Успеть сказать люблю (СИ) - Волкова Дарья. Страница 7

К черту попытки обуздать желание. Не для этого ли они здесь, так ведь? И Костя отпустил свои инстинкты и желания. Тем более это были уже не только его желания. Которые пора превращать в поцелуи, ласки, прикосновения.

Впрочем, в главное место его не пустили. По крайней мере, руками. Ладно, сделаем скидку на девичью стыдливость. Анечка имеет на такой маленький взбрык полнейшее право. Тем более все остальное она ему позволяла, ого, еще как. Грудь чувствительная, прелесть, так хорошо ложится в ладони, что хоть не выпускай. И на талии руки тоже хорошо располагаются, и на попе, и на бедрах. А между них мы пальцами и ртом доберемся в следующий раз. Для первого раза сделано и так немало. И пора переходить к основному блюду.

Навис над ней. Неужели это его такое шумное, почти надсадное дыхание? Ровнее, друг мой, ровнее, спокойнее, под тобой девушка в буквальном смысле этого слова. Их взгляды встретились. В ее пьяно-светлых было томление, желание, предвкушение. Но было там и опасение. И с ним ничего не сделать. Точнее, надо уже сделать.

— Будет больно… — прошептал он, сам толком не понимая, зачем это говорит. Аня все это знает. Но она тоже почему-то кивнула. — Я ничего с этим не смогу поделать… — она снова кивнула. И ему осталось одно только слово. Тоже, возможно, ненужное и неуместное, но он его сказал, прижавшись своим лбом к ее. — Прости.

И двинул бедрами.

Никогда не понимал всей этой суеты вокруг девственниц. Что кому-то это важно — аж вот прямо надо и все тут, вынь да положь ему девственницу. Ну раньше, лет двести назад, положим, это было актуально, а сейчас-то… В общем, не понимал. Если женщина хороша собой и нравится тебе, то какая, к черту, разница, какой ты у нее по счету, кто был до и кто будет после.

Но сейчас, ощутив упругую преграду, вдруг замер от нового и острого чувства. Тут не был никто до тебя. Ты первооткрыватель. И ты откроешь сейчас этой девочке что-то новое, удивительное, то, что она никогда раньше не испытывала. И то, что урчало и ворочалось в груди — проявило себя в полную силу. И с негромким рыком он резко подался вперед.

Вот и все.

Он сам — сам, непонятно как, но сам — ощутил, как там порвалось. И как вздрогнула под ним Аня, как охнула, уткнувшись лицом в плечо, как сжались вокруг его спины ее ноги. И Костя замер, остановился. Было трудно, но он смог. Целовал во влажный висок и пытался найти какие-то слова. Все-таки девственницы — это непросто.

Но оно того стоит.

— Прости, маленькая, — хрен тут придумаешь какие-то оригинальные слова. — Я понимаю, больно…

— Ничего, — она говорила невнятно, губами касаясь его плеча. — У меня высокий болевой порог. Я в порядке, не переживай.

И погладила его по затылку. Утешая. Аня его еще и утешает! Господи, сколько в этой девушке сюрпризов?!

— Тогда давай потихонечку… — и двинулся дальше. Неспешно, аккуратно и до конца. Какая же ты узенькая, девочка. В груди урчало так, будто Костя превратился в кота — довольно, хищно. Собственнически. Высокий болевой порог, говоришь? Тогда попроси его еще немного поработать, а? Сил сдерживаться уже нет…

В нынешних обстоятельствах быстрота равнялась милосердию, и он отпустил себя. Такая скоропалительность мужчину не красит, но сейчас — все к черту. Девственница — это все-таки засада. Потому что от них сносит крышу.

Потом они лежали обнявшись. Костя почему-то вспомнил ссылку на статью, которую как-то присылала ему Ксю — вроде бы из какой-то книги по домоводству, кажется, американской. "После совершения интимного акта с женой вы должны позволить ей пойти в ванную, но следовать за ней не нужно, дайте ей побыть одной. Возможно, она захочет поплакать».

Тебе хочется плакать, Анечка? Он рискнул приподняться и посмотреть ей в глаза. Они были сухие. И смущенные все же.

— Ну что, будем пить чай с тортом? — в ход пошло стратегическое оружие — улыбка краем рта. Аня кивнула, но ответной улыбки не подарила.

— А как торт называется? — ее молчаливость слегка нервировала. Неужели все так плохо? Больно?

