Вавилонские ночи (СИ) - Депп Дэниел. Страница 15

Где-то там, в мире, существовали полотна Моне, музыка Шостаковича и поэзия Пабло Неруды. Но здесь, в Южной Калифорнии, человечество скукожилось, превратившись в злобных крыс, запертых в отдельных клетках из металла и стекла, и эти крысы, корча друг другу рожи и демонстрируя неприличные жесты, ползут по раскаленному асфальту, уязвимые и испуганные. И даже если вам удастся добраться до пункта назначения, даже если каким-то чудом вы сумеете сделать это вовремя и прибудете на место свеженькие, собранные и совсем не помятые, вы все еще не успокоитесь. Гнев по-прежнему будет пульсировать у вас в крови, а сердце колотиться в ритме «борьбы или бегства» [29], и, когда вы кивнете, произнесете вежливое «здравствуйте» и усядетесь за стол переговоров рядом с коллегами (которые только что пережили те же ощущения) — вы все будете напоминать настороженных животных, собравшихся у водопоя. Вы не сможете просто так отключить эту готовность в любой момент атаковать или защищаться, вам будет казаться, что все вокруг — ваши враги.

И это никак не связано с головным мозгом. Вот что самое сложное, вот что сбивает всех с толку. Это не имеет никакого отношения к логике. Сплошная химия, животное начало и инстинкты. Справиться с этим при помощи доводов рассудка невозможно. Это все в крови — у вас в крови, у них, и эту кровь нужно либо уберечь, либо пролить. Но кровь неизбежна. Таков уж этот мир, таким мы его сотворили.

Когда Шпандау вошел, в доме было тихо, темно и прохладно — на этот раз ему хватило ума оставить кондиционер включенным. «Люси, я дома», — произнес он и отнес пакеты с готовой едой из кулинарии на кухню. Сегодня вас ждет изысканный ужин, сэр: копченая говядина на ржаном хлебе, картофельный салат по-немецки, кошерные маринованные огурцы и баночка крем-соды. Сэр предпочитает принимать пищу в голубой столовой или в красной? Или, как обычно, будет жрать, склонившись над кухонной раковиной и глядя, как вода смывает хлебные крошки и жир от говядины? Я предупрежу прислугу.

В доме были пиво и виски, но он убрал их подальше. Не выбросил, нет, полное отсутствие алкоголя только разожгло бы желание выпить. Пусть бутылки остаются, а если он не будет к ним прикладываться, так это по доброй воле, а не из-за отсутствия такой возможности. А это совсем другое дело. Он все еще владеет собой, не то что безвольный слабак, вынужденный прятать выпивку от самого себя.

Шпандау прошел в кабинет — в «каморку Джина Отри» [30], как называла эту комнату, заполненную ковбойскими реликвиями, Ди, — и взглянул на автоответчик. Лампочка, означающая новые сообщения, мигает. Но кто бы ни звонил, Шпандау сейчас не мог с этим разбираться. Он вернулся на кухню, распаковал бутерброд и положил его на бумажную тарелку, рядом вытряхнул из контейнера салат. Вскрыл банку крем-соды, сдвинул дверь, ведущую во внутренний двор, и вышел в сад — пятачок бурой травы и еще кое-какой растительности, которую он регулярно забывал полить, и прудик со стайкой крупных золотых рыбок, которые иногда глядели на него как дети на жестокого папашу, которого они все равно любят.

Отец Шпандау лупил его самого, его сестренку и мать почем зря, пока Шпандау не ушел из дома. Ди хотела детей, а Шпандау вечно придумывал отговорки. Брак это не укрепляло. Но Шпандау боялся стать таким же, как его старик. Цепенел от ужаса при мысли, что однажды он сам вот так же будет стоять с поднятым кулаком, глядя на своего ребенка сверху вниз, и увидит на детском личике страх, беспомощность и растерянность. В этот миг трансформация завершится, и Шпандау превратится в монстра, которого всегда презирал. Даже сейчас от воспоминаний об отце его тошнило. Откуда берется эта ярость, и как мы смеем передавать ее по наследству нашим детям? Иногда ему хотелось вернуться в Аризону, выкопать труп старого мерзавца, несомненно все еще свеженький, потому что папаша еще при жизни насквозь пропитался шнапсом, усадить его, прислонив спиной к могильной плите, и изрешетить пулями. Но и это будет бесполезно. Так ничего не добьешься. Американцы свято верят, что все можно исправить. Но есть вещи, не поддающиеся исправлению. Они так и остаются изломанными.

