Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 10

Поняв, что мужчины не способны на долгую любовь и на длинную скорбь, я изменилась отчасти и к тебе, мой любимый и утраченный, и вообще к вам, людям. И это ведь тоже причина, почему я выбрала то, что я и выбрала. Свой путь, уводящий меня из мира человеческой, скоро меняющейся суеты в мир, куда не смогла в своё время вернуться бабушка, не захотела отчего-то мама, но куда ушла я, в своё Созвездие Рай. Хотя никакого Рая там и не оказалось. Но об этом я узнала тогда, когда возврата уже быть не могло. В прошлое нет дверей, как говорил мой отец.

— Мне его было жалко, — сказала я дедушке, — он плакал. От одиночества.

— А кто его породил, его личное одиночество? Не хочу я нырять в тёмные глубины этого человека, но кому прощение, кому и воздаяние. И не думаю я, что горе станет его очищением. Он легко это горе отринет и вряд ли изменится. Или думаешь, что, проявив проблеск чувства к сироте, он стал и святым? Тем более, что эта сирота его родная дочь! Святая ты, моё дитя, потому что тебя мутная слеза его ввергла в сострадание. И ты уже дала ему своё прощение. Ибо раскрыла сердце для любви ему. И не Гелию ему жаль, а себя только, дорогого себе и неоценённого ею. Но лишнее говорю я тебе, дитя моё чистое, и низок этим сам. Хочу отнять у него даже самый слабый блик любви. Но не жалей его в том, что якобы не любит его никто. Напротив, чрезмерно уж любят, и многие такие находятся. Это он не любит никого. Не умеет.

— И меня? — спросила я огорчённо.

— Дурочка ты, — и дедушка ласково, как и отец перед этим, погладил мои волосы. — Погладил по головке, ты и растаяла. Вот и подумай при этом, как мало надо человеку, чтобы вызвать в нём ответное доброе чувство, но и этого малого как жаль большинству для других, себе подобных. Доброго слова. Лёгкой ласки, приветливой улыбки, и вот душа согрета. Им этого жаль, а сколько же энергии и силы затрачивают они на взаимное зло и щедры в этом, с затратами не считаются. Накормить голодного им жаль и лишней чёрствой лепешкой, а истратить гигантский ресурс на взаимное истребление не жаль.

— Он не жадный, — оправдывала я отца. — Он местным побирушкам сколько денег давал и даёт, когда они его отлавливают. Да и не истребляет он никого. О чём ты?

— Да я отвлёкся. Стоит мне увлечься, и уж несёт меня поток словес. Что же. Хочешь любить, так люби, хочешь жалеть — жалей. На добрые чувства скупиться не стоит. Они безграничны и восполнение их идёт Свыше. А на зло человек тратит себя, чем себя и разоряет до позорной уже скудости в себе человеческого.

— Дедушка, расскажи ему, где живёт Нэя. Ты ведь знаешь.

— Зачем она ему?

— Он сказал, что она полюбит меня вместо мамы.

Дедушка долго смотрел в розовую и пунцовую листву, слушая голубых птичек, похожих на плоды, которые усеяли ближайшее дерево. Следил за их забавным юрким перемещением. Иногда две птицы тёрлись друг о друга клювиками, слетаясь вдруг вместе и трепеща крылышками, являя их жёлто-зелёную изнанку. Он улыбался, забыв о моём вопросе.

— Он причинил ей столько горя. Даже в её детстве, ещё не зная, он уже стал виновником её сиротства, — ответил дедушка, не переставая следить за игрой пернатых существ. — И поэтому Тон-Ат скрыл её от него. Но не успел раньше. Этот скорпион сумел ужалить её лоно, войдя туда первым и внеся свою информационную печать во всё её существо, став уже её частью. Она не сможет его забыть, и думаю, сама будет искать его. Чего мне-то в это вмешиваться. Но отчего- то мне кажется, что всё повторится, и он будет только мучить её. Хотя, как и знать. До чего же милы и как заботятся друг о дружке. Видишь, самец сует в клювик самочке маленькую мошку в знак расположения, — и дедушка радостно смеялся, наблюдая их мельтешение, такое же неуловимое, как игра света на листьях.

— Пойду я, — сказал он, вставая. — Надо и мне питать своих птах, маленькую и старенькую.

