Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016 - Янов Александр Львович. Страница 37
Однако наша задача — не столько усомниться в разумности экономических рецептов изборцев и их коллег, сколько попытаться понять, откуда «растут ноги» у столь примитивных концепций. На мой взгляд, причина тому состоит в стремлении наших «экономистов», «философов» и «геостратегов» (а также, разумеется, и большинства политиков) мыслить Россию в категориях мировой державы, соперничающей с Соединенными Штатами и если и являющейся кому-то ровней, то только Америке. Но если Путин и может посоревноваться с Обамой в том, сколько авиаударов каждая из стран способна нанести по Сирии (Афганистану, Ираку, Ливии-нужное подчеркнуть), то уж в экономике ситуация выглядит совершенно иначе.
Фундаментальное отличие России от США (и во многом от Европы) состоит в том, что она не является страной, экономическая мощь которой и доверие к которой столь велики, что ее валюта является глобальным платежным средством. Почему так случилось? Есть много причин. Во-первых, наша экономика сейчас составляет около 1,3 % от мировой, тогда как на США и ЕС приходится почти по 20 % на каждую. Во-вторых, дефолтов в Америке не было более ста лет (про гениальные схемы обмена денег я вообще не говорю); в Европе ситуация похуже, но тоже не чета нашей. В-третьих, за доллары и евро во всем мире можно что-то купить (а в России, хотя Путин говорит об этом с 2003 года, нефть так и не продается за рубли, а для конвертируемости национальной валюты власти так ничего и не сделали). Поэтому основная российская проблема (по крайней мере та, из-за которой Глазьеву не на что рассчитывать с его измышлениями) состоит в том, что в нашей стране торговля и кредиты разделены на внутренние и внешние. Мы продаем за границу за доллары и берем там кредиты в долларах, тогда как в стране оперируем рублями (и налоги собираем в рублях). Поэтому, если напечатать много рублей, мы не станем богаче — курс рубля скорректируется, и все останется по-прежнему. В Америке правительство, банки и компании рассчитываются в долларах, в том числе и с иностранцами, и кредитуются в долларах, то есть в той валюте, которую эмитируют сами. Поэтому если что-то пойдет не так, у правительства есть возможность расширить предложение денег, не наращивая инфляцию (избыток «поглотит» остальной мир, хотя бы через рост американского импорта). В России же на дополнительные рубли можно купить только один ликвидный товар — доллар, поэтому эмиссия как в прошлом, так и в будущем будет лишь дезорганизовывать нашу экономику.
Более того, Глазьев, Делягин, Леонтьев и другие изборцы и столыпинцы постоянно повторяют свою мантру о том, что Америка обанкротится, так как она набрала много долгов, а доллар «рухнет». Но с одной стороны, Америка может позволить иностранным инвесторам купить огромные активы на своей территории (в то время как мы «трясемся» над долями в госкомпаниях и над «стратегическими» месторождениями сырья), с другой стороны, даже если доллар пойдет вниз, это будет для Соединенных Штатов большим благом, так как американские товары будут лучше продаваться за границей и начнется рост «реального производства», устраняющий экономические дисбалансы.
Россия — не Америка, наша финансовая система глубоко «провинциальна» и вторична, как провинциальна и вторична наша экономика. Именно поэтому нельзя реализовывать в России «стратегию Глазьева», именно поэтому наше правительство не имеет простых путей для выхода из экономического кризиса.
Лев Толстой писал, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Нечто похожее можно сказать и о большинстве государств, по крайней мере в экономическом отношении.
Холодная войн» закончилась более четверти века тому назад. Те 70 лет, на протяжении которых Советский Союз «противостоял остальному миру» (как тщится сейчас изобразить путинская Россия), он выстраивал собственную хозяйственную модель — и не только выстраивал, но и распространял, и пропагандировал ее в разных частях планеты. Хорошо это или плохо, но факт остается фактом: эти десятилетия были, по сути, единственным периодом «экономической вариативности» в мировой истории (я не вспоминаю те времена, когда люди на разных континентах даже не знали о существовании друг друга). Социалистическая плановая экономика, очевидно, представляла альтернативную реальность по отношению к капиталистической; более того, в «экономическом соревновании двух систем» она порой демонстрировала высокую эффективность. Однако происходило все это «на излете» эпохи индустриального общества, которое было идеально приспособлено для экспериментов с планированием в частности и «государственным управлением» экономикой в целом. В конце 1980-х, с развитием новых технологий, новых мотиваций и новых ценностей, ситуация изменилась. И результатом таких перемен стал одновременный крах двух величайших индустриальных экономик второй половины XX века — советской и японской.
