Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Мартен-Люган Аньес. Страница 25

Лиза и Натан шли по пляжу, вместо нас, они что-то обсуждали и иногда улыбались друг другу. Он все время смотрел на нее, она украдкой бросала на него взгляды, сохраняя некоторую загадочность. Неужели они сейчас создают свой личный, принадлежащий только им двоим кокон? Но это же невозможно. История не может повториться. Говорят ли они о своих родителях? Что известно Натану о моем существовании? Слышал ли он раньше обо мне?

С тех пор как силы начали стремительно покидать меня, а я тщетно призывала их вернуться, я переходила с кровати в кресло у окна и обратно и, главное, не могла преодолеть расстояние, разделяющее нас с Джошуа. Беспокойство мешало мне поддаться своему и Лизиному эгоизму. Я хотела защитить Джошуа и ради этого была готова удовольствоваться мыслью о том, что он совсем рядом, так близко, как не был более двадцати лет. Все время вспоминать и заново переживать нескольких волшебных мгновений на пляже? Пожалуй, я бы этим удовлетворилась.

Но когда дочка отступала и ничего не говорила, за дело брались сестры. Я не сумела скрыть от них свою встречу с Джошуа. В любом случае, не признайся я, это бы наверняка сделала Лиза. Сюзанна и Анита заохали и заахали, сначала испугавшись, что я вернусь к нему. Однако очень быстро успокоились и возблагодарили богов за такой щедрый подарок. И ринулись выведывать подробности.

“Как он? Сильно постарел? Что он тебе сказал?

Он по-прежнему называет тебя Мадди?”

Они регулярно слали сообщения, приказывая “мчаться” к нему, к моему последнему счастью.

Мои оборонительные укрепления рушились одно за другим.

Последний удар по моему сопротивлению нанес Васко, сколь невероятным это ни покажется. Накануне он позвонил мне, как делал это ежедневно. Меня сразу выдал мой лихорадочно звучащий голос. Васко читал меня, как открытую книгу.

– Мадлен, ты что-то от меня скрываешь… и это не имеет отношения к твоему здоровью…

– О нем уже поздно говорить!

– Я серьезно.

– Я тоже.

– Ну и? Не вынуждай меня спрашивать у Лизы.

Я вздохнула, расстроившись, что меня так легко раскусить.

– Помнишь, ты предупреждал, что я здесь не найду ничего связанного с прошлым… Я тоже так думала… Так вот, мы оба ошиблись.

– Черт! – вырвалось у него после секундного молчания. – Он там?

– Да-

– Могу я спросить, почему ты до сих пор болтаешь со мной по телефону, вместо того чтобы быть с ним? Ты только что сама напомнила, что тебе некогда терять время!

– Не хочу слышать это от тебя, Васко! Ты единственный на всей земле, кто имеет право злиться на то, что он совсем рядом!

– Так вот, я совсем не злюсь. Я тебе говорю, нет, я велю тебе идти к нему. Мадлен, мы достаточно подробно все обсуждали. Наша семья была не тем, что нужно каждому из нас, ты не создана для меня, я не создан для тебя. Но нам вдвоем удалось организовать самое что ни на есть красивое приключение, стать родителями Лизы, отчаянно полюбить друг друга, хоть любви между нами и не было. Его ты любишь любовью, которую мне никогда не будет дано понять, потому что она выше моего разумения и вообще непостижима. Так что будь счастлива с ним, сделай мне такой подарок. И ему тоже.

– Но он будет страдать…

– Как и все мы. Яс ним не знаком, но, окажись я на его месте, я захотел бы воспользоваться каждым мигом, каждым вздохом до того, как потеряю тебя.

Я вытерла слезы, когда Натан и Лиза подходили к нашей лестнице. Лиза начала по ней подниматься и исчезла из моего поля зрения. Я не отрывала глаз от Натана, но при этом видела на его месте Джошуа, а Натан наблюдал за идущей по ступенькам Лизой и сиял улыбкой. Лизина тень добралась до террасы. Она глянула вниз, мечтательно улыбнулась, помахала Натану и вошла в дом, не произнеся ни слова. Ее молчание начало меня пугать.

– Как он?

Она хитро покосилась на меня.

