От убийства до убийства - Адига Аравинд. Страница 9

Стражники всякий раз хохочут.

Они приносят Ксероксу завернутую в бумагу самсу, предлагают чай. У стражников он считается порядочным человеком. В полдень его отпускают на волю, и он низко кланяется стражникам и говорит: «Большое вам спасибо». А после этого в участок звонит Мигель Д’Суза, поверенный издателей и книготорговцев Зонтовой улицы, и орет в трубку: «Опять отпустили, да? Для вас законы страны вообще что-нибудь значат?» Инспектор Рамеш, держа трубку подальше от уха, просматривает в газете котировки акций на Бомбейской фондовой бирже. Ничем другим в своей жизни заниматься Рамеш не хочет — только читать котировки акций.

Под вечер Ксерокс уже возвращается к работе. Фотокопированные или задешево перепечатанные труды Карла Маркса, «Mein Kampf» и иные изданные кем-то книги плюс фильмы и музыкальные альбомы — в общем, всякая всячина — лежат на синей простыне, расстеленной по мостовой Маячной горы, а маленькая Риту, девочка с длинным, еще без горбинки, носом и почти неприметными усиками, сидит, распрямив спину, и наблюдает за тем, как покупатели берут книги и пролистывают их.

— Положите на место, — говорит она, если покупатель книгу отвергает. — Положите точно туда, откуда взяли.

— «Бухгалтерское дело для поступающих»? — кричит Ксероксу один покупатель.

— «Передовое акушерство»? — кричит другой.

— «Радости секса»?

— «Mein Kampf»?

— Ли Якокка?

— Сколько просите? — спрашивает, перелистывая книгу, молодой человек.

— Семьдесят пять рупий.

— Вы меня изнасиловать хотите? Это слишком много!

Молодой человек уходит, поворачивает назад, возвращается и говорит:

— Назовите вашу последнюю цену, у меня времени нет тут торчать.

— Семьдесят две рупии. Хотите, берите, не хотите, не надо. У меня и другие покупатели найдутся.

Книги эти копируются, а иногда и печатаются старенькими типографскими машинами Деревни Соляного Рынка. Машины Ксерокс любит. Он поглаживает копировальное устройство ладонью, он обожает в нем все — то, как оно словно молнии мечет, работая, как урчит и погуживает. Читать по-английски Ксерокс не умеет, но знает, что в английских словах кроется сила, а у английских книг есть своя аура. Он смотрит на украшающий обложку «Mein Kampf» портрет Адольфа Гитлера и чувствует его властность. Смотрит на лицо Халиля Джебрана, поэтичное и таинственное, и чувствует поэтичность и тайну. Смотрит на лицо Ли Якокка, отдыхающего, сцепив на затылке ладони, и чувствует, что сам отдохнул. Вот почему он однажды сказал инспектору Рамешу: «Я вовсе не хочу осложнять жизнь вам, сэр, или издателям, просто я люблю книги, люблю делать их, держать в руках, продавать. Мой отец, сэр, всю жизнь выносил чужое говно, он даже читать и писать не умел. Он так гордился бы мной, если бы узнал, что я зарабатываю на жизнь книгами».

Только один раз отношения Ксерокса с полицией испортились всерьез. Случилось это, когда кто-то позвонил в участок и донес, что Ксерокс продает копии книги Салмана Рушди «Сатанинские стихи», нарушая тем самым законы Республики Индия. В тот раз, когда его привели скованным в участок, ни любезного обхождения, ни чая он не дождался.

Рамеш даже ударил его по лицу.

— Ты разве не знаешь, что это запрещенная книга, а, сын лысой женщины? Муслимов взбунтовать хочешь? Добиться того, чтобы меня и всех остальных полицейских сослали в Деревню Соляного Рынка?

— Простите меня, — взмолился Ксерокс. — Я и понятия не имел, что эту книгу запретили, правда же… Я всего лишь сын человека, который всю жизнь выносил говно, сэр. И целыми днями ждал, когда хлопнет дверь сортира. Я свое место знаю, сэр. Я и не думал бросать вам вызов. Это просто ошибка, сэр. Простите меня, сэр.

Д’Суза, поверенный книготорговцев, маленький человечек с черными намасленными волосами и аккуратными усиками, прослышав о случившемся, прискакал в полицейский участок. Он взглянул на запрещенную книгу — толстую, в бумажной обложке с изображением ангела — и покачал головой, словно не веря своим глазам.

