Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 146

«О, Надмирный Отец»! — воскликнула девушка мысленно. При ясном понимании язык ей не подчинялся.

«Это чудовище считает себя завидным мужем не просто для всякой. Но и для красавицы — бывшей актрисы»!

Тут бы ей и рассмеяться на его смехотворно — самоуверенное «представь себе», но она только покривила губы, чего человек не заметил, поскольку следил за дорогой. Он уже не пугал, а развлекал её даже в таком жутком состоянии обездвиженности.

— Смотрела в глаза оборотню? Помнишь, как всё началось? Вот. Мир вдруг перевернулся, а потом встал на место, а всё уже иное. Возврата нет. Это и есть колдовство оборотней. Я и сам не умею противостоять тому, кому я и служу. Что ему надо, то и делаю. А как в глаза посмотрит, у меня кровь замедляет течение, и конечности отмирают словно. Полутруп, хоть в землю закапывай, слова не произнесу. Сильный он, не такой, как мы. Вот у машины моей нет же своей воли, — куда я сверну, туда она и едет. Так и я перед ним. Хотел я убить его. Мне это легко, если касаемо обычного человека, а этого не придумал ещё как. Другие подземные оборотник за него непременно отомстят, так думаю. Их же там много, и они имеют хитрые штуковины, которые всё видят там, где ты и не подумаешь. Они всегда убийц своих соплеменников вычисляют мгновенно. Сколько было таких случаев. И ни одному убийце не удалось от них скрыться. Ни единого раза. Знаю, о чём говорю.

Откровения болтуна о том, что он ко всему прочему не гнушается и убийствами, ничего уже не прибавили к её отношению, поскольку хуже, чем этот тип, мог быть только тот мифический дух-насильник трясины из няниных поверий. Но, как и знать! Ведь сама трясина есть реальное место, и кто знает об обитателях гигантских болот, страшных пустынь, если, как уверяет перевозчик в преисподнюю, Ар-Сен тоже не является хорошим человеком, а недобрым оборотнем.

— Твою же душу он не взял, выплюнул. Тебе обидно, но ты радуйся этому. Душа осталась с тобой. И ты сумеешь полюбить нормального человека и забудешь оборотня с его изощрённой любовью. Простая любовь и домашнее счастье это единственное, что вам и надо. Нормальным девчонкам. Есть, конечно, и ненормальные среди вас. Но эти — особая форма жизни. До чего с вами, с бабами, хорошо говорить, когда вы молчите.

Человек из инфернальной изнанки мира замолчал, почти усыпив её своим бормотанием, лишённым интонаций, что делало его речь похожей на бесконечные и бессвязные монологи душевнобольных людей. Ола испытала облегчение — бормотание бездны умолкло, и только движение за окнами машины продолжало томить её зрение. Вскоре человек опять глухо забубнил.

— Действие от снадобья пройдёт. Опять все чувства вернутся. Придёшь в себя. Будешь долго спать. Когда же проснёшься, будет тебе хорошо. Всё плохое останется позади. Ты слушай, это сейчас единственное, что тебе и доступно. И в окно гляди. На леса, на мир светлый. Будешь жить в лесном посёлке. Спокойно, хорошо. Человек опять же рядом. Мужественный человек, умный, не без важности, конечно, да ведь сам всё нажил своим умом. Он один, ты тоже. Я тебе даже завидую, в том смысле, что ты обретёшь спокойное место для жизни, вполне себе обеспеченной, если учитывать твои запросы. Главный оборотень дал мне много, очень много денег для твоего устройства…

И тут Ола поймала его на лжи, ведь вначале бандит сообщил ей, что денег ему никто не давал. Как все чрезмерно разговорчивые люди, он проговаривался. Он имел задание, где-то утаить её на время без всякого ущерба для неё. Ар-Сен отчего-то поверил в её угрозы, но какой угрозой могла она для него быть?

— Да тому человеку нет нужды в насущном куске, у него нужда другого рода. Он мается от душевного одиночества. Он такой, очень непростой, пусть и простолюдин, понимаешь? Он разборчив, и ждёт именно тебя. Он тебя где-то углядел. Впечатлился, значит. И видишь, какой кувырок судьбы случился. Была ты ему недоступна, живя в своей усадьбе, и вот он, считай, за спасение тебе будет. А ты думала? Ох, и зря ты в этот «Лучший город континента» залезла! Чего тебе не жилось в прежней-то благодати, в парках и дворцах аристократических? Тут такое дело… я ведь как и ты от падшей и аристократа рождён. В усадьбу аристократическую не взяли меня на воспитание в детском возрасте. Отдали телохранителю одного аристократа, думали, хорошо устроили. А вышло? Меня засунули в подростковом возрасте на шахты работать! Ничего, я ум у папаши-аристократа взял без его на то соизволения, выкарабкался из бедности сам. Вот и живу между низом и верхом. Среди падших и среди аристократов, их покупателей. И там, и там свой человек.

