Элиза Хеммильтон. Происшествие в Ист-Энде - Рина Лин. Страница 5

Поскольку чертежи таинственного аппарата оказались чрезвычайно сложными, Джейми предположил, что и записи будет не так-то легко разобрать.

– Я, конечно, попробую расшифровать, но это может занять несколько недель, – медленно проговорил Джейми, продолжая изучать абзац на одной из последних страниц и задумчиво пощипывая верхнюю губу.

Но тут книжку вырвали у него из рук и притом так неожиданно, что он вздрогнул.

– Если после расшифровки мы так и не выясним, кому принадлежат чертежи и записная книжка, то все эти манипуляции совершенно бесполезны.

Громко фыркнув, сержант небрежно положил записную книжку обратно на столешницу и решительно свернул чертежи. Джейми от обиды шмыгнул носом.

– С этим я действительно вряд ли смогу помочь, – тихо пробормотал Джейми. Он был очень разочарован и недоволен тем, как все складывалось. Он плохо знал мир, полный чудес и загадок, и приходилось мириться с тем, что ему едва ли удастся познать и разгадать их все.

– А если никто так и не заберет эти вещи, могу я взять их себе? – вырвалось у него раньше, чем он успел это обдумать. Сержант высокомерно расхохотался, и Джейми почувствовал себя очень глупо.

– Нет, к сожалению, это никак невозможно, – решительно заявил страж порядка, направляясь к двери. – Полагаю, на этом можно закончить. До свидания, мистер Леннокс, – чуть слышно бросил он и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты. – Только время потеряли… – ворчал он, удаляясь по коридору.

– Хм… и вам всего хорошего, – пробормотал Джейми и тяжело перевел дыхание. На душе стало так паршиво, как не было уже очень давно.

Джейми Леннокс был рабочим человеком. Он умел радоваться мелочам: тому, что есть крыша над головой, что всегда для него найдется работа, за которую хорошо платили, что голодать не приходится.

Когда он ремонтировал напольные часы в городских виллах или устанавливал новомодные технические приспособления богатым джентльменам, то часто сталкивался с людьми, которые из-за более высокого положения в обществе смотрели на него свысока.

Но настолько жалким и ненужным, как в тот момент, он чувствовал себя крайне редко.

Констебль вздохнул и сочувственно посмотрел на Джейми.

Сначала часовщик решил, что констебль извинится за своего коллегу. Но тот снова вздохнул, потом достал из кармана брюк носовой платок и подал его Джейми.

– У вас на лбу машинное масло и чернила. И верхняя губа тоже вся синяя, – пояснил он, и Джейми вспыхнул от стыда.

– Просто чудесно, – простонал он, а констебль рассмеялся. Но по-дружески, а не высокомерно, как сержант-паук.

Джейми поспешно протер лицо платком, сильно сомневаясь, что стер все грязные следы.

– Так лучше? – смущенно спросил он. Констебль легонько похлопал его по спине.

– Пойдемте. Отвезу вас обратно в мастерскую, – сказал он, и Джейми понуро поплелся за ним на улицу.

3. Расстроенная скрипка

Понедельник, 24 ноября 1890 г.

Иногда мне хочется начать новую историю со слов, что это был самый обычный день, похожий на любой другой до этого. Просто сама эта фраза очень хорошо звучит.

Но будем честны, ни один день не похож на предыдущий и не будет похож на следующий. Впрочем, это даже к лучшему.

Вот, например, ровно в полдень двадцать четвертого ноября в большой дом на Парк-стрит доставили письмо, которого я совсем не ожидала.

Писал мой преподаватель юриспруденции.

Я готовилась к худшему. Неужели он не получил мою семестровую работу? Или она настолько ужасная, что профессор теперь письменно сообщает о том, что я не справилась с важным экзаменом?

Но в этом случае конверт вряд ли был бы таким толстым.

Я сломала печать и с удивлением извлекла из конверта пачку денежных купюр и официальное письмо, написанное на плотной бумаге. Первые строчки так меня взволновали, что я даже забыла о вилке и схватила свой недоеденный кусок пирога рукой.

