Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн. Страница 25

Так я и висел на весле, один-одинешенек, посреди Тихого океана: перед носом у меня был взрослый тигрище, подо мной сновали акулы, а вокруг бушевал шторм. Если б я только мог здраво оценить свои шансы на будущее, то наверняка разжал бы руки и ноги и выпустил весло и, может, утонул бы раньше, чем угодил в пасть акулам. Впрочем, не помню, чтобы хоть на миг задумался об этом тогда — в первые минуты, оказавшись в сравнительной безопасности. Я даже не заметил, как рассвело. И все держался мертвой хваткой за весло, а зачем — одному Богу известно. Через некоторое время я придумал, как приспособить и спасательный круг. Я подтянул его из воды, насадил на весло. И стал дергать на себя, пока не пролез в него изнутри. Так что теперь можно было цепляться за весло только одними ногами. Появись, правда, Ричард Паркер, отцепиться от весла было бы не так-то просто, но уж если бояться, то чего-то одного, — лучше океана, чем тигра.

41

Стихия пощадила меня — я остался жив. Шлюпка не затонула. Ричард Паркер где-то затаился. Вокруг шныряли акулы, но не нападали. Волны хоть и обдавали меня брызгами, но уже не накрывали с головой.

Я видел, как с ревом и бульканьем кануло наше судно. Огни вспыхнули — и разом погасли. Я искал глазами своих, кого-нибудь, кто спасся, другую шлюпку — то, что могло дать мне хоть какую-то надежду. Но кругом было пусто. Только дождь, черные хищные океанские волны и среди них плавающие предметы — все, что осталось после трагедии.

Небо прояснилось. Дождь перестал.

Оставаться в прежнем, висячем положении было невозможно. Я продрог до костей. Шея от постоянного напряжения ужасно болела, голова тоже. Спину стерло о круг. К тому же, чтобы разглядеть другие шлюпки, надо было приподняться повыше.

Я потихоньку стал сползать по веслу, покуда не уперся ногами в нос шлюпки. Делать это приходилось предельно осторожно. Я догадывался, что Ричард Паркер притаился на дне шлюпки под брезентом, спиной ко мне и мордой к зебре, которую он наверняка уже разодрал. Из всех пяти чувств тигры больше полагаются на зрение. Глаз у них на редкость острый — вмиг ухватывает малейшее движение. Слух тоже неплохой. Зато нюх так себе. Я имею в виду — в сравнении с другими животными, конечно. Я же, против Ричарда Паркера, и вовсе был глух, слеп и туг на нюх. Правда, пока что он меня не заметил и не почуял — должно быть, сырость мешала, а вой ветра и рокот волн и подавно, так что, если я буду сидеть тихо, он меня и не услышит. Словом, жить мне осталось до тех пор, пока он меня не учует. А учует — растерзает и глазом не моргнет. Я все гадал, сможет ли он порвать брезент и выбраться наружу.

Но страх и рассудок боролись во мне, мешая прийти к верному ответу. Страх говорил — ДА. Это свирепая хищная громадина. Каждый коготь у него что острый нож. Рассудок говорил — НЕТ. Брезент крепкий — выдержит, не то что японская ширма. Я плюхнулся на него со всего маху. Впрочем, Ричард Паркер распорол бы его когтями в считаные секунды без особого труда, однако выскочить из-под него, как черт из табакерки, не мог. К тому же он все еще меня не видел. А раз так, то зачем ему распарывать брезент и лезть наружу.

Я сполз еще ниже. Перебросил обе ноги через весло и уперся ими в планширь. Планширь — это верхний край борта, кромка, если угодно. Сполз еще чуть-чуть, чтобы ноги оказались в шлюпке. Все это время я не сводил глаз с брезента. Ричард Паркер мог в любой миг вырваться наружу и наброситься на меня. Несколько раз меня пронзала жуткая дрожь. Сильнее всего дрожали ноги — в них-то мне и не хватало твердости. Вот уже они уперлись в брезент — тугой, как барабан. Лучшего сигнала для Ричарда Паркера и не придумаешь. Дрожь пробежала и по рукам, но мне ничего не оставалось, как только держаться. Потом дрожь прошла.