И Ола не могла ему ни ответить, ни спросить, ни возразить, и только слушала, глядя на проплывающие вдоль дороги густые леса, на темнеющие вершины на фоне гаснущего вечернего неба над ними. Всё это непрерывно менялось, оставаясь неизменным, погружая её стоячее в одной точке сознание в сон, в плавание куда-то, откуда она, вынырнув совсем на другом берегу своей жизни, уже не вернётся на тот, покинутый, оставленный где-то уже и далеко берег. Или близко? Времени в её ощущениях тоже не было. Может, они ехали час, а может, и день. Возможно, более радикального способа убить её любовь, по любому обречённую, и не было. И он поступил правильно. Ведь после этого, все воспоминания казались невозможным грузом, чем-то, что разорвали своей тяжестью гладь её сознания и ухнули в бездонную топь подсознания.

Маленький мальчик со странными светлыми волосами выплыл из чёрной трясины ей навстречу, открыл небесные родные глаза и обнял её горячими детскими ручонками.

— Кто ты? — прошептала она.

— Я Сирт. Я тебя буду любить. Будешь моей мамой?

— Сирт? Какой родной у тебя запах, и почему я тебя знаю? Если ты утонул, когда меня ещё не было на свете?

— Я не утонул. Я скоро приду к тебе.

Фиолетовые плоды… Вот о чём подумала она в последний момент перед тем, как уснуть. Она вечером выпила остатки няниного снадобья, чтобы больше не иметь соблазна давать его Ар-Сену. Чтобы отринуть его от себя окончательно. Это были разноцветные сны, вызванные воздействием напитка.

Остановившись глубокой ночью у ворот высокого дома, Чапос бережно достал спящую девушку и, обладая невероятной силой, понёс её к открытому входу. Его ждали с драгоценной живой ношей. Она была высока, но её ноги, обутые в плетенные из шелковой и вызолоченной кожи сандалии, вдруг поразили его полудетской нежностью, беззащитностью открывшихся коленей, тонкие руки едва не скребли по белеющему песку дорожки, мотаясь как у мёртвой.

«Худющая же», — поморщился Чапос, — «измотал оборотень, изжевал всю. Ещё и заказчика разочарует, а лёгкая как тряпка какая». — Он с осторожностью, какую трудно было в нём и предположить, придерживал её худенькую, трогательную шею, как будто страшась, что она переломится. У стеклянной зелёной двери, открытой в просторный холл дома, девушку принял в свои руки нестарый и крепкий человек. Вначале угрюмыми, но просиявшими заметным оживлением глазами он озирал свою спящую покупку.

— Она не плакала? — спросил он, — ты не причинил ей никаких терзаний?

— Ещё чего! Она же приёмная дочь моей бывшей возлюбленной. Как бы я и смел? Или ты думаешь, что я людоед из джунглей, хотя и городских? Её мать, приёмная, хотя я и родную неплохо знаю, столько натерпелась не по заслугам, что думаю, этой бедняге теперь достанется только счастье. Мать и за себя, и за неё отстрадала. А ты её береги. Чудесная девочка. Если бы не я, тебе такой вовек не раздобыть. Где тебе это и сделать, торгашу узколобому. Так что цени!

Бывшая аристократка спала в обнимку с атласной и пунцовой подушкой на чужой постели, она бормотала ласковые слова и улыбалась в своём сне порозовевшими губами. Недавняя бледность сменилась румянцем глубокого сна, испуганное несчастное и напряжённое лицо, став расслабленным, казалось красивым. Или и не казалось, а было таковым. Взглядом знатока Чапос сразу определил, что девушка даже и не вошла ещё в свой расцвет, а только набирала для него свои соки. И когда она отойдёт от мертвящих её душу захватов пришельца, то просияет своей наследственной красотой. Войдёт в свою пригожую женскую пору. Особая дева, бывшая матерью кровной, настоящей, а не внешне чопорная и глубоко несчастная аристократка, ставшая матерью приёмной, матерью поневоле, дала девушке свою уникальную расцветку и соразмерность фигуры, дала тот внутренний скрытый магнит, который ещё не явил своей силы, но явит. Ох и явит — на счастье или нет недалёкому покупателю.