Дедушка был всем для нас с бабушкой. И слугой, и поваром, и прачкой, и экономом, заведуя деньгами и всегда зная, что купить на рынке в городке, или же в столице, где часто бывал, привозя оттуда то, чего не находил здесь. Последнее время он часто уже брал в столицу и меня. И я полюбила поезда, удивляясь тому, как оказывается велик мир за пределами нашего, будто навечно уснувшего, места обитания.

За пределами нашего, будто навечно уснувшего, места обитания где-то шумел, пульсировал и всё так же кипел людскими страстями огромный мир. Может, был он и грязен, и бестолково — суетен, но какую боль, какую тягу он вызывал во мне при одном касании мысли к его неотменяемому никаким моим забвением существованию. Тон-Ат, сколько я его помнила, всегда был такой же, седой, бодрый и немолодой. Кем была ему я? Все считали, что женой. А как было на самом деле? Даже спустя многие годы, мне трудно дать однозначное определение, кем были мы с Тон-Атом друг для друга. Существует некое препятствие во мне самой, чтобы разобраться в тех отношениях, что нас связывали помимо дружбы и доверия. Когда я вглядываюсь в тот глубокий колодец прошлого, откуда едва-едва мерцают размытые образы, та жизнь не кажется мне реально существовавшей хоть когда. Однажды он сказал мне, — Я хочу, чтобы ты была счастлива без меня в своей последующей жизни. Ты не познала любви со мною. Ты спишь сейчас, но это не значит, что будешь спать и далее.

— Но я люблю тебя. А тот забыт. И его любовь тоже. И тело моё забыло его. В сущности, оно никогда и не знало его. Не успело, к счастью.

Тон-Ат, прикасаясь к моим губам своими подвижными, красивыми, всё умеющими пальцами, смотрел грустно, — Нет. Ты ничего не забыла. И тело твоё таит в себе память о нём, о его вхождении в тебя. Да и к чему твой обман, или всё же самообман?

— Разве что-то было?

— Было. И не только в опустевшем здании клиники той ночью, куда привела его к тебе своевольная твоя бабка. Ты стала женщиной ещё там, у Гелии. Но сон о жалящем скорпионе скрыл для тебя первое познание мужчины. Он сумел тебя усыпить, и ты всё забыла. А то, что последовало потом, ты сама уже, вернее, твоё страдающее сознание утопило память в тёмной и очень глубокой воде, вытеснило в подсознание. Но всё оживёт, и ты всё вспомнишь.

— Зачем он так сделал?

— Может, торопился и, чтобы не терять времени, лишил тебя твоей чистоты, желая окончательного присвоения редкостной игрушки для наполнения своих тоскливых вечеров, свободных от такой же мало радостной работы. Или была постыдная утрата самоконтроля.

— Почему же ты не допускаешь мысли, что меня можно полюбить…Зачем это унизительное обзывание меня…

— Не знаю я помыслов этого запутанного человека! Он и сам их в себе не ведает. И не знает, что сделает в следующий момент. И любить хотел, и Гелии мстить посредством тебя. Сам не знал, что хотел. Но удивительно разве, что полюбил?

— Признаёшь, что полюбил? — спрашивала я, замирая сердцем. Но понимала, что знала это всегда, с самого начала. Я не забыла его обещаний, зова его глаз, приглашений в неведомый мир Земли и мир гор на Паралее, я до сих пор мечтала о его хрустальной пирамиде, где он обещал мне подарить чудо Вселенной, что зовут любовью.

— Зачем же ты утянул меня за собою? Зачем воспользовался моим состоянием потерянности? Я непременно сумела бы после всего заставить его переступить через своё упрямство и пойти со мною в Храм Надмирного Света! Ты лишил меня счастья! Ты не дал мне возможности увидеть те «сады Гора», не дал познать всю глубину настоящей любви жены к своему настоящему мужу. Ведь сам ты таким мужем не стал, не можешь.

— А разве ты сама хотела моего преображения в неистового любовника? Так что не тебе судить, что я могу, а что нет. Я вовсе не слизняк как Хагор. Другое дело, что у меня здесь другие задачи.

— Но творцом нового человека ты стать не способен! Сделать меня матерью ты не можешь, потому ты и не захотел полноценных отношений со мною. А в те дни кромешного отчаяния я была готова пойти с тобою в Храм Надмирного Света.