Перевалившись почти всем телом в шлюпку, я вскочил. И заглянул за дальний край брезента. И, к своему удивлению, увидел, что зебра все еще жива. Она так и осталась у кормы — там, куда упала, и ни на что не реагировала, только бешено вращала глазами. Голова вместе с шеей неловко лежала на проломленной боковой банке и была повернута в мою сторону. Одна задняя нога сломана. И как-то неестественно выгнута. Осколок кости торчал наружу — из раны сочилась кровь. Лишь тонкие передние ноги зебры, кажется, были в обычном положении. Она их согнула и крепко прижала к скрюченному туловищу. Время от времени зебра дергала головой, подвывала и всхрапывала. А так — лежала неподвижно.

Красивое животное. Окрас яркий — местами белоснежный, местами иссиня-черный. Но страх мой был столь велик, что долго любоваться им я не мог; правда, мне было достаточно и мимолетного взгляда, чтобы восхититься ее безупречно четким, красочным полосатым узором и изящными обводами головы. Впрочем, куда более удивительным и даже странным было другое — почему Ричард Паркер до сих пор ее не убил. В обычных условиях он задрал бы зебру непременно. Так поступают все хищники: добычу они убивают. Хотя в теперешних обстоятельствах Ричард Паркер, похоже, был ошеломлен, и страх его, должно быть, оказался сильнее кровожадности. Иначе он уже давно разорвал бы зебру на куски.

Тут я догадался, почему он ее не тронул. И от этой догадки у меня сперва даже кровь застыла в жилах — правда, чуть погодя все же полегчало. Из-за края брезента показалась голова. Глаза испуганно глядели прямо на меня, потом голова скрылась, опять поднялась и опять же скрылась, поднялась еще раз и снова исчезла. То была лысая голова пятнистой гиены, похожая на медвежью. У нас в зоопарке их было шестеро: две главные самки и у них в подчинении четыре самца. Их должны были переправить в Миннесоту. Этот же был самец. Я узнал его по правому уху: оно было порвано, хотя потом заросло, но отметина, след былой кровожадности, так и осталась. Только теперь понял я, почему Ричард Паркер не убил зебру: его уже не было в шлюпке. На таком крохотном пятачке им вряд ли удалось бы ужиться вместе — гиене и тигру. Наверное, он свалился с брезента за борт и утонул.

Но как же гиена попала в шлюпку — вот загадка. Не думаю, что гиены умеют плавать, тем более в открытом море. Выходит, она была здесь все время — затаилась под брезентом, вот я ее и не заметил, когда свалился на чехол, спружинив, как на батуте. Понял я и кое-что еще: из-за гиены те моряки и сбросили меня в шлюпку. Они, верно, решили, что гиена набросится на меня и, может, я каким-то образом от нее избавлюсь, чтобы потом им самим завладеть шлюпкой, хоть бы и ценой моей жизни. Теперь-то я знал, почему они так рьяно махали руками, показывая на шлюпку, перед тем как выскочила зебра.

Никогда не думал, что оказаться на одном пятачке с пятнистой гиеной — радостная штука, ну и дела! Хотя две радости все же были: если б не гиена, моряки вряд ли сбросили бы меня в шлюпку — я остался бы на корабле и вместе с ним пошел ко дну; а раз мне выпало соседство с диким зверем, то пусть уж лучше это будет свирепая собака, чем дюжая, коварная кошка. Я почувствовал некоторое облегчение и перевел дух. Для верности пошевелил веслом. Сел на него верхом, опершись спиной на острый край спасательного круга; левой ногой уперся в носовой выступ, а правой — в планширь. В общем, кое-как устроился, да и шлюпку видел всю целиком.

Я огляделся. Кругом только море и небо. Та же картина и с гребней волн. Море чем-то напоминало изломанную земную поверхность — с холмами, долинами и равнинами, правда, куда более четко выраженными. Вокруг меня будто простирался неоглядный горный край. Только не было в этом краю моих родных. В воде плавали самые разные предметы, но ни один из них не обнадеживал. Не видно было и других шлюпок.

Погода менялась прямо на глазах. Море, такое огромное, такое бескрайнее, теперь подчинялось единому плавному ритму — волны размеренно катили одна за другой; ветер заметно ослаб, превратившись в легкий бриз; пушистые, отливающие белизной облака поднимались все выше к бездонному бледно-голубому небосводу. Над Тихим океаном занималась заря, обещавшая чудесный день. Майка на мне почти высохла. Ночь канула в бездну так же скоро, как и судно.