– Цитирую его сына: “Мой отец безумен, но в последние несколько дней он полон энтузиазма, и это круто! ”

У меня прервалось дыхание. Неужели возможно быть затопленной таким громадным счастьем и одновременно безутешной печалью?

Глава двадцать третья

На восточной стороне пляжа

Мадди сопротивляется. Почему? Она вышла ко мне на пляж – разве это не означает, что она меня простила? Сколько бы она ни растягивала связывающую нас нить, в конце концов Мадди все равно ко мне вернется. Это неизбежно. Любое сражение с нами обречено. Самый большой шаг уже сделан. Она приняла наши свидания у окон. И тем не менее я был озадачен. Во всем, что касалось нас, Мадди всегда проявляла нетерпение. Совсем как я, она тоже отказывалась действовать разумно. Она бы не пришла, если бы не была готова начать нашу историю заново с той точки, в которой все остановилось.

Я наверняка что-то упустил или чего-то не понимал.

С тех пор как она опять следовала за мной – пусть и с другой стороны пляжа, – мной овладело возбуждение. Сколько уже лет я не писал музыку?

Чем дальше отступали воспоминания о Мадди, тем труднее было сочинять. Ноты больше не приходили ко мне. Из-за ее отсутствия они иссякли. Мадди вывела меня на дорогу творчества. Она питала мою душу. Была источником всего. Без нее у меня ничего не получалось. Вера в себя отказала мне. Шло время, и вдохновение постепенно покидало меня. А потом окончательно исчезло. Я мог исполнять только чужие произведения, но не свои. Не наши.

Новая встреча с Мадди освободила меня. Я был ее пленником. Однако стоило мне увидеть ее, и цепи, сковывавшие меня после нашего расставания, разорвались.

Я сочинял, я играл.

Я шлифовал написанное.

Играл, сочинял.

Снова и снова. Безустанно.

Биение сердца замедлялось, я прикрывал глаза – и перед ними появлялась партитура, я слышал мелодию. И я выкладывал на нотный стан все слова, которые должен был прошептать ей, написать для нее в эти последние годы. Листы нотной бумаги разлетались вокруг меня, планировали на рояль, на пол. Время от времени я на миг поднимал голову, и руки роняли карандаш или отрывались от клавиатуры.

Я оглядывался по сторонам.

Мне нравилось все, что меня окружало.

Мой рояль. Ноты. Я. Для нее.

Все было для нее.

Никто, кроме нее, не сыграет эту музыку. Она расскажет ей о годах страданий из-за нашей разлуки. Поведает о боли, причиненной жизнью вдали от нее, о боли, которую я вытерпел. Я сочинял историю своих страданий, но при этом все время пребывал в эйфории. Во мне бушевал адреналин.

Мы сыграем эту вещь в четыре руки.

Она и я.

Как прежде.

Как должны были исполнять ее всегда.

Натан не сдерживал мое творческое безумие. Напротив. Он помогал мне. Кормил меня. Когда изнуренный я падал на диван посреди дня или ночи, он накрывал меня пледом. Не прикасаясь к листам, которые я разбрасывал вокруг, он приносил нотную бумагу, чтобы она всегда была у меня в запасе. Уважал мое желание ограничиться минимальной дозой психотропов. Подавал стаканы с алкоголем. И не пытался вмешаться в музыкальную дуэль, которую я вел.

Он заворожено наблюдал за мной. Когда я ненадолго покидал свой мир, где были Она и музыка, я встречал полную любви улыбку сына, отвечал на нее, и она еще больше электризовала меня. Ни разу за всю свою жизнь он меня таким не видел. Мне это не нравилось, но я гордился тем, что он узнает одну из сторон моей личности, до сих пор скрытую от него. Когда меня не станет – совсем нескоро, теперь я был в этом убежден, – он будет меня вспоминать и таким тоже. Он сохранит память о своем отце – гармоничном, счастливом человеке, который стремился к цели, превосходящей по масштабу его самого. Быть может, это сотрет образ деградирующего неудачника?

Ничто меня не останавливало: ни усталость, ни голод, ни боли в суставах. Я хотел закончить до того, как Мадди пойдет ко мне по пляжу. Я подарю ей полную партитуру.