Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Янов Александр Львович. Страница 10

И зачем? Чтобы предложить Доренко «проплыть с ним наперегонки любую удобную для него дистанцию»? И пожаловаться, что американцы обвиняют его в покушениях на Шеварднадзе, тогда как он, Примаков, к ним «абсолютно непричастен»? Это была жалкая бессмысленная картина, которая навсегда опозорила Примакова в глазах его возможных консервативных избирателей и немедленно свела его президентские шансы практически к нулю. И ничем другим, кроме временного затмения ума, объяснить я ее не умею.

Похоже, нанятый тем же Березовским телекиллер Доренко сыграл в случае с Примаковым ту же роль, что и краснобай Березовский в случае с Ельциным. Ибо кто еще смог бы убедить Президента в том, что «решающая битва» ожидает его за ближайшим углом, если все без исключения близкие ему люди: и Волошин, и Чубайс, и Таня с Валей симпатизировали Степашину, и сам он «чувствовал себя уверенно»?

Выходит, что несерьезная на первый взгляд гипотеза о временном затмении многих умов и «слепом пятне» в последнем году тысячелетия действительно объясняет, как на самом деле Путин оказался Президентом России.

Глава 4

ЧЕЙ ПРЕЕМНИК ПУТИН?

Вопрос, вынесенный в название этой главы, впервые заинтриговал меня, когда единственным из эмигрантских мыслителей перезахороненным в Москве оказался почему-то Иван Ильин, самый что ни на есть средний из блестящей плеяды русского зарубежья. И дело не только в том, что Ильин бледнеет на фоне таких звезд первой величины, как, скажем, Николай Бердяев. Павел Милюков или Петр Струве, о перезахоронении которых и не думали. Дело еще в том, что репутация Ильина до крайности, как мы скоро увидим, противоречива. Замаранная, скажем прямо, репутация. Так почему же, несмотря на это, именно Ильин?

Еще больше заинтриговал меня этот вопрос, когда многие события правления Путина стали вдруг явственно напоминать идейное наследие Ильина. Особенно поразил меня, а я все-таки историк русского национализма, головокружительный поворот реваншистов в отношении к Путину в 2001 году. Покуда он громил либералов, они считали его СВОИМ президентом: все-таки чекист. Проханов даже разглядел в нем, как мы помним, «нового Иосифа Сталина, до времени затаившегося в еврейском подполье». И вдруг практически во мгновение ока стал он для них предателем, продавшимся пиндосам. Почему, увидим в конце этой главы. А здесь лишь отмечу, что столь взрывной поворот в поведении реваншистов слишком напоминал перемену в отношении зарубежных либералов к Ильину в 1930-е, чтобы выглядеть случайностью.

Конечно, не только этот эпизод, но и длинный ряд событий, о которых пойдет речь, убедил меня в том, что, как ни странно это звучит, у Путина-таки есть свой гуру.

Идейный наставник

Именно потому, что этот путинский гуру, Иван Александрович Ильин, известен менее других, нужно сказать о нем несколько слов. Он был национал-либералом. Мы встречались с такими, как он, в первой книге, их было полно в дореволюционной России. В эмиграции все было сложнее, суровее. Люди определялись без дефисов. Правые реваншисты чуждались Ильина за безразличие к реставрации самодержавия, либералы — за пристрастие к «национальной диктатуре» и некой «обновленной демократии» после большевиков.

Тем более что пристрастие это сыграло с Ильиным злую шутку. Он жил в Германии, когда к власти пришел Гитлер, и всячески издевался над либералами за их неспособность разглядеть в нацизме такие его, я цитирую, «положительные черты, как патриотизм, вера в самобытность германского народа и в силу германского гения, чувство чести, готовность к жертвенному служению, социальная солидарность и внеклассовое братски-всенародное единство». Именно так, по мнению Ильина, должна была выглядеть излюбленная им «национальная диктатура» в постсоветской России.

