Кровь моего монстра (ЛП) - Кент Рина. Страница 6
Протест явно вертится у него на кончике языка, но все же у него хватает инстинкта самосохранения, чтобы медленно опуститься на землю для отжиманий.
— Один. — считаю я, и он падает. — Два.
— Сколько я должен сделать?
— Пока я не перестану считать. Три.
Он остается в той же позе, но его спина слегка изогнута.
— Четыре. Пять. Шесть.
— Сэр, могу я сказать?
— Ты уже говоришь.
Он уставился в землю. Я вижу это, потому что я нахожусь в положении, когда я могу видеть его целиком, в том числе его стройное и костлявое тело, которое в первую очередь не должно было быть принято в армию.
— Мой лимит 120, сэр! И я уже сделал его, я добавлял по десять в день за последние шесть дней, так что больше я не могу, — он напрягается с каждым словом, и его задница выгибается вверх.
Я упираюсь ботинком ему в спину и толкаю его вниз, чтобы он выпрямился.
— Твое желание присоединиться к моей команде должно стать решающим фактором в том, сможешь ли ты пойти дальше или нет. Семь.
Это занимает мгновение, всего несколько секунд тяжелого дыхания и полустонов и кряхтений, прежде чем он опускается еще ниже. Я считаю быстрее и держу свой ботинок на его спине, а затем на его заднице, когда он начинает проявлять неряшливость. При этом его лицо становится еще краснее и у меня возникает искушение оставить его там. Однако он достаточно умен, чтобы слегка приподнять спину и привлечь к этому мое внимание. Как только я переставляю свой ботинок на его позвоночник, он больше не поднимает свою задницу. Ни разу.
Однако он на грани срыва.
Хорошо. Очевидно, он никогда не доводил себя до физического истощения, когда он больше не чувствует своих конечностей и именно поэтому я это делаю. Он должен осознать, что ограничения придуманы только в его уме и могут служить только самодельной клеткой. Сейчас мне двадцать восемь, так что я могу это понять, но давным-давно, когда я был моложе его и мне приходилось сталкиваться с играми моего отца, я был таким же невнимательным, как этот ребенок.
— Сэр, я больше не могу этого выносить, — его голос и конечности дрожат.
— Тридцать пять.
— Сэр...
— Тридцать шесть.
— Я..
—Тридцать семь.
— Я не могу... — его голос прерывается, и он падает, внезапно обмякнув.
Он что? Просто... упал в обморок?
Я похлопываю его ладонью по потному лицу, затем делаю паузу. В тот день, когда я увидел, как эти солдаты загнали его в угол, я услышал косые замечания. Такие вещи, как:
Он такой женственный.
Слабак.
Держу пари, он берет в задницу.
Содомит.
Обычно я бы ушел от такой сцены, и учитывая, насколько настойчивым стало это дерьмо с тех пор, как я спас его, вероятно я должен был оставить его в покое.
Но я этого не сделал.
Интересно, почему? Вероятно, это было связано с отчаянием на его лице и с тем, как он намеревался принять побои, какими бы жестокими они ни были.
Теперь я снова думаю о словах тех солдат. Точнее, девчачья часть.
Его кожа такая мягкая, что под моими пальцами она почти как масло и это ... полный пиздец.
Не из-за женской части, а из-за того факта, что такой деликатный человек, как он, одержим желанием вступить в армию. Это место для таких скотов и изгоев, как я. Люди, которые знают только, как убивать и нуждаются в лицензии, чтобы делать это свободно и по уважительной причине. Это гнездо для сирот, бедных и мужчин, которым обычно некуда возвращаться. Те, кто защищает общество, это те самые люди, которые были отвергнуты им.
Я на девяносто девять процентов уверен, что Липовский - женщина. Единственная причина, по которой я продолжаю обращаться к нему «он», заключается в том, что именно этот пол он предпочитает демонстрировать снаружи. На самом деле, он прилагает много усилий, чтобы не выделяться.
