдет прахом?

— Кто знает! — с улыбкой вымолвила Роза.

— Постой! Вон Томье! — воскликнул Превенкьер, приближаясь к окну. — Я пойду принять его.

— Не надо, прошу тебя! Я хочу, чтобы с ним никто не говорил раньше меня.

— Как? Недоверие к отцу?

— Даже к самой себе, смотря по надобности, — отвечала дочь, обнимая Превенкьера. — Оставайся тут и будь умницей, а я решу вопрос о твоем и моем спокойствии.

Томье прохаживался по обширной галерее перед гостиной, где были выставлены картины, купленные банкиром. Легкие шаги Розы, скользившие по мозаичному полу, заставили его обернуться. Несколько мрачное лицо молодого человека прояснилось. Она подходила к нему с протянутой рукой. Он нагнулся и поцеловал концы ее пальцев.

— Пойдемте со мною, — сказала молодая девушка, — нам будет удобнее разговаривать в кабинете отца.

Жан пошел за нею, не говоря ни слова. Роза усадила его, села с ним рядом и сказала с прямотой, которая произвела на Томье сильное впечатление:

— Признаете ли вы за мною право ставить вам большие требования?

— Величайшие, бесспорно. Никто не может иметь такой власти надо мной, как вы.

— Хорошо. Простирается ли эта власть настолько далеко, чтобы склонить вас к решениям, которые совершенно расходятся с вашими привычками и тенденциями?

— Я сделаю все в угоду вам, кроме того, что запрещает честь.

— А! Значит, достаточно выяснить с вами вопрос о том, что вы называете честью. Заключается ли она в уважении некоторых правил, основанных на боязни пересудов и имеющих лишь весьма неопределенное отношение к настоящей честности и порядочности?

Томье придал уверенность взгляду своих чудесных глаз и отвечал спокойным голосом:

— Будем говорить откровенно, сударыня. Честь, так, как я ее понимаю, заключается в том, чтобы не допускать ничего, что может навлечь на меня нарекание в нравственной слабости, а в особенности не терпеть никакого оскорбления без того, чтоб не потребовать обидчика к ответу.

— Значит, честь заставляет драться во всяком случае — не прав ли человек или прав, потому что тот, кто дерется, даже если право не на его стороне, продолжает считаться порядочным человеком, тогда как, если б он не дрался, не имея повода ни в чем себя упрекнуть, он заслужил бы презрение?

— Вроде этого, действительно, — с улыбкой согласился Томье. — Но зачем вы пускаетесь в теорию, вместо того чтобы обсудить специальный случай? Тогда это вышло бы понятнее.

— Я к этому и иду. Между вами, господин де Томье, и господином Леглизом произошла ссора. Как предотвратить ее последствия?

— Сударыня, я объясню вам это сейчас, хотя подобный предмет мало удобен для обсуждения с молодыми девушками. В данном случае господин Леглиз жестоко обидел меня и обязан дать мне удовлетворение. Последнее он может исполнить, извинившись передо мною или приняв мой вызов на поединок.

— Кто же из вас прав?

— Вопрос не в том, сударыня. Он меня оскорбил.

— Но разве вы не сделали ничего, чтобы довести его до этой крайности?

— Если б я был виноват перед ним, ему следовало бы требовать от меня удовлетворения. Тогда я оказался бы в его власти, а не он в моей.

— Следовательно, насколько я понимаю, это чисто вопрос формы. Самая суть фактов мало принимается в расчет при улаживании этих столкновений, И тот, кто менее всего рассчитывает или сильнее всех горячится, оказывается виноватым по законам чести. А разве это положение обидчика не влечет за собою самых неприятных последствий, например, обязательства принять для поединка оружие, которое он едва умеет держать в руках, тогда как его противник владеет им в совершенстве?

— Не спорю, это бывает, сударыня, — спокойно отвечал Томье, — но в случае, который вы разбираете, силы противников совершенно равны. Поэтому вам нечего беспокоиться.

— Я коснулась этого пункта, только желая основательно познакомиться с кодексом чести, который руководит всеми вашими действиями. Я хотела выставить на вид всю его жестокость, всю несправедливость. Теперь, когда мы установили суетность его правил, посмотрим, как можно их преступить, В моих глазах, знайте это, в своем праве лишь тот, у кого чисты намерения. Преимуществ, какие в состоянии предоставить форма одному из противников, я не признаю совсем, если он не прав по существу дела. Что мне в том, что господин Леглиз оскорбил вас словами, если вы оскорбили его фактически и первый, самым серьезным образом? Насколько я знаю эту историю, обвинения, возводимые на вас господином Леглизом, совершенно основательны. Он зачинщик, это верно, но виновный — вы. Вам следует многое искупить, о чем именно я вас и просила.

— Оставив этот вызов без последствий?

— Да, — с твердостью отвечала Роза. — Вот испытание, которому я хочу вас подвергнуть. Вы сказали мне, что я имею право требовать многого от вашего расположения ко мне, так вот чего я требую.

— Вы хотите, чтобы я унизил себя перед Этьеном Леглизом и дал ему возможность хвастаться, что он меня оскорбил, а я хладнокровно снес оскорбление? Одним словом, вы хотите сказать, что в угоду вам я должен поступить как трус?

— Нет, как благородный человек, который совершил проступок и хочет его искупить; как благородное сердце, которое согласится скорее страдать, чем мучить существо, отдавшее ему все, что у него было самого лучшего в жизни; как мудрый ум, желающий в будущем воспользоваться уроками прошедшего и доказывающий это первым актом сдержанности.

— Как трус! — с гневом подхватил Томье. — Вопреки вашим успокоительным формулам то, чего вы требуете от меня, есть не что иное, как подлость! Вдобавок вы не застали меня врасплох: я был предупрежден.

— Кем? — запальчиво воскликнула Роза.

— Госпожою де Ретиф, — отвечал Томье. — А, вы подозреваете меня в двоедушии. Но я вам докажу, что неспособен на ложь и низость. Под предлогом подчинить меня своему капризу вы мечтаете меня унизить в моих собственных глазах. Этого вам не удастся! Попытка, на которую вы отважились, чересчур смела. Как! Меня, Томье, считаете вы совершенно лишенным нравственных принципов за то, что я жил в развратном обществе, довольно неразборчивом; за то, что я сошелся с женою своего друга, настолько жадным до денег, что я не поколебался оттолкнуть искреннюю привязанность, чтобы жениться на вас без любви, и это меня же вы просите в угоду вам пожертвовать последним остатком гордости, уцелевшим до сих пор? Нет, выбросьте это из головы, сударыня. Во всяком случае, это невозможно.