Уходим завтра в море - Всеволожский Игорь. Страница 24

Я сказал, что не застал отца на месте.

— Такую дорогу ехали — и не застали. И не повидали? Ай-ай!.. — Мираб покачал головой. — Заходите, моряки, заходите!

Мы вошли в знакомую комнату и поздоровались с тетей Маро.

— А Стэллы нет дома, — сообщила она. — Она часто тебя вспоминала! Всю зиму деньги копила, чтобы пойти с тобой на фуникулер, в цирк и еще куда-то… Прошу за стол.

Мы затоптались на месте, поглядывая на накрытый стол.

— Садитесь, садитесь! — пригласил радушно Мираб. — Как можно прийти в гости и не сесть за стол? Или вы пришли не к грузину?

На белой скатерти появилась курица в ореховом соусе.

— Стэлла нынче дежурит на станции, — рассказывала тетя Маро. — Вы пойдите туда, она будет рада.

— Она будет очень рада, — как эхо, повторил Мираб.

— Она сегодня утром опять вспоминала…

— Да, опять утром тебя вспоминала, — вторил жене Мираб. — И говорила, что если бы знала твой адрес, написала бы письмо.

— Она у нас любит писать письма: бабушке в Зестафони, другой бабушке — в Хашури, тете — в Кутаиси…

— Да, любит письма. И пишет, представьте, по-русски и по-грузински совсем без ошибок, — подхватил Мираб. — Кто читал, все говорят: нет ни одной ошибки, все запятые на месте, и все буквы — ровные, как напечатанные в газете… А Гоги уже на Украине… И он стал гвардейцем и прислал фотокарточку.

Мираб достал фотографию и протер ее носовым платком. Сержант с черными усиками, увешанный медалями, стоял, держась рукой за картонную колонну.

— Гоги поклялся, что дойдет до Берлина, — гордо сказала тетя Маро.

— А уж если поклялся — дойдет, — подтвердил Мираб. — Гоги дойдет!

Когда мы расправились с курицей, Мираб поставил на стол вазу с яблоками.

— Угощайтесь, прошу вас. Горийские яблоки, лучшие в Грузии… А твой отец тоже моряк? — спросил он Фрола.

— У меня нет отца, — мрачно ответил Фрол.

— А мать? — спросил дядя Мираб.

— И матери нету.

— Ай-ай, как нехорошо! Один? — Мираб взял из вазы несколько яблок: — Возьми, возьми, после скушаешь… Вас часто пускают в отпуск?

— Сегодня в первый раз, — сказал я.

— Приходите к нам… Если хотите, я сам зайду за вами и попрошу, чтобы вас отпустили.

— Конечно, приходите, — приглашала тетя Маро. — И мы с Мирабом и Стэлла — все будем очень рады…

Когда мы собрались уходить, сапожник и его жена набили яблоками наши карманы. Мираб показал нам дорогу.

Как и говорила когда-то Стэлла, Муштаид оказался большим парком на берегу Куры. Здесь пахло свежими листьями, дождем и фиалками. Галки перелетали с дерева на дерево. Ребята бегали по дорожкам с мячами, обгоняли друг друга в деревянных автомобилях. Вдали пронзительно завизжал паровоз.

— Пойдем на станцию, — предложил я.

Мы поднялись на высокую деревянную платформу.

Девочка в форменной куртке, в красной фуражке, с жезлом в руке увидела нас и направилась нам навстречу.

— Товарищи нахимовцы! — начала она торжественно. — От имени пионеров нашей дороги… Никите! — воскликнула Стэлла, узнав меня. — Никито, генацвале! — повторяла она, забыв про свое торжественное приветствие. — Не-ет, до чего же ты вырос и до чего тебе идет форма! Настоящий моряк!

— Мы были у тебя дома, — сказал я, стащив с руки перчатку и пожимая ей руку. — Отец сказал — ты дежуришь.

— Да, но я скоро освобожусь. Отправлю поезд и сменюсь.

Она вопросительно уставилась на Фрола.

— Это Фрол Живцов, мой товарищ. Он воевал два года.

— Не-ет! — удивилась Стэлла. — В первый раз вижу мальчика, который воевал два года.

— Не веришь? — насторожился Фрол.

— Верю, — ответила Стэлла. — Ты стрелял из пушки?

— Я был рулевым на торпедном катере. Ты, наверное, не знаешь, что это за штука?

— Нет, — простодушно призналась Стэлла. — А что это?

— За ним не угонится и курьерский поезд. За кормой вот такой веер пены! И водой с головой заливает.

