Долины и взгорья (СИ) - Щепетнёв Василий. Страница 4

— А с кем я, собственно, говорю? — спросил я.

— Миколчук на линии, — спохватился он.

— А о какой выходке идет речь?

— Вы не знаете?

— Не знаю. Я на сборах, у нас занятия, учения и всё такое…

— Корчной объявил, что остаётся.

— В каком смысле — остаётся?

— На Западе он остаётся. Не возвращается в Союз, а остаётся.

— И надолго? — включил Фуксика я.

— Что значит — надолго? — начал гневаться товарищ Миколчук.

— Это вы меня спрашиваете? Я же говорю, у меня сборы. Знать ничего не знаю, что там у вас происходит, — я выделил «у вас». Если Корчной стал невозвращенцем, это удар по Миколчуку. Прежнего руководителя отечественных шахмат, полковника Батуринского, сняли как раз после того, как невозвращенцем стал Карпов. Понятно, что Миколчук волнуется.

— Мы думаем, что Корчной не станет возвращаться в Советский Союз, — после паузы сказал Миколчук.

— Всякое может случиться, — не стал спорить я. — Но я не понимаю, зачем вы это сообщаете мне.

— Ну, как же. Ведь поступок Корчного всё меняет.

— Меняет? Ну да, ну да.

И в самом деле. Рассчитывали как? Рассчитывали, что если я выйду в финал отбора, то в нём, в финале, будут двое советских шахматистов и при любом исходе на чемпиона ФИДЕ выйдет наш человек. Во всех отношениях — хорошо. Это первое. И матч проведут у нас, в Москве, где же ещё ему быть? Весь мир вновь убедится, что Москва по-прежнему столица шахматного мира. Это второе.

А теперь?

Теперь вряд ли.

Теперь в финале Корчной. И если он выйдет на чемпиона ФИДЕ — будет кругом позор. И второе — финальный матч будут играть где-то там. На чужой земле. Не в Москве. То есть где она, столица шахматного мира — ещё вопрос. И если победит Корчной, то два невозвращенца будут решать, кто главнее, где-нибудь в Лас — Вегасе или Мадриде — этого Миколчуку не простят. И не только Миколчуку. Многим достанется. За плохую идейно-воспитательную работу, повлекшую не только утрату авторитета советских шахмат, но и льющую воду на мельницу наших идейных противников.

— Да ничего это не меняет, — передумал я. — Мне так или иначе сначала нужно хорошо провести поединок с Ларсеном. Потому что если я проиграю, то и говорить не о чем. А вот если смогу победить, тогда имеет смысл разрабатывать стратегию матча с Корчным — где, когда и почём.

Почём — это существенно. ФИДЕ определяет порог призовых. Меньше нельзя, больше — да сколько угодно. Себе забирает двадцать процентов призового фонда. Якобы на развитие шахмат в странах третьего мира, на деле же — на поощрение шахматных чиновников. Фишер против этого восстал, и у него получилось. Ну, пока получается. Другие на него смотрят, и тоже организуются турниры вне ФИДЕ, с крупными призовыми. Да вот хоть знаменитый ливийский турнир. Если и дальше так пойдёт, то ФИДЕ только и останется — развивать шахматы в странах третьего мира. Потому идет состязание: у кого больше пряников, там и будет финальный матч претендентов.

— Мы решили опубликовать обращение ведущих советских гроссмейстеров с требованием отстранить Корчного от претендентских матчей, — Миколчук перешел, наконец, к сути дела.

— Кому будет адресовано это обращение?

— К ФИДЕ. К шахматной общественности.

— И кто эти ведущие советские гроссмейстеры?

— Среди них вы, Михаил Чижик. Вы согласны подписать такое обращение?

— Сейчас я ответить на ваш вопрос не могу. Не видя позиции, ходов не делаю. Мне нужно понять: какой пункт регламента отбора нарушил Корчной? На каком основании его нужно отстранять?

— Измена Родине — недостаточное основание?

— Уже был суд, товарищ Миколчук?

— Будет, — пообещал товарищ Миколчук.

— Вот после приговора, если таковой последует, и можно заявлять свою позицию. Когда суд определит меру вины и определится с наказанием. А пока я не вправе подменять собой наш советский суд. Не вправе предугадывать решение. Не вправе оказывать на суд пусть косвенное, но влияние. И уж тем более я не собираюсь уклоняться от матча с Корчным. С чего бы вдруг? Наше дело правое, победа будет за нами. Это куда убедительней коллективных писем в редакцию, товарищ Миколчук.

