Палуба - Кларк Кэрол Хиггинс. Страница 14

Гевин пошел к выходу из своего номера В этот момент он почувствовал, что качка корабля усилилась. Неужели и это плавание будет столь же тяжелым, как предыдущее? Но уже через секунду Гевин улыбнулся. Если так, то леди Экснер и ее компаньонке потребуется твердая и надежная мужская рука, которую в нужный момент мог предложить именно Гевин, чтобы проводить усталых дам до “Камелот Сьют”.

В семь часов вечера Риган, одетая в бледно-лиловое шелковое платье из магазина “Мери Бет Дауни”, к которому в последнее время испытывала нежные чувства, она сидела на диване в их с леди Экснер каюте. Диван этот действительно оказался раздвижным, что страшно обрадовало Риган. “Слава Богу, — подумала девушка, — нет необходимости спать с Вероникой в одной постели”. Леди Экснер тем временем сновала взад-вперед по комнате, пробуя и тут же отвергая самые разнообразные предметы своего гардероба. Риган удалось убедить леди Экснер, что в первый вечер круиза никто не будет облачаться в строгие выходные костюмы. Нехотя Вероника согласилась не надевать свое серебряное бальное платье, в котором она явно желала потрясти всех на первом же торжественном мероприятии круиза. Вместо этого ей пришлось надеть простенькое платье из голубого крепдешина — одну из тех вещей, которая на удивление не казалась произведением воспаленного воображения какого-нибудь наркомана.

Вероника обильно и уже не в первый раз облила лаком свою и так уже дыбом застывшую белую шевелюру. Риган вела счет этим операциям и могла точно сказать, что лак уже в двенадцатый раз за последние пятнадцать минут лился на несчастную голову леди Экснер. Риган решила было наконец сказать Веронике, что они могут опоздать на вечернее мероприятие, но та и сама потянулась к сумке. Девушка с готовностью поднялась с дивана, но Вероника вдруг опять остановилась и вскрикнула:

— Чуть было не забыла!

— Что вы чуть не забыли, Вероника? — взволновалась Риган. — Принять лекарство?

— Нет, нет. Мой мундштук. — Вероника отодвинула верхний ящик письменного стола и достала оттуда кожаный футляр. Открыла “молнию”, вытащила оттуда сверкающий отполированный серебряный мундштук, а также открытую пачку сигарет “Бенсон и Хеджес”.

— Вероника, я и не знала, что вы курите.

— Да я и не курю. Я просто прикидываюсь, — весело ответила Вероника, запихивая одну из мятых сигарет в роскошный мундштук.

Все еще не веря своим глазам, Риган спросила:

— Зачем вам это?

— Во время наших таких вот путешествий мы с Пенелопой садимся за столик, где побольше людей. Так вот столы в некурящем секторе обычно полны злых людей. И злы они потому, что бросили курить. Они никогда не умеют веселиться. А вот курильщики всегда ведут себя хоть чуточку, но безрассудно. И это мне очень нравится!

“Да, из этого сюжета не сделаешь рекламный ролик в поддержку американского общества борьбы с онкологическими заболеваниями”, — решила Риган и засунула еще одну антиаллергическую таблетку в свою сумочку.

Выйдя из своих апартаментов, они двинулись по коридору к маленькому лифту, обслуживавшему только обитателей двух люксовых номеров. По пути к ним приблизился ночной стюард — длинный, худой, как палка, человек с круглыми очками на блестящем от жира носу и зачесанными назад волосами. Он казался Риган каким-нибудь студентом-первокурсником. Речь его блистала интонациями, характерными для обитателей достаточно бедных городских кварталов. Стюард услужливо поинтересовался у дам, всем ли они довольны Они ответили, что все в порядке, после чего Вероника спросила, кто живет во втором люксе.

— Я бы очень хотела познакомиться с нашими соседями, — сказала она. — Вы знаете, кто эти люди?

Подошел лифт и стюард открыл перед дамами дверь.

— На этот раз соседний номер пустует, так что вы будете полностью предоставлены сами себе. — Дверь лифта стала закрываться. — Приятного аппетита, — успел крикнуть стюард.

