Ты меня поймал (СИ) - Вольная Риша. Страница 11

— Вы спросили, зачем кого-то целовать, если уже имеется человек для поцелуев. Я вам ответил — для познания, хотя сейчас понимаю, вы беседовали сами с собой. Извиняюсь.

Отрицательно качаю головой и тут же успокаиваю мужчину.

— Ничего страшного. Не стоит извинений. Я не замечала раньше за собой привычки говорить мысли вслух. Я Клара, — и протягиваю ладонь для рукопожатия, успевая рефлекторно вытереть пальцы об штаны на бедре.

— О, точно! Простите, мадмуазель, я не представился, — взволнованно закудахтал как петух и тряхнул головой. — Полуэктов Виктор Иванович, главный архитектор сие объекта.

И энергично пожимает мою руку. Я удивлена, что мужчина сразу замечает.

— Лев Николаевич попросил о вас позаботиться. Уточнить, что вам требуется для работы. А лично для меня — их сроки. Примерные.

Задумчиво оглядываюсь, стараясь прикинуть, как долго буду прорисовывать.

— Неделя. Может, чуть больше.

Мой ответ явно радует архитектора, так что он беззвучно хлопает в ладоши.

— Чудесно, моя дорогая. Это чудесно. Через пару часов запустят отопление и станет комфортнее.

Благодарно улыбаюсь, так за неделю при такой температуре можно и примерзнуть к краскам.

— Я смотрю, вы уже делаете наброски. Позволите взглянуть? — тут же переключается Виктор Иванович и, получая мой молчаливый кивок, шагает внутрь комнаты.

Постукивая указательным пальцем по кончику своего орлиного носа, внимательно смотрит.

— Хорошо. Очень хорошо. Вы немного изменили мои наброски, — я тут же напрягаюсь, так как спорить с великим специалистом не хотелось. — Но я думаю, это хорошо. Мне нравится.

Наконец-то подводит итог и резко разворачивается ко мне лицом, что я не успеваю спрятать свои страхи.

— Спасибо. Захотелось больше тёплых красок и света, чтобы больным малышам было уютнее тут.

Полуэктов важно кивает, принимая мои пояснения.

— А ещё мне очень нравится ваш замок и эта клиника. Они словно идут одним ансамблем, дополняя друг друга. Изумительная работа, напоминающая Ренессанс, вторая половина шестнадцатого века.

На лице архитектора расцветает улыбка, и у меня на душе становится легче, так что продолжаю о том, что вспомнила ещё на балу.

— Лувр, его западный фасад. Вы будто перенесли частичку Франции, её готической истории к нам. Изумительно!

Я не вру, восторгаясь гениальной задумкой этого далеко не простого человека. Полуэктов же после моих комплиментов буквально светится изнутри.

— Вы первая, ну не считая Льва Николаевича, кто вспомнил про Лувр.

Напоминает о Дракуле и тут же омрачает мою радость. Не хочу о нём!

Странно, что Третьяков тоже вспомнил, но хотя он, как и его архитектор, француз с частичкой русского происхождения, который длительно проживает в той стране.

— Вы там бывали? — продолжает любопытствовать мужчина и разглядывает меня внимательно, как минуту назад рассматривал мои рисунки.

— Однажды, — уклоняюсь от подробностей, так как это личное, которое не хочется вспоминать сейчас.

— О, чудно! Понравилось?

— А есть такие, кому бы не понравилась Франция? — моя ирония прикрывает замешательство, и, чтобы дальше не чувствовать себя насекомым под микроскопом в виде глаз архитектора, отворачиваюсь к своей сумке.

— А вам такие не встречались? — он тихо посмеивается, продолжая игру — беседу из одних вопросов.

— Ну мне-то вряд ли, а вам, как гражданину этой страны, явно чаще?

Полуэктов снова смеётся, хотя мне не кажется наш разговором смешным, но смех у него такой заразительный. Я тоже улыбаюсь, когда, прихватив из сумки точилку для карандашей, подхожу к стене, чтобы продолжить работу.

— Вы прелесть, Клара. Не буду мешать вам работать, — отступая в сторону дверного проёма, вроде как прощается со мной.

— А что вы имели в виду, когда отвечали на мой вопрос?! Насчёт познания? — решаюсь спросить, так как не факт, что ещё встречусь с ним.

— Человек ищет для себя нечто … идеальное. Того, кто бы полностью с ним гармонировал. Познание другого может быть только через прямой контакт.