— Вот как?

— Вот так.

— Вы берете на себя большую ответственность, Чижик.

Я промолчал.

— Надеюсь, ваша подготовка протекает успешно, — добавил товарищ Миколчук. И повесил трубку.

Я тоже.

Замполит с любопытством смотрел на меня. Странно, да — вместо того, чтобы отвечать «есть» и «так точно», я позволяю себе смелые выходки вроде «нет» и «подумаю». Может, замполит и разговор слышал: связь хорошая, в трубке голос Миколчука громкий.

— У вас есть сегодняшняя «Правда»? — спросил я.

Замполит без слов подал мне газету.

Я посмотрел последнюю полосу. Корчной досрочно выиграл турнир, отрыв перед последним туром полтора очка. Никаких невозвращенцев. Но да, сегодняшнюю газету подписали к печати вчера, в восемнадцать ноль-ноль. А вчера должен был состоятся последний тур, и закрытие турнира. Видно, тогда Виктор Львович и сделал заявление.

Я за турниром не следил. Я даже «Грюндиг» с собою не взял, чтобы не слушать новостей, ни шахматных, ни международных, никаких. Что происходит в стране, я знал и без радио: планы перевыполняются, стройки строятся, порося поросятся, и всё в таком же духе. Вернусь в обыкновенную, гражданскую жизнь, тогда и послушаю, посмотрю, почитаю. Газеты доступны, в Ленинской комнате есть и та же «Правда», и «Красная Звезда», и «Комсомолка», но по плану подготовки у меня информационная депривация. Не стопроцентная, но всякого разного я узнаю меньше процентов на девяносто. Того, что ко мне прямо не относится — о строительстве Саяно-Шушенской ГЭС, о надоях, о ловле рыбы в Атлантике…

Вот тоже: а не пойти ли врачом на какой-нибудь рыболовецкий гигант, гордость советского промыслового флота? Такие гиганты в окружении судов поменьше проводят долгие месяцы вдали от Родины. Сотни и тысячи людей работают в океанских водах и, случается, болеют. Требуются врачи, готовые по полгода жить вдали от родных берегов, умеющие и пневмонию лечить, и зубы пломбировать, и аппендэктомию произвести при необходимости. С вывихами и переломами тоже справляться нужно. До ближайшего стационара тысяча миль, и стационар этот чужой. К примеру, аргентинский. Больного там, конечно, примут, будут лечить, но за деньги. За большие деньги. За валюту. И ещё переживай, не убежит ли, не прельстится ли западным раем заболевший. А наши ребята за смешную зарплату, не выходя из медпункта, поставят на ноги, и никаких заходов в иностранные порты. Сегодня ширится движение: работаем без захода в иностранные порты! И сразу объявились вакансии. Прежде как? Прежде вышел в международные воды, и тебе капает валюта. Немного, но за полгода что-то, да набегает. Зашёл корабль в иностранный порт, там ты валюту и потратил. Джинсы купил, магнитофон импортный, пиджак замшевый. Очень дёшево. Потому как контрабандные в портах и джинсы, и пиджаки, и магнитофоны. А сейчас — шутишь. Дадут боны, с ними дома, в «Альбатросе» отоваришься. Но уже не тот выбор. И цены не те. Потому что товар от настоящих фирм. А какая разница, настоящие, нет, штаны они и есть штаны.

Это нам хирург рассказывал, на дежурстве. Он несколько лет в море ходил, а теперь всё, сошёл на берег. Вразвалочку. По молодости, говорит, было интересно, и опять же иностранные порты — экзотика, впечатления. А потом наскучило. Полгода на твердую землю только в бинокль смотреть — ради джинсов?

Да и за полгода, бывает, пару вывихов только вправишь, и вся практика. Оно хорошо, конечно, что никто всерьёз не болеет, но опыта на такой работе не наберёшься, квалификацию не повысишь. Ещё и ту, что есть, потеряешь.

Такие пустые мысли копошились в голове, пока я просматривал газету. Пустые — потому что в море я точно не пойду. Во-первых, нужен врачебный стаж в три года, во-вторых, а зачем мне в море на полгода? Джинсы? Магнитола? Замшевый пиджак? Итальянская дубленка?

Смешно, да.

Я вернул газету, поблагодарил замполита, и отправился восвояси. В палатку.