Без пяти семь вечера Камерон Хардвик был уже готов к выходу в коктейльный зал, прилегавший к ресторану “Король Артур”. Он знал, что в привычку многих пассажиров входило выпивать аперитив перед обедом. Кроме того, в любом случае все, кто шел обедать, должны были неизменно пройти через коктейльный зал. Камерон хотел быть там, то есть именно в том месте, где бы он мог перехватить леди Экснер, проследовать за ней и сесть, если уж не рядом с ней, то хотя бы как можно ближе. “Компаньонке леди Экснер, — размышлял Камерон, — лет двадцать пять или даже чуть больше. Может, попытаться приударить за ней, а? Или это будет уж очень смело с моей стороны”.

Хардвик изучил свое изображение в зеркале и нахмурился, увидев небольшую полоску грязи на вороте рубашки. “Черт! В этом мире разучились даже стирать рубашки, — возмутился мужчина. — Хорошо еще, что горничная отутюжила брюки и пиджак”. Камерон любил нестареющую, казалось, костюмную комбинацию: голубой пиджак-блейзер, светло-голубую рубашку, полосатый галстук и брюки цвета хаки. Ботинки от “Бали” блестели, как новенькие. Новыми они не были, но Хардвик тщательно о них заботился. Впрочем, как и обо всем другом в своем гардеробе.

Итак, он был готов к выходу в свет. Хардвик бросил на себя еще один, теперь уже вполне удовлетворенный взгляд в зеркало и увидел отлично загорелого симпатичного парня. В голове пронеслись традиционные похвалы женщин, которые привычно сопровождали его повсюду, где бы он ни появлялся. Взять хотя бы ту блондинку-крупье в казино Монако, которая умудрилась сунуть ему в руку листок со своим телефоном, когда ее дружок отвернулся, чтобы спустить очередную порцию капитала. “Ты потрясающий парень, Хитклиф”, — прошептала тогда та блондинка. Или взять другую его поклонницу, богатенькую студентку из какого-то Лондонского колледжа, которая все твердила, что в сравнении с ним все ее дружки из класса кажутся страшно глупыми, незрелыми. Или, например, ту пятидесятилетнюю матрону, которую он очаровал в Португалии и которая только и делала, что твердила ему: “Мне так скучно ходить одной по казино. А ведь мой муж был таким же, как ты, высоким, стройным и красивым…”

Хардвик, где бы он ни бывал, буквально купался либо в громких, либо в тайных, произносимых страстным шепотом женских похвалах. Он слышал их в основном тогда, когда сопровождал своих дам к игровым столам казино, где помогал им спускать их денежки. Дамы эти тратили денежки не только на азартные игры, но, конечно, и на самого Хардвика. Правда, свою долю их щедрости он получал несколько позднее в уединении гостиничных номеров.

В последние годы, однако, Хардвик начал пони мать, что везение его потихоньку стало слабеть Давно уже на его долю не выпадало действительно большого выигрыша. Женщины, с которыми он встречался, не прочь бывали заплатить за обед или за номер в гостинице. Но на нечто большее с их стороны рассчитывать было уже трудно. По нынешним временам женщины больше не были столь свободны в тратах. А Хардвику требовались действительно крупные деньги, те, что могли бы придать ему чувство победителя, столь важное в игре в карты, которой он посвящал слишком много времени. Именно поэтому, когда ему подвернулся такой случай, Хардвик не стал его упускать. “Карты выпали, что надо, — думал Хардвик. — Это — судьба”. Тем более, что все так похоже на тот первый случай, когда ему здорово повезло.

Добыча, которая досталась ему тогда в результате его первой “операции”, теперь хранилась в сейфе нью-йоркской квартиры Хардвика. Он лишь однажды надел на людях эту добычу, эту удивительную вещицу: великолепной работы карманные часы со столь же великолепным футляром, инкрустированным драгоценными камнями. Сделаны часы были специально для венецианского Дожа в XVI веке и цены практически не имели. Сначала Хардвик даже хотел их продать, но потом решил, что это. будет слишком опасно. Потому что, наверняка, часы эти, уже числились к тому времени первыми во всех списках украденных вещей. Появись он где-либо с таким украшением, был бы немедленно выслежен и схвачен. Поэтому Хардвик решил оставить часы себе, чтобы иногда надевать их, когда был один дома, и ходить в них по комнатам, облаченный в кружевную ночную рубашку, похожую на богато украшенное платье какого-нибудь Дожа. В такие моменты Хардвик даже представлял себя властителем Венеции, тем самым, который построил собор Святого Марка в качестве своей личной часовни.