Сейчас архитектор серьёзен, весь его облик будто пропитан тоской.

— Опыт моих прошлых отношений и мировой истории, Клара, вот что лежит в основе моих умозаключений. Разница лишь в том, кем станешь ты — проверкой в череде подборок или тем самым идеалом.

— Это жестоко! — горечь от его слов вырывается из меня прежде, чем я успеваю прикрыть рот.

— Да, но такова жизнь, — сочувствующе смотрит на меня, будто заранее о чём-то предупреждая. — Стоит быть внимательнее, но ошибок порой не избежать.

— Ошибки могут быть и с другой стороны, — не желая чувствовать на себе жалость чужого человека, я решаюсь оспорить это заключение.

— С другой?!

— Да. Вы сейчас говорите о неразделённой любви, но и этот страдалец ошибается, значит. Ведь если нет этой гармонии, которая по своему понятию может быть только между двумя правильными людьми, значит, и его любви нет. Это ошибочное виденье своих чувств, надо просто продолжить поиски в познании.

Виктор Иванович хмурится, видимо пытаясь понять смысл моих запутанных фраз, но философия и беседы не мои любимые предметы. Мне больше нравится молча созерцать окружающий мир.

— Вы хотите разрушить мою теорию? — в удивлении изгибая бровь, Полуэктов прячет руки в карманы широких брюк. — Вы так юны, но очень дерзко мыслите.

Неожиданно ухмыляюсь, слыша в свой адрес подобные слова. Где я и где та самая упомянутая дерзость?!

— Вам показалось. Не стоит брать всерьёз мои слова. Это лишь мысли, но спасибо за совет, — спокойно благодарю архитектора и тем самым прощаюсь с ним.

Ставлю ногу на первую лестницу стремянки, желая поскорее вернуться в мир неба с солнышком.

— Пожалуйста, — роняет он, но в его тоне ни капли искренности. — Au revoir. (До свидания).

— Adieu. (Прощайте)

Мой тон такой же сухой, как и слова прощания, что были выбраны далеко не случайно. Теперь сомневаться не приходится — ещё раз я с ним не увижусь, так как недовольство мной сквозит в этом остром как бритва взгляде.

Издав короткий хмык, Виктор Иванович покидает меня. Я же ещё несколько секунд вслушиваюсь в удаляющиеся тяжёлые шаги. Странно, что я не услышала его приближения.

В одиночестве мне становится хорошо. Задвигаю все мысли о происходящем в мозговой чулан ровно до того момента, когда придётся выпускать монстров наружу.

Усердно тружусь, пока позволяет естественное освещение и пустой желудок. Уже собираясь домой, понимаю, что из-за глупого спора с архитектором не узнала, где мне брать краски и кисти, поэтому придётся просить Натали.

А просить кого-то и о чем-либо я совсем не люблю.

Так что откладываю всё на завтра. Сегодня, мне кажется, и так достаточно нервных потрясений.

Выход с территории оказался гораздо проще, чем вход. Кроме суровых холодных взглядов охранников, буквально прощупывающих моё тело, я ничего не удостоилась.

Вышла на улицу и вздохнула пьянящий запах влажной осенней листвы. Рядом со мной небольшой сквер, который радует глаз изобилием пестрых красок. Решила наплевать на время и прогуляться до дома пешком.

И хотя многие утверждают, что во время пеших прогулок хорошо думается, меня этот факт обошёл стороной. Думалось из рук вон плохо… а вот воспоминания мужских губ к моим — это пожалуйста и сколько угодно.

Домой вернулась уже в сумерках и промокшая под мелкой изморосью набежавших серых туч. Не раздеваясь и едва ли замечая холод от мокрой одежды, я двигаюсь как сомнамбул к большому шкафу, откуда из потайного места достаю шесть картин.

Портреты.

И на всех одно лицо.

Сильное. Волевое. С хищными ужимками вокруг рта.

И у них один общий дефект — отсутствие прорисовки глаз. Я их не помню. Даже цвет.

Глаза- это зеркала души, а у Дракулы её нет.

Лео

Я открываю глаза и вижу в отдалении кровати, где спал, облако пепельных волос, раскиданных по полуголым плечам, которые едва были прикрыты моей рубашкой. Утренний свет падает через окно, которое не закрыто шторами, на девушку, превращая волосы в живое серебро. Её голова слегка наклоняется, и я вижу, что она рисует, сидя на голом полу, лишь подсунув под попу небольшую подушку.