Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 61

Я была застигнута врасплох, но подумав, согласилась с Реги-Моном. Наследие Нэиля было тем самым обременением для меня, которое в целом мешает, а выбросить невозможно. Я вызвала к себе домой мастера по дереву, и он обрядил картины Нэиля в изукрашенные рамы, чьи заготовки привёз с собою. Особый сорт лёгкой и кружевной по узору древесины был очень дорог, и если картины заиграли в своём новейшем обрамлении, то я осталась практически без денег. После этого ко мне и прибыли потрёпанные грузчики и уволокли все картины Нэиля, заодно и мои красочные полудетские, если честно, творения, побросав их в наполовину разломанную машину подобно дровам. После чего уехали, оставив пыль и сиротскую пустоту в том помещении, где они хранились. Я одновременно была огорчена тем, что с такой поспешностью рассталась с наследием брата, а с другой была рада возможности попасть на публику после многолетнего затворничества.

Как и предполагал Реги-Мон, картины Нэиля сразу привлекли внимание. Его красочные миры были настолько необычны, настолько завораживали глаза и притягивали посетителей, что и мои рядом с ними не прошли незамеченными. И мне удалось сразу же продать несколько своих раскрашенных наивностей, если говорить совсем уж начистоту. Особенно они, красочные и сентиментальные, нравились юным девушкам, пришедшим на выставку с состоятельными мамами. Я продала их дёшево и была счастлива не меньше покупательниц. Но за картины Нэиля я выставила очень высокую цену, как и учил Реги-Мон. Одни рамы для них чего стоили. Да и жалко мне было их продавать даже дорого. Только нужда и заставила.

Я нарядилась в своё лучшее платье, сшитое ещё в плантациях Тон-Ата, где у меня было и время, и вдохновение. Свои платья в отличие от картин я не собиралась продавать по дешёвке каким-нибудь любительницам чужой роскоши, не ими сотворённой. Я ценила своё творчество, даже стоя на краю падения в нищету. Думала тогда, пусть умру, пусть беднота растащит после меня всё! А к наглым содержанкам тащить с поклоном своё творчество не пойду. И так, думала с обидой, одной такой своим рабским трудом поспособствовала пройти в мир за высокой стеной. И почти плача смотрела на исколотые руки. Одно и утешало, что её там быстро раскусят.

Поседевшие столь рано волосы я красила. На туфельки, тоже сохранённые от жизни с Тон-Атом, я прикрепила бабочки-брошки, как делала в своё время Гелия. Все её кристаллические шедевры создавал для неё Нэиль, а сами кристаллы она приносила в изобилии из лабораторий Рудольфа. Эти бабочки я нашла после гибели Нэиля у нас в том доме с лестницей на улице. Он не успел их отдать Гелии.

Я порхала из зала в зал, испытывая радость от внимания к себе людей. Впервые после возвращения в столицу я так нарядилась. Стоя возле картин Нэиля, делая вид, что я тоже посетитель и их рассматриваю, следила за реакцией людей, впитывала их впечатления и слушала замечания.

Вдруг я заметила, что кто-то высокий встал рядом со мной, но чуть позади. Шагов я не услышала. Видимо, задумалась и отвлеклась. Обернувшись, я едва устояла на ногах, настолько сильно меня повело в сторону от неожиданности.

Я не могла его спутать с кем-либо ещё. И уж тем более, не могла ни узнать. Одежда удивляла своей простотой, пограничной с небрежностью. И в этом смысле он выглядел, примерно, как среднестатистический житель столицы, где-то ближе к торгово-ремесленному сословию, затесавшийся из любопытства на отнюдь не простонародную экспозицию. Если же учесть, сколько экзотически разряженных людей бродило по залам, он ничем не привлекал к себе внимания, сливаясь с теми, кто являлись лишь серым фоном для ярких аристократов. Просторная рубашка, узкие штаны, и близко не являющиеся тем, что принято считать эталонным костюмом, напомнили вдруг тот самый день на пляже, когда он и забрёл в квартал Крутой Берег с целью, известной лишь ему, или даже вовсе без таковой. Вероятно, и теперь цели у него особой и не имелось. Бродил себе, вот и забрёл, — благо деньги, чтобы заплатить за вход, не являлись для него проблемой. Не узнать его великолепную фигуру было невозможно даже в заурядном непраздничном тряпье. Именно что, тряпье, поскольку стиля как такового не просматривалось, кроме следования всё тем же не нарушаемым принципам безусловной чистоты. Он был всё также коротко острижен, но я заметила, что ёршик волос серебрился от вкраплений седины, неожиданно меня пронзившей!