Правда, то, во что вылилась нацистская «вера в силу германского гения», испугало Ильина (все-таки был он либерал, пусть и национальный) и пришлось ему снова эмигрировать, на этот раз из Германии в Швейцарию. Но либералы не простили ему этого кунштюка. В 1949 году в нью-йоркском «Новом журнале» появилось открытое письмо его тогдашнего редактора Романа Гуля Ивану Ильину. «Перемены Вашего духовного лица, — писал Гуль, — я старался понять. Но вот к власти пришел Гитлер, и Вы стали прогитлеровцем. У меня до сих пор имеются Ваши статьи, где Вы рекомендовали русским не смотреть на гитлеризм глазами евреев… Как Вы могли, русский человек, пойти к Гитлеру? Категорически оказались правы русские, которые смотрели на Гитлера глазами евреев».

Однако даже эта роковая ошибка не заставила Ильина поверить в победившую после разгрома нацизма «формальную демократию». Вот его аргумент против нее: «Надо выбирать. Одно из двух-или тоталитарное рабство, или демократия. Третьего исхода нет! Так скажут нам политические доктринеры. Мы ответим им: нет, есть еще третий исход… это твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно-лучшие силы и воспитывающая народ… к органическому участию в государственном строительстве» (курсив Ильина,-А.Я.).

В любом случае «состояние русского народа после большевиков (слова «российский» Ильин не употреблял) будет таково, что введение народоправства обещает ему не правопорядок, а хаос, не возрождение, а распад (курсив мой,-А.Я.)… За кошмаром революционного якобинства началась бы эпоха жирондистской анархии — со свирепой крайне правой тиранией в заключение».

«Обновленная демократия»

Вот почему без национальной диктатуры не обойтись. Но конечно же лишь в качестве переходного периода к «обновленному демократическому принципу в сторону отбора лучших людей». В конечном счете «спастись Россия может только выделением лучших людей, отстаивающих не партийные, не классовые, но общенародные интересы». Это, собственно, и имелось в виду под «обновленной демократией», идеальным, по Ильину, политическим устройством, которому, по его мнению, принадлежало будущее. Неясно оставалось лишь, кто и как именно будет отбирать этих «лучших людей». Диктатор? Но не слишком ли велика в этом случае опасность, что отбирать он будет только тех, кто ему предан? Брут, сколько я помню, не согласился доверить это право отбора даже другу своему Цезарю. Подозревал, полагаю, и не без оснований, как вскоре выяснилось, что цезаризм означает конец демократии (а не ее начало, как учил Ильин).

Так, в принципе, выглядело идейное наследство, с которым пришел к власти Путин: национал-либеральная утопия (слова «гибридный» в применении к политике во времена Ильина еще не существовало). Ильин верил, что «придет час, когда русская национальная власть вступит ради спасения России на указанные нами пути». У Путина не было, я думаю, сомнений, что час этот настал.

Имея, однако, в виду опыт нацистской Германии, пережитый Ильиным, так сказать, на собственной шкуре, задачу он формулировал двояко. С одной стороны, требовалось беспощадно подавить «жирондистскую анархию», но с другой — любой ценой не допустить к власти «свирепую крайне правую тиранию» («правая» употребляется здесь и дальше в традиционном, реваншистском смысле, как во времена Ильина).

Требовалось также разбудить в стране веру в самобытность русского народа и величие русского гения и, несмотря на все превратности «формальной демократии» (выборы, права человека и пр.), найти способ «выделить» для управления страной «лучших людей». Иными словами, сделать Россию первопроходцем в деле создания в мире идеального политического устройства. Понятно, что предприятие это сложное. Особенно имея в виду, что весь остальной мир погряз в трясине «формальной демократии», хотя Ильин и предрек ей скорую кончину еще в 1930-е. Придется маневрировать, на собственном примере доказывая отсталому миру (понятия «мягкой силы» тоже еще не существовало) преимущества национальной диктатуры и в конечном счете- «обновленной демократии».