Осужден пожизненно - Кларк Маркус. Страница 17

– Три, восемнадцать, семь, четыре, – бредил Рекс, – слагаем и переносим. Разве это занятие для джентльмена? О нет, сэр. Спокойной ночи, милорд, спокойной ночи! Стойте! Часы бьют девять. Пять, шесть, семь, восемь! Рабочий день окончен, жаловаться не на что.

– Опасный человек, – сказал Пайн, поднимая фонарь. – Вернее, был очень опасным. Ну, а что касается нашего лазарета, – вы сами видите – это сущая крысиная нора. Но что можно поделать?

– Хм, да… Пойдемте на палубу, – проговорил Викерс, содрогаясь от отвращения.

Пот градинками выступил на лбу Руфуса: «Они ведь ничего не подозревают. Сейчас они уйдут, я должених предупредить во что бы то ни стало». Сделав отчаянное усилие, он повернулся на койке и высунул руку из-под одеяла.

– Что такое? Вам плохо? – И доктор осветил его фонарем. – Лежите спокойно, дружище… Выпейте воды. Успокойтесь. – Он поднес жестяную кружку к почерневшим, покрытым пеной губам. Прохладное питье смочило пересохшую гортань арестанта, и он сделал еще одно усилие заговорить.

– Сегодня вечером… Сара Пэрфой… в тюрьме… Бунт!

Он почти прокричал последнее слово, пытаясь произнести его членораздельно, и это слово пробудило затуманенное сознание Джона Рекса.

– Тише! – воскликнул он. – Это ты, Джемми? Сара – молодец! Подожди, она подаст тебе знак.

– Он бредит, – сказал Викерс. Пайн схватил Доуза за плечо.

– Что ты там несешь, приятель? Какой еще бунт? Но Руфус уже не смог ничего сказать; руки его были стиснуты, рот широко открыт, он сделал последнее усилие, чтобы кивнуть, но голова его скатилась на грудь; еще одно мгновение – и мерцающий свет, мрачная тюрьма, испуганные и удивленные лица доктора и Викерса – все куда-то провалилось. Его напряженный взгляд уловил только, что они переглянулись с тревогой и недоверием, а затем он поплыл в обществе Сары Пэрфой и лейтенанта Фрера по темной холодной реке к «Гидаспу», лежащему на стапелях в старом Хэмпстедской доме, чтобы поднять на корабле бунт.

Глава 9

ОРУЖИЕ ЖЕНЩИНЫ

Двое, узнавшие опасную тайну, держали военный совет. Викерс хотел немедленно созвать охрану и объявить арестантам, что их заговор раскрыт; но Пайн, который много лет сопровождал арестантские корабли, был решительно против.

– Я лучше вас знаю этот народ. Во-первых, возможно, никакого заговора и нет, а все это лишь бредовое измышление Доуза. Тогда, если мы сами подадим арестантам мысль о бунте, трудно предсказать последствия.

– Но больной говорил так уверенно, – возразил Викерс. – Он даже назвал имя служанки моей жены!

Ну и что? Кстати, видимо, он прав: эта женщина мне никогда не нравилась. Допустим, мы скажем, что проникли в их козни – это не остановит их от новой попытки. Мы ведь не знаем, что они на самом деле задумали. Если нам угрожает бунт, то половина команды может оказаться причастной к нему. Нет, капитан Викерс, позвольте мне, как старшему офицеру корабля, определить нашу тактику. Вам известно, что…

– Согласно Королевским предписаниям, вы обладаете полной властью, – прервал его Викерс. – Я только высказал вам свое мнение, а насчет служанки мне ничего не известно, кроме того, что она принесла мне отличную рекомендацию от своей последней хозяйки, некой миссис Крофтон. Мы были счастливы найти кого-нибудь, кто бы согласился сопровождать нас в таком путешествии.

– Понятно, – ответил Пайн, – но я повторяю: предположим, мы заявим этим негодяям, что их план, каков бы он ни был, раскрыт. Великолепно! Они разыграют невинность, а при первом же удобном случае начнут все сначала, и это будет для нас неожиданностью. Да мы и сейчас ничего не знаем о сути самого заговора, нам неизвестны даже имена его зачинщиков. Предлагаю усилить охрану и держать ее в состоянии готовности. Предоставим вашей служанке свободу действий, и если вспыхнет мятеж, мы его моментально подавим, всех бунтовщиков закуем в кандалы и передадим властям в Хобарт-Тауне. Сэр, я не жестокий человек, но надо принять меры предосторожности – ведь у нас на корабле особый груз – озверевшие люди.

– Но, мистер Пайн, вы учли возможность кровопролития? Я лично за более гуманный образ действий. Меры предосторожности – вы знаете…

– Капитан Викерс, а вы подумали о безопасности всего экипажа? – ответил ему Пайн, у которого была склонность несколько мрачновато, но всегда реалистически и трезво смотреть на вещи. – Неужели вы никогда ничего не слыхали о тех зверствах, которые происходят во время мятежей? