Дорога к озеру Коцит (СИ) - Каратаев Кирилл. Страница 104

В пустыне была глубокая ночь. Пожалуй, слишком глубокая для того, чтобы беззаботно прогуливаться в ней. Слишком велика была вероятность провалиться на всю её безжалостную глубину. Не закрывая за собой дверь, я более-менее самоотверженно пошёл вдоль стены домика, вслед за исчезнувшим шёпотом. Сложно сказать, почему я не остался в доме, наверное, потому что всегда боялся умереть в постели, во сне, так и не узнав последних мгновений, так и не посмотрев в глаза своему палачу.

Неожиданно сзади зашептали. Я резко обернулся, пытаясь ударить на звук, но в связи с отсутствием какой-либо реакции пришлось сделать неутешительный вывод о том, что до цели мой удар не добрался. Только ночь вновь смотрела на меня своим единственным чёрным и может быть даже влюблённым глазом.

В лицо ударил душный ветер сонной пустыни. Кто-то стоял напротив меня, прячась во тьме, как смертном саване. Я не стал ждать его приветствия. Повинуясь давно уже не подводившему чутью, я рванул на себя Путь неведомого создания.

На мгновение я успел ощутить его удивительно мягкие, но в то же время неприятно скользкие очертания. А потом ночную тишину нарушил дикий, кошмарный крик. Это был крик неподдельного ужаса, смешанного с безумной ненавистью и искренним изумлением. Крик оглушил, заставил вздрогнуть и замереть против собственной воли.

Путь я не отпустил. Он вырвался сам. И не потому что я плохо держал или у меня был слишком сильный противник, нет. Просто это действительно был очень скользкий Путь. Я не смог зацепиться за него даже на то, более чем краткое, время, которое требовалось для любого серьёзного воздействия. Путь эмиссара ночиизвивающейся змеёй выскочил из поля моего зрения и исчез в расхохотавшейся тьме. К сожалению, поддержать её довольный смех я не мог при всём желании. Хотя вот желания как раз и не было.

Я несколько затравленно огляделся по сторонам. Изо всех скрывающихся под антрацитовым покрывалом углов раздавался еле слышный, но от этого только более чёткий рассерженно-хмурый шёпот. Он окутывал меня незримым облаком, заставляя проклинать ту секунду, в которую показалось, что мне снова повезёт. Стоило признать, что запас везения я истратил давно и надёжно.

Я попробовал ещё раз схватить так и не явивших своего лика потенциальных противников. Кольнула саркастическая мысль о том, что не прояви я излишнюю инициативу, они так и могли остаться в разряде потенциальных, и после некоторых обоснованных треволнений я вполне мог отправиться досматривать столь редкий сон. Однако по здравому размышлению сделал я всё верно. С относительно юных лет я навсегда запомнил, что побеждает, как правило, тот, кто бьёт первым, просто потому, что у него сразу на один удар больше.

С другой стороны этим ударом надо было ещё и попасть. А вот здесь как раз у меня вырисовывались некоторые проблемы. Попасть никак не получалось. Редкие пойманные на ощупь Пути издевательски выворачивались из-под моего (а ведь совсем не давно казалось такого совершенного) контроля, сопровождаемые неистовыми криками своих не желающих знакомиться хозяев.

Минут пять подобного времяпрепровождения вполне хватило, чтобы я осознал его полнейшую бесперспективность. Я прекратил свои с каждой секундой всё более жалкие попытки, и напряжёно замер, буравя ночь взволнованным взором. Ночь ответила тихим, неприятно-удовлетворенным смешком. Сзади раздался знакомый, чуть нервный шёпот. Я резко обернулся. Шёпот всё равно раздавался сзади.

Стало беспредельно неуютно. Крайне захотелось вернуться в возможно ещё тёплую постель и пусть беспокойно, но заснуть, однако что-то мне подсказывало, что так легко эта ночь для меня не кончится. Я достал из петель своевременно взятые с собой топоры. Как ни печально, но они могли вполне пригодиться в самые ближайшие минуты. Их уверенная тяжесть несколько улучшила моё затосковавшее настроение, хотя до полного умиротворения было ещё очень далеко.

Кто-то заплакал. Обиженно, злобно, предрекающее. Это был не плач, это было проклятие, причём проклятие, явно нацеленное на меня. И оно медленно приближалось. Я почувствовал острую необходимость оказаться как можно дальше от этого разъедающего душу плача. Но как только я сделал наивный шаг в попытке отдалиться от издающей эти режущие сердца звуки сущности, вокруг меня зашептали с новой, какой-то болезненно-возбуждённой силой.

Едва отличимый от самой тьмы силуэт оскорбительно хлопнул меня по руке. Я отреагировал мгновенно, но, как и прежде, мне не удалось добиться ничего, кроме нового разбивающего слух крика. Я дёрнулся в сторону и получил ещё один хлопок, на этот раз между лопаток. И снова был крик. На третий раз я решил пожертвовать самонадеянностью в пользу откровенной грубости и после очередного приводящего к дрожащему дискомфорту касания резко ударил топором в маску темноты, которая закрывала моего врага.

Я попал. Топор проскочил через предполагаемую плоть ночного гостя, словно сквозь воду, вызвав на этот раз не крик, но недоумённый стон, нисходящий до жалобного шипения. Интересно, ранил я его или убил. Оба исхода таили в себе, как плюсы, так и минусы, и почему-то минусы в любом случае были больше плюсов.

Несколько смолкший в последние секунды плач взорвался яростным рыданием прямо перед моим лицом. Ночь расступилась, и я смог несколько неторопливых мгновений созерцать лик, уже до краев доставшего меня плакальщика. И, видит пламя, это было отнюдь не лучшее зрелище в моей жизни.

В его рассеянных глазах ровными бликами сияла пустота. Его длинный, тонкогубый рот был широко раскрыт, обнажая мелкие острые зубы. Он улыбался. Улыбался и плакал. Он смотрел сквозь меня в наступающую со всех сторон темноту и тянул к моей груди свои тонкие, полуночные руки.

Мгновения оцепенения сменились бешенством действия. Топоры завыли так, что плач пустоглазого растворился в их боевой песне. Оба лезвия одновременно опустились на с виду хрупкие плечи моего визави. Больше всего я боялся, что гневная сталь просто пройдёт сквозь не прекращающее рыдать существо, не причинив тому даже морального ущерба. А его, похожие на шёлковые нити, руки дотронуться до моего сердца. Но как оказалось, сталь уравнивает всех.

Раздался брезгливый рвущийся звук и издав последний жалостливый аккорд плакальщик безвольно упал. Вот только упал он совсем не в ту сторону, в какую бы мне хотелось. Он упал на меня.

Меня как будто бы обняло болото. Обняло ласково, страстно, но не чтобы обнять, а чтобы утянуть. Голова закружилась, ноги потеряли и те остатки стойкости, которыми удивляли меня последние минуты. Топоры, седеющими листьями, выпали из рук. А ещё стало страшно. От этого съедающего разум и душу страха я испытывал почти физическую боль. Я опустился на одно колено, из последних сил борясь с яростно наскакивающей паникой.

Вокруг снова зашептали. Как-то неприятно-радостно, с визгливыми нотками, грязно касаясь отголосками моих горячих щёк. На лицо легла мягкая, душащая ладонь. С каждой секундой ночь становилась всё темнее. Я упал на тёплую землю, жадно хватая ртом сгустившийся воздух. Воздух оставался безучастен к моим судорожным порывам и презрительно бросал мне крохи своих неисчислимых богатств.

А потом я поплыл. Медленно, плавно, без суеты и волнений. Я засыпал в крепко и нежно держащих меня объятиях тёмных пределов. Но сон мой был неспокоен. Это был самый страшный, самый кошмарный сон в моей жизни. В этом, проклятом огнём, сне у меня извлекали саму душу и рубили её тупыми, хохочущими топорами на рваные осколки. В нём вынимали мои глаза и заставляли их смотреть на мою свежевырытую могилу. В нём мои слабеющие ноги вели к краю пропасти, в которой разверзлась алчущая моей плоти пасть.

Вдруг перед глазами полыхнуло блистающим пламенем. Завывающие крики стали достойным аккомпанементом для вновь решившей выйти на сцену рассекающей боли в левой руке. Я чуть не захлебнулся хлынувшим в лёгкие воздухом. Хотелось кричать, но сил на это уже не осталось. Мягкая перина сменилась жёстким песком. Я с заранее запланированной тоской открыл глаза. В них успокаивающим маршем прошествовал пролог рассвета. Боль не стихала, но на этот раз я ей был даже рад. Я сел и огляделся. Деревня осталась где-то за безжалостным горизонтом. Вокруг меня лежал лишь песок и когда-то так настойчиво шепчущий пепел.