Слизывая с пальцев масляный крем, я недоверчиво изучала корявый шрифт. Судя по всему, моя семестровая работа всем очень понравилась и даже была удостоена награды.

К тому же, мне прислали внушительную денежную сумму, которая теперь лежала передо мной на столе.

Я еще раз перечитала письмо, поскольку с первого раза толком ничего не поняла. И тогда мое сердце переполнили облегчение и бешеный триумф. Мне стало трудно спокойно и чинно сидеть за столом, поэтому я вскочила со стула и начала бегать по комнате туда-сюда, снова и снова перечитывая письмо и визжа при этом, как свинья в грязевой луже.

Я чувствовала себя самой королевой и уже представляла, как объявляю эту новость своей сокурснице Беатрис Фитц-Джеймс в начале следующего семестра. Давно хотела утереть нос этой зануде!

Будет ей в отместку за то, что в самом начале учебы она громко называла меня девчонкой без роду без племени, выросшей на грязных улицах Ист-Энда, которая снизит уровень всего университета.

Женский университет Королевы Виктории был основан относительно недавно и пока не считался в Лондоне таким престижным, как университеты для мужчин. Но это мое будущее, и я прилагала все усилия, чтобы быть достойной этого учебного заведения.

Что там думала об этом ленивая избалованная гадюка Беатрис, меня не волновало, но все же, даже сейчас, будучи в радостном, приподнятом настроении, я чувствовала, что ее резкие слова не прошли для меня бесследно.

До сих пор внутри все сжималось от страха, что я недостаточно хороша для женского университета. Что мои достижения ничтожны. И стараюсь я мало. И подвожу тем самым женщину, которая платит за мое обучение.

Но сегодня я бы все-таки не стала из-за этого расстраиваться. Я потрясла кулаком, а затем подняла письмо выше над головой. Вот оно, доказательство того, что место студентки мной заслужено, и мисс Брэндон-Уэлдерсон не зря возлагала на меня надежды – и тратила огромные суммы денег.

Едва я подумала о ней, как услышала в фойе звучный громкий голос. Не нужно было гадать, кто это вошел и почему все слуги вдруг так засуетились.

Голос Фрэнсин Брэндон-Уэлдерсон ни с чем не спутаешь, это я вам точно говорю. Она не говорит – гремит, и ее голос диссонирует. Будто дергаешь струну на скрипке, даже не дергаешь, а чуть зажимаешь ее пальцем, самую малость.

Я тут же сложила письмо, схватила купюры и спрятала их по карманам пышной юбки, а затем прокралась к двери, ведущей в мою учебную комнату.

Конечно, я собиралась рассказать своей благодетельнице о своем успехе, мне хотелось ее порадовать. Но куда спешить? Подождет и до утра!

Покажи я ей письмо прямо сейчас, она бы приложила свои маленькие бледные ладошки к слегка покрасневшим от восторга щекам и позволила себе проявить лишь столько радости, чтобы не испортить свою замысловатую прическу, а затем приговорила бы меня к тому, чтобы я провела вечер наряженной, словно рождественский гусь, в большом салоне, получая напыщенные похвалы от небольшой компании благоухающих мужчин, которых я не только плохо знала, но и которые мне не особенно нравились.

Поэтому, чтобы отпраздновать это радостное событие так, как этого хотелось бы лично мне, лучше пока помолчать и не показываться хозяйке на глаза.

Не поймите меня неправильно. Я ценю мисс Брэндон-Уэлдерсон сверх всякой меры, ценю все, что она для меня делает. Не так-то легко найти покровителя, который позволил бы такой, как я, учиться в университете. Да что там нелегко – это почти невозможно! Встретились мы совершенно случайно, чуть больше года назад, и у этой встречи всего два объяснения – либо это чудо, либо судьба.

Оглядываясь назад, я бы сказала, что тогда был самый обычный день, похожий на любой другой до этого. И совершенно точно соврала бы.

В тот день я оказала мисс Брэндон-Уэлдерсон услугу, а она взамен подарила мне будущее, о котором я и мечтать не могла. В итоге не пришлось выходить замуж за сына торговца рыбой.