Возможно, политическая история в начале XXI столетия и возобновилась, как считает, например, Роберт Кейган (да и российская политическая «элита» думает так же), но экономическая уж точно кончилась, и тут Фрэнсис Фукуяма, безусловно, прав. Она кончилась с историей Советского Союза и с плановыми экспериментами в Восточной Европе. Африке и Латинской Америке. Куба и Северная Корея еще продолжают по инерции жить в далеком прошлом, но они, пожалуй, не в счет.
Фрэнсис Фукуяма
«Конец истории» в экономике предполагает закрепление интеллектуального и технологического лидерства за странами-победителями в холодной войне. Они создали экономики, которые максимально используют творческие идеи и возможности свободных людей, а не опираются на МВД и СК как важнейшие элементы «приведения предпринимателей в чувство». Именно ориентируясь на сотрудничество с ними, развивающиеся страны могут превратиться в относительно развитые. Механизм развития прост как никогда: заимствовать технологии, привлекать иностранный капитал, выходить на внешние рынки со своими товарами. При этом воспитывать собственных инженеров и рабочих, осваивать и дорабатывать заимствованные технологии, совершенствовать инфраструктуру, укреплять власть закона и уважать права собственности. И шаг за шагом брать один новый рубеж за другим. Сбоку взбираться на очередные технологические волны, а не стоять гордо с серпом и молотом на пути очередной, которая способна просто снести тебя прочь и помчаться дальше. И такое следование пусть и «скромной», «неамбициозной» в представлении изборцев стратегии позволяет многим странам и позволит еще большему их числу сделать своих граждан благополучными и успешными. Это и есть та «одинаковость», которая делает самые разные страны сопоставимо «счастливыми». Неоригинально, зато надежно.
Напротив, экономическая «особость» становится сейчас синонимом неудач. Нигде не проводилось больше экспериментов с «огосударствлением» экономики, чем в Африке и Латинской Америке. Однако история показывает, что ни один из них не кончился успешно. В 1955 году в Кении, тогда еще британской колонии, подушевые доходы жителей были почти вдвое выше, чем в только что вышедшей из жестокой войны Южной Корее. Но потом Кения стала строить «африканский демократический социализм», а Южная Корея-либеральную экономику (хотя и при авторитарной власти), и сейчас рыночные показатели подушевого ВВП отличаются… всего-то в 20 раз. В середине 1970-х Венесуэла была одним из самых успешных латиноамериканских государств, но затем неоправдавшиеся надежды на нефтяные цены, а потом еще военная хунта и, наконец, чавизм как «высшая форма путинизма» — все это привело к тому, что с 1977 г. подушевой ВВП в стране с самыми большими в мире запасами нефти… снижается в реальном выражении. Такова высокая цена особости в мире, где кончилась экономическая история. Оригинальность щекочет нервы, создает иллюзию величия, но успешности не приносит.
Понимает ли все это Путин? Я практически уверен, что не вполне. Скорее он постоянно видит примеры, подтверждающие все сказанное выше, но уверен, что они не отражают некие системные процессы, а представляют скорее череду случайностей. В то же время в экономике Путин ведет себя намного рациональнее, чем в политике: по его действиям видно, что ему хочется и тут «поиграть без правил», но он постоянно спохватывается и не предпринимает резких шагов. Конечно, примеров экономического волюнтаризма в стране достаточно-можно вспомнить случаи разгрома успешных компаний (от ЮКОСа до «Домодедово»), огосударствления естественных монополий (в итоге Россия добывает сейчас столько же нефти и газа, как в 1990 г„тогда как Казахстан, где 60 % добычи природных ресурсов контролируют иностранные компании, — в 3 раза больше), создания «институтов развития», которые сами не способны развиваться; и циклопические проекты, чья экономическая эффективность очевидно равна нулю. Однако в то же время российские власти стремятся не нарушать глобальных экономических правил-и даже не слишком хотят реализовывать, казалось бы, свои самые «патриотические» идеи типа продажи нефти и газа за рубли. Они готовы «расплеваться» с Турцией, но ищут согласия с нефтедобывающими странами. Они строят из себя предельно независимых от Запада, но боятся отключения от платежных систем (что, например, пережил, пусть сталкиваясь с серьезными проблемами, долгое время находившийся под санкциями Иран). Они «национализируют» элиты, но Россия пока как была, так и остается страной, большая часть «иностранных» инвестиций в которую приходит от «портфельных» компаний, созданных в офшорных юрисдикциях.