Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн. Страница 37

Вокруг меня простиралась бескрайняя ровная ширь — бесконечная синева. Даже глазу не за что зацепиться. Один только вид неоглядной водной пустыни сразил меня, словно удар в солнечное сплетение. И я завалился на спину, едва дыша. Какой же он жалкий — мой плотик. Всего ничего: несколько палок да кусков пробки, перевязанных веревкой. Вода хлещет через все щели. Глубина под ним такая, что и у орла голова закружится. А шлюпка — только поглядите! Не крепче ореховой скорлупы. Держится на плаву разве что на честном слове — как пальцы за выступ скалы. Собственный же вес и утянет ее на дно — это лишь вопрос времени.

А вот и мой собрат по несчастью. Навис над планширем и глядит на меня во все глаза. Нежданное появление тигра испугает где угодно, а здесь и подавно. Своим ярко-рыже-полосатым окрасом он резко выделялся на мертвенно-белом фоне шлюпки, и этот резкий контраст буквально завораживал. Я снова сжался в комок. Каким бы безбрежным ни был простиравшийся вокруг нас Тихий океан, он вдруг сузился до размеров рва, не огороженного ни решетками, ни стенами.

«План номер шесть, план номер шесть, план номер шесть», — забил тревогу мой мозг. Но что такое план номер шесть? Ах, ну да. Борьба на измор. Игра в кто-кого-пересидит. Палец-о-палец-не-ударь. Все — на самотек. Безжалостные законы природы. Неумолимый ход времени при жесткой экономии припасов. Таков план номер шесть.

Тут меня будто гневно окликнули: «Дурак, идиот! Кретин бестолковый! Обезьяна безмозглая! Хуже твоего плана номер шесть ничего не придумаешь! Это сейчас Ричард Паркер боится моря. Оно же чуть не стало его могилой. Но когда он обезумеет от жажды и голода, то одолеет страх и сделает все, чтобы утолить свой кровожадный инстинкт. Он обратит этот ров в мостик. И проплывет любое расстояние, лишь бы добраться до плота и сцапать вожделенную добычу. А что до воды, разве ты забыл, что сундарбанские тигры пьют и соленую воду? Так неужели ты думаешь, будто протянешь дольше, чем выдержат его почки? Попомни, затеешь борьбу на измор — проиграешь! И погибнешь! ПОНЯТНО?»

56

Теперь несколько слов о страхе. Он — единственно настоящий враг жизни. Только страх может победить жизнь. Он — хитроумный, коварный противник, уж я-то знаю. Ему неведомы приличия, законы и традиции, он беспощаден. Страх выискивает у вас самое слабое место — и находит его точно и легко. А зарождается он всегда в сознании. Только что вы спокойны, владеете собой и чувствуете себя счастливым. Но вот страх в виде ничтожного сомнения, точно шпион, закрадывается в ваше сознание. Сомнение порождает недоверие — и оно пытается прогнать прочь сомнение. Но недоверие сродни слабо вооруженному пехотинцу. Так что сомнение одолевает его без особого труда. И вот вас уже охватывает тревога. На вашу сторону встает разум. И вы снова обретаете уверенность в себе. Разум сполна вооружен самыми современными военными технологиями. Но к вашему удивлению, невзирая на тактическое превосходство и число былых безоговорочных побед, разум терпит поражение. Вы чувствуете, как теряете силы и твердость духа. Тогда-то тревога и перерастает в страх.

Вслед за тем страх овладевает всем вашим телом — а это уже сигнал, что с вами далеко не все в порядке. Дыхание превращается в птицу, взмахнувшую крыльями и улетевшую прочь, живот — в змеиное гнездо. Язык падает замертво, как опоссум, а зубы начинают отбивать дробь, как ретивые скакуны. Уши глохнут. Мышцы дрожат, точно в лихорадке, колени ходят ходуном, словно в пляске. Сердце разрывается, сфинктер расслабляется. То же самое и с остальными частями тела. Каждая клеточка так или иначе распадается. Только глаза не сдают. Они-то ощущают страх лучше всего.

И вот вы уже принимаете опрометчивые решения. Отвергаете последних своих союзников — надежду и веру. И в этом — залог вашей гибели. Страх, сводящийся, по сути, к обычному впечатлению, побеждает.