Он уселся на пластиковый стул, стоявший возле такого же пластикового стола. Откусил от бутерброда. Откусил от маринованного огурца. Съел ложку картофельного салата и отпил глоток крем-соды. Окинул взглядом двор, обозревая свои владения. Глубоко вздохнул. Сад не мешало бы полить, а рыбок покормить. Да, состояние сада являло собой скрытую метафору: все плохо, но еще жива надежда. Немного воды, немного времени, немного заботы. Он и сам был сломлен, но все еще жив. А раз так, то есть еще надежда. Философия и разумное начало торжествуют. Каждый должен возделывать свой сад, говорил Вольтер. А еще он говорил: я решил быть счастливым, потому что это полезно для здоровья. Шпандау подошел к прудику и заглянул в воду. На поверхности плавал полуобглоданный трупик золотой рыбки. Остальные были все еще живы, сновали вокруг мертвого товарища и осуждающе поглядывали на Шпандау как на бога, который их подвел.

— Сукин сын! — воскликнул Шпандау. — Хренов сукин сын!

Он взял сачок и выловил недоеденное тельце. Снова еноты набезобразили. Эти гады иногда подбирались к пруду, вытаскивали рыбу и просто пробовали ее на вкус, а потом бросали обратно в воду. Они даже не были голодны. Просто пакостили. Развлекались, испытывая при этом злобное удовлетворение. Мерзкие маленькие ублюдки со своими противопоставленными большими пальцами, подлые мелкие подобия людей, нахватавшиеся от нас самого плохого, потому что живут слишком близко. Они и сейчас скрываются где-то на деревьях, потешаясь над происходящим.

— Вы, твари! — крикнул Шпандау в густые кроны. Потом посмотрел вниз, на оставшихся рыбок, сбившихся в кучку и наблюдающих за ним. — Я тут ни при чем, понятно? — сказал им Шпандау. Похоже, они не поверили.

— Ты теперь рыбам проповедуешь? — произнес женский голос у него за спиной. Шпандау обернулся. Это была Ди. Она подъехала к дому через боковые ворота. — Уверена, тебя и за квартал отсюда слышно. Не удивительно, что соседи тебя так любят.

— Чертовы еноты. Еще одну рыбку сожрали. Хотя они их даже не жрут, только надкусывают и кидают обратно. Видимо, ради самого процесса.

— М-да, теперь ты пытаешься убедить себя, будто над тобой издеваются еноты. Прямо беда с тобой, Дэвид.

Шпандау отбросил дохлую рыбку в кусты.

— Я оставила тебе сообщение на автоответчике. Вообще-то даже два. Ты предусмотрительно вырубил мобильник. А я приехала пораньше. Но ты ведь так и не прослушал сообщения?

— Я только что вошел.

— Я разговаривала с Пуки. У тебя один из твоих периодов повышенной ответственности?

— Просто стараюсь продержаться любыми способами, солнышко. Хочешь пива?

— Конечно.

Шпандау прогулялся к холодильнику, стоявшему в гараже, куда он временно переселил алкоголь. Достал две банки пива. В морозилке лежала бутылка водки. Шпандау открыл ее и сделал долгий глоток, потом еще один. Затем вернулся к Ди.

— Чарли знает, что ты здесь? — спросил он, протягивая ей пиво.

— Ты хотел бы, чтобы я ответила «нет»? — сказала она. — Да, он знает, что я здесь. Хочу, чтобы на этот раз брак удался, Дэвид.

— Ждешь, что я пущусь в рассуждения, почему этого не случится? Лучше поговори со своей мамой.

— Да, я знаю, мама — твоя главная фанатка. Но ей не доводилось жить с тобой бок о бок, а вот мне довелось.

— Он не способен сделать тебя счастливой, Ди.

— А ты зато способен, господин Лучезарный? Пора остановиться, Дэвид. Чарли хочет, чтобы я обратилась в суд и добилась запретительного постановления, но я сказала, что сама с тобой поговорю. Больше никаких телефонных звонков, никаких блужданий у ворот школы. Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, Дэвид. Уймись. Если ты любишь меня — что бы ни понимало под этим словом твое запутавшееся сердце, — отпусти меня и займись собственной жизнью.