Царь Александр Грозный (СИ) - Шелест Михаил Васильевич. Страница 48

Лишь получение информации о территориальных соседях можно было посчитать попыткой повлиять на принятие им, Сигизмундом, решений. Но он проверял, как учили в университете, информацию по другим каналам, и только после проверки делал какие-то выводы. Но пока ничего не предпринимал. Обдумав своё положение, Польский король пришёл к заключении, что воля его свободна и принадлежит только ему.

Сигизмунд не знал, да и не мог знать, что Александр не мог разрушать волю другого человека, навязав ему свою. Вернее, мог, но сразу бы перешёл из «света» в «тень». Причём не постепенно, а сразу. У него уже был подобный опыт, и он не хотел бы оказаться в тени снова, ибо там надо было всё начинать сначала. Учиться управлять тенью и накачивать себя её силой.

Свет и тень — две разные субстанции. В тени, Санькины навыки управления светом, не действовали. Надо было продолжать вредить людям, чтобы упрочится в тени и соединиться с ней. Тогда можно было бы черпать из тени силу. А Санька не хотел. Претило ему делать людям пакости.

Так, например, кикиморки… Ведь они долго выходили из «тени». Боялись этого, потому, что их силы таяли. Но Санька был по глупости щедр, и раздавал свою силу даже не горстями, а лопатами. Сейчас он удивлялся, как его свет не поубивал девонек? Наверное, потому, думал он, что изначально был не огнём, а именно светом, чистой силой.

Пострелять из винторезов польскому королю удалось только через день. В ту первую ночь они, почему-то втроём, нарезались так, что проснулись в том же шатре к обеду, и нарезались вина снова.

Курбского, как только он видел польского короля, начинало поколачивать сразу и он, глуша адреналин, напивался быстро. Сигизмунд с Вишневецким говорили много и за разговорами не замечали, как напивались. Только опьянение у них было разное. Сигизмунда Августа, алкоголь, по причине многодневного пьянства, уже не брал, а Вишневецкий пил мало, но искусно притворялся.

То есть, по-настоящему пил только Андрей Курбский, ибо сильно переживал за свою судьбу. Откровенно говоря, он уже жалел, что приехал вместе с Вишневецким. Сейчас ему казалось, что это не он давно вынашивал планы перехода к Польскому королю, а на измену его подтолкнул князь Вишневецкий.

— Значит, говоришь, крепость Ростов мы не возьмём? — спросил Сигизмунд Вишневецкого.

— Не возьмём, мой король, — согласился князь. — Мало того, мы увязнем в осаде даже не на год. В Ростове царь Александр сделал много хранилищ. В некоторых почти зимний холод сохраняется и летом. На них стоят высокие башни, вытягивающие тепло[1].

— Я-то думал, что ты поведёшь наше войско на Ростов. Мы же, вроде, об этом договаривались… А на Крым я войска не поведу.

— Но как же, государь?! — обиженно воспрянул Вишневецкий. — А торговый путь?

— Никуда от нас не денется торговый путь. Он был, есть и будет. Мы не станем рушить мирный договор с султаном Сулейманом.

Сигизмунд лежал на подушках и старался не думать ни об Александре, ни о России вообще. Он научился обходить «сторожки», расставленные Александром. Не зря Сигизмунд учился в иезуитских монастырях, школах и университете почти пятнадцать лет. Он умело подставлял любые другие образы вместо видений войны с Русью. Например, образом Швеции или Дании.

— Мы вернёмся в Краков, а ты оставайся здесь и займись укреплением городка и сбором козацкого войска. Ты говорил, сыновья Темрюка готовы уйти от царя Александра?

— Да, государь.

— Вот и склони их к службе и, коли получится, отправь в Краков. Мы лучше Эстляндию заберём, пока шведы не захватили.

— А, оборотни?

— Что, оборотни?

— На Русь пойдут?

Сигизмунд пожал плечами.

— Пойдут, не пойдут, не знаю. То не наше дело. За нас решают. Но свою армию первой на Псков и Новгород не поведу.

— А как ты Эстляндию захватишь? Там же рыцари!