Он начинает хрипеть, его дыхание становится неровным. Я хватаю его за рубашку и переворачиваю так, чтобы он лежал на спине. Мои ботинки по обе стороны от его талии, и я замираю при виде его лица в ярком лунном свете. Тонкие, нежные черты лица, маленькие нос и рот, мягкие изгибы лица.
Неужели я действительно единственный, кто видит знаки?
Я уже собираюсь отпустить его, когда чувствую что-то туго натянутое на его груди, прямо под футболкой большого размера. Я позволяю его голове упасть на землю и тянусь к ней.
Но маленькая рука хватает меня за запястье, останавливая на полпути. Глаза Липовского блестят в темноте, напоминая дикое раненое животное. Я почти уверен, что он начнет рычать и шипеть в любой момент.
Как беспомощный котенок.
Он один раз качает головой, то ли предупреждая, то ли умоляя, я не уверен. Этот маленький ублюдок имеет наглость прикасаться ко мне. Я вырываю свое запястье из его руки и встаю в полный рост, но не меняю позы, поэтому смотрю на него сверху вниз.
— Ты знаешь или нет, что упал в обморок, Солнышко?
Красный оттенок ползет вверх по его шее. Ни хрена себе. Он растекается по бледной коже до тех пор, пока полностью не покроет его уши.
Он... краснеет?
— Я же говорил вам, что больше не могу этого выносить, сэр, — заявляет он почти так, как будто это какая-то любительская тренировка, которую он может бросить, когда пожелает.
— Скажи это еще раз, — мой голос стал холодным, почти смертельным, без малейшего намека на холодность.
Любой намек на румянец исчезает с его лица, и он встречает мой взгляд своим усталым.
— Кот проглотил твой язык?
Он поджимает губы, но у него хватает самообладания, чтобы воздержаться от разговоров и неизбежно заработать себе дисциплинарное наказание.
— Ты будешь продолжать заниматься этой тренировкой каждый день, а также добавишь процедуру наращивания мышечной массы. Каждую ночь. Каждое утро. Если я узнаю, что ты что-то пропустил, можешь попрощаться с военной службой, потому что в этом случае я могу и добьюсь твоего увольнения, рядовой.
Выражение чистой паники возникает на его лице и его голос звучит немного слабо, даже с опаской.
— Я... не могу уйти.
— Почему бы и нет?
— Я просто не могу. Там для меня небезопасно.
— Для тебя здесь тоже небезопасно, если ты останешься на этом уровне.
Он садится, отчаяние окутывает его, как аура.
— Пожалуйста, сэр, не увольняйте меня.
— Просить милостыню довольно бессмысленно. Так что вместо того, чтобы заниматься бесполезными вещами, как насчет того, чтобы делать то, что тебе говорят?
Он на дюйм приближается и хватает шнурки на моих ботинках в кулак, его глаза сияют в серебристом свете.
Я не уверен что это, отчаяние, последнее средство или что-то среднее.
— Сэр, я…
— Капитан.
Слова Липовского застревают у него в горле, когда в тишине материализуется новое присутствие. Мне не нужно оглядываться назад, чтобы знать, кто это.
— На одно слово, — настаивает он своим грубым голосом.
Я поднимаю голову, чтобы мельком увидеть своего давнего компаньона, моего телохранителя с детства и человека, который готов был пожертвовать своей жизнью за меня.
Виктор.
Он сложен как гигант, у него больше мускулов, чем ему нужно. Он был моей правой рукой раньше, так же, как и сейчас в армии. Излишне говорить, что он записался в армию только потому, что это сделал я. На самом деле, большинство мужчин в моем подразделении такие же, как Виктор, и имеют такой же уровень возмутительно стойкой преданности. Часть их раздражающего поведения заключается в том, что они вмешиваются, не вникая в атмосферу. Живой пример этого, как Виктор прервал то, в чем Липовский собирался признаться.
Он соскальзывает обратно на землю, затем встает в положение стоя и как-то странно наблюдает за Виктором. Как будто он видел его раньше. Если на чьем-то лице и можно заметить дискомфорт, то от Липовского он исходит волнами.
Зрелище достойное внимания, но не настолько, чтобы Виктор заинтересовался им или, что еще хуже, занес его в какой-то дерьмовый список.