— Этот гребаный сын неприкасаемого возомнил, будто он имеет право копировать «Сатанинские стихи». Ну и наглость.

А затем Д’Суза уселся перед столом инспектора и заорал:

— Я говорил вам, что это случится, если вы его не накажете! Теперь вам за все отвечать!

Рамеш сердито взглянул на Ксерокса, с покаянным видом лежавшего, как ему и было велено, на нарах.

— Не думаю, чтобы кто-нибудь видел, как он ее продавал. Все обойдется.

И, дабы успокоить законника, Рамеш приказал констеблю сбегать за бутылочкой рома «Старый монах». В ожидании бутылочки у них состоялась беседа.

Рамеш, зачитывая куски из книги, повторял:

— Честное слово, не понимаю, почему вокруг нее подняли столько шума.

— Муслимы, — отвечал, покачивая головой, Д’Суза. — Это же бешеные люди. Бешеные.

Появился «Старый монах». Бутылку они уговорили за полчаса, и констебль отправился за следующей. Ксерокс неподвижно лежал в камере, глядя в потолок. Полицейский и законник выпивали. Д’Суза поведал Рамешу о своих горестях, инспектор поведал законнику о своих. Один хотел стать пилотом, парить в облаках и обхаживать стюардесс, другой желал только одного — по-любительски играть на фондовой бирже. И все.

В полночь Рамеш сказал законнику:

— Хочешь узнать секрет?

Воровато оглядываясь, он провел законника в кутузку и показал ему секрет. Один из прутьев в решетке камеры легко вынимался. Полицейский вынул его, помахал им по воздуху и вернул на место.

— Вот так можно тайком подкинуть улики, — сказал он. — Конечно, в нашем участке это делают не часто, но когда делают, то именно так.

Законник захихикал, вынул прут, положил его себе на плечо и спросил:

— Ну что, похож я на Ханумана?

— Точь-в-точь как в телевизоре, — ответил полицейский.

Законник попросил открыть дверь камеры, что и было сделано. И собутыльники увидели заключенного, спавшего на нарах, прикрыв локтем лицо от едкого света голой лампочки в потолке. Под краем дешевой полистероловой рубашки тянулся поясок голой кожи, за ней различалась поросль густых черных волос, показавшихся двум зрителям опушкой тех, которыми заросли его чресла.

— Гребаный сын неприкасаемого. Ишь как храпит.

— Его отец говно выносил, а этот тип думает, будто он может нас говном поливать!

— «Сатанинские стихи» он продает. Под самым моим носом, а?

— Эти люди считают, что им теперь вся Индия принадлежит. Разве нет? Им теперь и всю работу отдай, и все университетские степени, и все…

Рамеш стянул с похрапывавшего заключенного штаны, поднял повыше прут, а законник сказал:

— Врежь ему, как Хануман в телевизоре!

Ксерокс с воплем проснулся. Рамеш протянул прут Д’Сузе. Та к полицейский с законником и забавлялись, по очереди: один лупил Ксерокса по коленным суставам, совсем как божественная обезьяна в телевизоре, а другой — то ниже колена, то выше, опять-таки как та же божественная обезьяна в телевизоре. А после они, хохоча, целуясь и пошатываясь, выползли из камеры и закричали, чтобы кто-нибудь ее запер.

В ту ночь Ксерокс заходился, просыпаясь, криком.

Утром Рамеш пришел в участок, выслушал рассказ констебля о Ксероксе и сказал:

— Черт, значит, мне это не приснилось.

Он приказал констеблю доставить заключенного в районную больницу имени Гавелока Генри и потребовал утреннюю газету, надо же было посмотреть, как там цены на бирже.

На следующей неделе в участке появился — шумно, потому что на костылях, — Ксерокс, по пятам за ним шла его дочь.

— Вы можете переломать мне ноги, однако книги я продавать не перестану. Такова моя участь, сэр, — сказал Ксерокс. И улыбнулся.

Рамеш тоже улыбнулся, но постарался не встретиться с ним глазами.

— Я иду на гору, сэр, — сказал Ксерокс, подняв перед собой костыль. — Продавать книги.

Все прочие полицейские обступили Ксерокса и его дочь, попросили простить их — и Рамеш вместе с ними. Он велел позвонить Д’Сузе, полицейские позвонили. Законник пришел прямо в парике, с двумя помощниками, тоже в черных мантиях и париках. Узнав же о причине, по которой полиция призвала его к себе, Д’Суза расхохотался.