— Русы вывели из Литовских земель весь народ. На рыцарей некому работать. Они голодают. Многие начали покидать замки. Они попытались взять Нарву, но получили такой огневой отпор, что разбежались по болотам и почти все потонули. Тевтонцы сами отдают мне восточные замки. Их даже уговаривать не пришлось. А я разрешил им перебазироваться в Польшу. Ну, в смысле, ближе к Данцигу. К нашему Гданьску…

— А где же твои, государь, рыцари крестьян найдут? — несколько обиженно спросил короля Вишневецкий.

Он не понимал, что вдруг нашло на Сигизмунда? Князь был совершенно уверен, что его миссия по совращению польского короля удалась и он ввяжется в войну с Османским султаном, захватив Керчь.

— Мы у германцев захватили в плен много селян. Да, здесь по степям около двух сотен… Да, ещё и со стадами овец и лошадей. Их уже погнали в Киев.

Вишневецкий закрутил правый ус, свисающий ниже бритого подбородка, и едва не оторвал его в раздражении.

— Что, расстроен? — серьёзно спросил Сигизмунд. — Могу оставить тебе тех, кто пожелает остаться. Кое-кто из шляхты не захочет возвращаться без бакшиша[2]. Если всё так, как ты говоришь, собирай отряд и забирай Керчь. Тебе легче сговориться с царём Александром. А меня ни шляхта не поймёт, ни Ватикан, который Александру каверзу готовит.

Вишневецкий задумался и вдруг понял, что Сигизмунд предложил разумный вариант развития событий. Ну, да ему не удалось отвлечь войска Сигизмунда от северных территорий, но ведь и Русский Государь говорил, что задача это сложная и все мысли не только короля, но и магнатов направлены на прибалтийские земли. Они спят, и видят себя во главе империи, простирающейся «от моря до моря».

Князь расслабился, но вида не подал.

— Но тогда я винторезы тебе не дам, мой государь.

Сигизмунд равнодушно посмотрел на Вишневецкого и пожал плечами.

— Они мне погоду не сделают, — сказал он, отхлёбывая из кружки сыворотку, оставшуюся от только что «отбитого», на сите творога, лежащего перед ним на блюде. — И Курбского своего забирай. Он, похоже, уже пять раз пожалел, что переметнулся ко мне.

— Да и ты, государь, я вижу, не особо горишь желанием приветить князя. Думаю, если бы ты одарил его землями…

— У нас не так много земель, — оборвал Вишневецкого Сигизмунд. — Скажи ему, что он нужен здесь. Пусть докажет свою верность нашей короне. Ведь, вы же для меня Керчь воевать будете?

Сигизмунд, усмехнувшись, посмотрел на сидевшего перед ним по-турецки князя Вишневецкого, и прищурил левый глаз.

— Для тебя, мой король, — кивнул головой князь.

— Ну, так вот… Возьмёте Керчь и обороните её… Сами или с помощью царя Александра… То — ваше д ело. Будут тогда вам, и земли в Ливонии, и моя благодарность. Не возьмёте и не сохраните, пока я сам сюда не приду, — пеняйте на себя.

Король Польши вдруг из добряка превратился в сурового и жёсткого правителя.

— После взятия Керчи шли мне ежемесячно доклады о всём, что будет с тобой или рядом происходить. Всём, слышишь? Утаишь, что, — шкуру спущу. Особенно обо всех сношениях и переговорах с царём русским. И смотри… У меня и кроме тебя соглядатаи при Александре есть.

Вишневецкий тоже прищурил глаз, но не левый, а правый, словно «зеркаля» короля, нахмурился и упрямо сжал губы.

— Ты, государь, — Великий князь Литовского Княжества, и можешь с меня и шкуру содрать, и на кол посадить, но, извини на дерзком слове, будет ли тебе с того выгода. Силы мои, даже ежели поднять казачество Черкас и Канева, не так уж и велико. Взять Керчь, возможно и хватит, а вот удержать, ежели крымчане захотят отбить, может и не хватить. Нас тут будут бить, а ты будешь в это время шведов воевать.

— Ты же сам хотел Крым воевать?! — скривился в пренебрежительной улыбке Сигизмунд.

— Так, я с тобой хотел! — воскликнул в тревоге Вишневецкий. — С твоей ордой, тысяч в пятьдесят всадников, и пушками, Крым можно удержать. А мне с моими сотнями, — никак.

Сигизмунд видел правоту в словах Вишневецкого, и понимал, что погорячился с поставленной ему задачей.

— Что предлагаешь?