— Черный лес.

— Готичненько.

И она все же улыбнулась. Костя легко чмокнул ее в нос и встал. Аня отвела взгляд в сторону. Так, к голым мужикам мы тоже не приучены. Придется приучать.

— Я пошел чайник ставить, — Костя потянулся за штанами. — В ванной приготовлено чистое полотенце, если что. Белое.

Он успел надеть штаны и даже двинуться в сторону кухонной зоны, как за спиной раздалось «Ой!».

Аня, замотанная в одеяло, стояла у кровати. А на кровати красовалось ярко-красное пятно. Ого, какое большое.

— Извини… Мы… Я испачкала тебе белье…

Прелестно. Мы еще и извиняемся.

— Кто-то, помнится, хотел это вывешивать за окно.

— Костя!

Он подошел, развернул Аню в сторону ванны и легко подпихнул под ягодицы.

— Это всего лишь простынь, Анют. Иди уже. И имей в виду — меня с тортом надолго наедине оставлять нельзя!

А потом они и в самом деле пили чай с тортом. Такое на Костиной памяти тоже было в первый раз, но ему даже понравилось. Готичный «Черный лес» оказался вполне себе вкусным, и это сгладило некоторую неловкость. Вкусный торт, ароматный чай и Костина необременительная болтовня — и вот Аня уже не просто улыбается — смеется. Ну и чудненько.

Он отвез ее домой, традиционно остановился за два дома до ее. И не успел ничего сказать или сделать — она порывисто обняла за шею, поцеловала и шепнула на ухо: «Спасибо». Да шоб я так жил, как говорят у нас в Одессе! Ты от девушки удовольствие получил, а тебе еще и «спасибо». Костя крепко обнял в ответ. Дурацкое «Обращайся» он, конечно же, смог удержать. Вместо этого ответно поцеловал и так же на ухо спросил:

— В следующие выходные увидимся?

— Да. Я тебе напишу.

Она уходила быстро, а он любовался. Какая у нее походка красивая, оказывается. Бедра двигаются просто гипнотически, сбивая мысли в сторону совсем другого ритма. Аня, словно почувствовав его взгляд, обернулась. Помахала рукой, потом — послала воздушный поцелуй. И, снова обернувшись, прибавила шагу. А он поехал домой.

Аня прижала ладонь к стеклу. Оно было прохладным. Но в ладони до сих пор покалывало. Как будто ее рука лежит на его груди. Ох…

Аня вернулась на кровать, села, прижалась спиной к стене. И закрыла глаза. Какие она там себе установки давала перед? Что это чисто техническое мероприятие, что ей пора, что потом будет совсем поздно и стыдно? Что Костя идеально подходит для этой роли, что…

Он оказался просто идеальным, безо всякой роли. А когда снял футболку, у нее вообще все из головы вышибло. А когда прикоснулась…

Вот оно, значит, какое… Она никогда не понимала, искренне не понимала, как возникают ситуации, когда девушки сами вешаются на парней, когда бегают за ними, наплевав на девичью гордость, когда прощают то, что прощать нельзя. Что, как, ради чего?

А оно вон как, оказывается. В какой-то момент ты просто видишь перед собой голые широкие плечи, голую мощную грудь, покрытую густой порослью, и темные глаза смотрят на тебя… так смотрят… а потом он берет тебя за руку и кладет ее себе на грудь… в ладони до сих пор покалывает от этого прикосновения… а потом, когда ты прижималась не ладонью, а щекой… а когда он касался своею грудью твоей… — вспомнишь ты хоть одну мысль в своей голове в эти моменты?

Не было там мыслей.

Ни. Од-ной.

Аня прыснула. Лерка из второго подъезда как-то ей рассказывала, как на нее действуют мужчины с богатой растительностью на теле, живописала, как это до мурашек — когда такой мохнатенький тебя обнимает. Речь при этом шла о брате ее мужа, от чего Лерка неимоверно страдала. Родные братья, но один — весь шерстяной, а другой — три волосины на груди и пять — на заднице. И именно за лысого Лерка вышла замуж, вот ведь какая вселенская несправедливость. Аня тогда только посмеялась. А теперь что? И вообще — что это? Какой-то атавизм — так реагировать густую растительность на мужской груди. Да, красивой, широкой, мускулистой груди. Но в ладони же до сих пор покалывает.