— Наверное, весело служить на катере?

— Будь спок, веселого мало. Только и гляди, чтобы не попасть в вилку!

— А что такое «вилка»? — спросила заинтересованно Стэлла.

— Это когда снаряды падают и с бортов, и с кормы, и с носа. Понятно?

Стэлле, наверное, было непонятно, но она не переспросила.

— Когда командира ранило, Фрол сам привел катер в базу, — похвастался я другом.

— Не-ет! Сам? Вдали послышался гул.

— Я должна поезд отправить, — спохватилась девочка. — Прокатиться хотите?

Я призадумался: подобает ли нам, нахимовцам, кататься в детском поезде? Но мне до смерти захотелось.

Фрол мигом разрешил все сомнения.

— Желаем, — ответил он без раздумья. — А можно?

— Конечно, можно!

Сверкающий медью паровоз, пыхтя, остановился у платформы. Машинисту в форменной фуражке было лет двенадцать, не больше.

— Садитесь!

Нас не пришлось просить во второй раз. Мы мигом уселись в открытый вагончик.

— Я буду вас ждать! — закричала Стэлла и взмахнула флажком.

Паровоз свистнул, и поезд тронулся в путь.

— Смешная… — сказал Фрол. — Смотри ты, девчонка, а туда же… начальник станции!

Мелькали деревья, пруды, в которых плескались утки. Поезд проскочил коридор из зеленых веток, вылетел на поляну, по которой бродил олень, потом очутился в тоннеле, и нас обдало в темноте теплым дымом. Вдруг в глаза нам ударил свет, и мы увидели, что мчимся по берегу бурливой Куры, которую медленно переплывает паром. Паровоз свистел, вагончики трясло и качало. Поезд снова нырнул в зеленую чашу, прогрохотал через мостик, повисший над ручьем, мимо скал, покрытых пестрым мхом, и резко затормозил, остановившись у той самой станции, с которой отправился.

Стэлла ждала нас на платформе. Теперь она была без красной фуражки и ее черные косы висели до пояса.

— Куда мы пойдем? — спросила она. — В цирк? В зоопарк? На фуникулер?

— На фуникулер, но сначала зайдем за Антониной, — предложил я.

— Это дочка художника?

— Нет, его внучка.

Мы пошли по аллее. За нами шли любопытные. Стэлла болтала без умолку. Возле киоска с пирожками она спросила:

— Вы есть хотите?

— Не хотим, мы уже рубали, — ответил Фрол.

— Не-ет, почему ты так странно говоришь? — удивилась Стэлла. — Раньше сказал «будь спок», а теперь — «рубали». Я тоже один раз пришла в школу и сказала учительнице: «Вот я и притопала». Она рассердилась и спросила, знаю ли я, что такое настоящий русский язык, и читала ли я Пушкина. И правда, ведь Пушкин никогда бы не написал таких слов. У него все слова как музыка, правда?

Против этого нечего было возразить, и у Фрола даже губа затряслась, а веснушки побагровели. Раньше не раз ему говорили Кудряшов и Протасов, что если он думает, что «будь спок», «рубали» и другие словечки — «флотский язык», то он глубоко ошибается, таким языком не разговаривают на флоте, но Фрол пропускал замечания мимо ушей. И вдруг девочка, встретившаяся ему в первый раз, со всей откровенностью сказала ему то же самое.

Троллейбус был переполнен, и кондукторша не хотела открывать дверь, но нам она все же открыла. Когда мы вошли, какой-то сердитый старик спорил с женщиной в шляпке с перьями. Заметив нас, они перестали ссориться и заулыбались. Взглянув в окно, я увидел, что троллейбус поднимается вверх по крутому подъему. Мы вышли на остановке у Дома офицера и пошли в гору, все в гору, мимо домиков с галерейками, пока не увидели знакомый белый дом в глубине двора. Тут было очень тихо. Я позвонил.

Тамара, отворив дверь, сначала, так же как и Мираб, не узнала меня, но потом всплеснула руками, заахала и сказала, чтобы я заходил.

— А это твои друзья?

— Это Фрол и Стэлла. Им тоже можно?

— Конечно, можно. Вот Антонина обрадуется!

Мы поднялись по лестнице, прошли по стеклянной галерее и оказались в знакомой комнате. Окна были раскрыты настежь. Старого художника не было. Кресло стояло пустое.

— Антонина! — позвала Тамара. — Иди скорей, посмотри, кто пришел. — Тяжелая занавесь зашевелилась.