Он не глядел на меня. Не замечал? Взгляд сине-зелёных немигающих глаз упёрся в картину. Я робко поздоровалась, узнав его сразу. Но он взглянул холодно и отстранённо, едва кивнул как незнакомому человеку, который здоровается по ошибке. И отвёл равнодушные глаза. Он меня не узнал! Забыл?

Я неловко пошла от него, но зачем-то обернулась и замерла. Он смотрел мне вслед, тараща глаза как ослепший, и уже не строил из себя того, кто меня не знает. Я всё равно решила уйти от него. Я шла, почти заплетаясь ногами, такую обиду я ощутила от его показного безразличия. Я торопливо подошла к группе художников, не слыша и не понимая, что они говорят.

— Госпожа Нэя-Ат! — позвал он негромко, но достаточно, чтобы я услышала. Я стояла, замерев, делая вид, что не ко мне это обращение.

— Кажется, вас окликнули, госпожа Нэя? — сказал мне один из художников. На негнущихся ногах я подошла к тому, кто и застрял у каменной колонны. Я не знала, как себя вести, растерявшись окончательно. Он улыбнулся. Но как-то так нерадостно, что скорее усмехнулся. Я не могла отвести взгляд от его усмехающихся губ, от лучистых глаз. Их выражение менялось и плохо поддавалось определению. Он продолжал играть роль равнодушного ко мне человека, встретившего давно забытую и нисколько ему не нужную женщину, с которой решил перекинуться парой фраз только из вежливости. И я стала поддерживать навязанную мне игру.

— Я хочу купить картины. Мне сказали, что они ваши. Они будут украшать большой приёмный холл в нашем исследовательском новом Центре. Знаете, где это? Да зачем вам и знать. Я так решил. Ваша цена?

Я назвала несусветную цену, чтобы не отдавать ему картины Нэиля и отбить интерес к покупке. Меня стал раздражать его пренебрежительный тон и игнорирование моего, как я думала, потрясающего вида. К тому же я вспомнила, кого хотят пригласить работать в этот «Центр», не знаю каких исследований. И кому он сам, Рудольф, посмел оказать, пусть и застольно-случайное, а внимание! Вот до кого он опустился после гибели Гелии! Но тут же до меня дошло, что никто пока ничего ей не предлагал, кроме её мечтаний, а Рудольф, приняв её за шлюху Чапоса, никогда бы ею не очаровался. Какое ему дело до каких-то там проектов пошивочных салонов? Ну, захотел новое оригинальное пальтишко, сшили и славно. Она всё выдумала! Я потом уже узнала, что оказалась права. В общем-то, он не всегда был настолько уж и безразличен к красивой экипировке, а от скуки любил иногда и принарядиться, развлечь себя пустяковым развлечением.

Организацией же модного салона загорелся один из административных чиновников «Лучшего города континента», для чего и выискивал в столице подходящих замыслу профессионалов. Тот чиновник, как позже я узнала, был также знакомцем Ифисы и бывшим управляющим имений самого Ал-Физа. Ифиса и порекомендовала ему меня. Сама она, к сожалению, шитьём и прочим текстильным творчеством не увлекалась никогда. Так что независимо от Рудольфа меня уже ожидало совсем другое будущее.

Он как бы развеселился некой своей мысли, оглянулся по сторонам, будто проверял, не подслушивает ли кто? Явно потешаясь над моей серьёзностью, — И половины много будет. Зачем вам такие деньги? Они вам скоро и нужны-то не будут.

Я ничего не поняла из его речи. Купил или нет? И почему это деньги не будут мне нужны?

— Ну что? — спросил он, усмехаясь и рассматривая мои волосы. Что было не так? Я невольно их потрогала, а он осторожно перехватил мою руку, и я замерла, внезапно переместившись в исчезнувшее прошлое от его прикосновения, показавшегося родным.