Это трудно описать словами. Однако страх, настоящий страх, тот, который потрясает до самого основания, подкрадываясь к вам, когда вы встречаетесь лицом к лицу со смертью, укореняется в вашей памяти, как гангрена: он стремится поразить все, даже слова, которыми вы пытаетесь его выразить. Вот почему страх так трудно описать. Вам приходится изрядно потрудиться, чтобы объяснить его понятными словами. Но если вам это не удастся, если страх превратится в безмолвный мрак, которого вы избегаете или стараетесь забыть, то он будет терзать вас и дальше, поскольку вы так и не сокрушили врага, уже раз одержавшего над вами победу.

57

Успокоил меня Ричард Паркер. Самое забавное в этой истории то, что благодаря существу, сперва до смерти меня напугавшему, я в конце концов обрел покой, благоразумие и даже, смею сказать, внутреннюю цельность.

Он не сводил с меня глаз. Потом я узнал этот взгляд. Ведь мы выросли вместе. То был взгляд довольного зверя, взирающего из клетки или рва так, как я смотрел бы из-за стола в ресторане после сытного обеда, когда самое время поговорить и поглядеть на других. Ясное дело, Ричард Паркер вполне насытился останками гиены и вдоволь напился дождевой воды. Он уже не дергал губой, не скалился, не рычал и не сопел. А просто смотрел — наблюдал за мной, спокойно, беззлобно. Он только водил ушами и головой. Словом, вел себя совсем по-кошачьи. Он и впрямь походил на здоровенного, раздобревшего домашнего кота — четырехсотпятидесятифунтового полосатого котяру.

Но вот он как будто всхрапнул. Я навострил уши. Снова всхрапнул. Поразительно. Прух-х-с?

Тигры издают разные звуки. Они ревут и рычат на все лады, и громче всего у них выходит рыкающий вздох — что-то вроде громоподобного ар-р-н-х — в период спаривания, причем как у самцов, так и у самок. Рык этот разносится далеко-далеко. А тот, кто услышит его вблизи, так и столбенеет. Тигры фыркают, издавая короткое, резкое злобное уф, если застать их врасплох, и тут уж ноги сами уносят вас вприпрыжку, ежели, конечно, смогут оторваться от земли. Нападают тигры с гортанным ревом, похожим на прерывистый кашель. А угрожают гортанным рыком. Тигры шипят и воют по-всякому, смотря что хотят выразить, и тогда их звуки напоминают либо громкий шелест опадающей осенней листвы, либо, если они чем-то недовольны, скрип тяжелой двери, медленно поворачивающейся на ржавых петлях, — но и в том и в другом случае у вас по спине пробегают мурашки. Тигры издают и другие звуки. Ворчат и стонут. Или мурлыкают, хоть и не так благозвучно и не так часто, как маленькие кошки, причем только на выдохе. (Лишь маленькие кошки мурлыкают и так и эдак. Это одно из свойств, отличающих больших кошек от маленьких. Другое отличие в том, что рычат только большие кошки. И это совсем не плохо. Боюсь, любовь к домашним кошкам прошла бы довольно скоро, если б эти милые крошки в знак неудовольствия вдруг принялись рычать.) Тигры даже мяукают, притом с интонациями, свойственными домашним кошкам, — только громко и басовито, так что вам вряд ли захочется нагнуться и взять их на руки. Наконец, тигры умеют молчать — просто и величаво.

И все эти звуки я слышал с детства. Кроме прух-х-с. Этот звук я узнал только потому, что мне рассказывал про него отец. А он, в свою очередь, узнал из книг. Хотя слышал его всего лишь однажды, когда во время деловой поездки в Майсурский зоопарк побывал в тамошней ветеринарной лечебнице, где как раз выхаживали молодого тигра, подхватившего воспаление легких. Прух-х-с — самый тихий тигриный звук: он похож на сопение и выражает дружеские, вполне миролюбивые чувства.

Ричард Паркер снова пруххснул и повел головой. Он словно о чем-то меня спрашивал.

Я смотрел на него со страхом и изумлением. Но ведь он совсем не угрожал — и вот я уже задышал спокойнее, сердце перестало рваться из груди, и от души отлегло.

Надо бы его приручить. Я понял это только сейчас. И вопрос даже не в том, он или я, — а он и я. Ведь мы с ним, буквально и фигурально, оказались в одной лодке. А стало быть, жить — или умирать — нам вместе. Может, он погибнет случайно или по какой другой, естественной причине, но уповать на случай глупо. Вероятнее всего, произойдет самое худшее: со временем его звериная сила возобладает над моей человеческой слабостью. Только приручив тигра, я, может, сумею сделать так, чтобы он умер первым, если все и впрямь обернется худо.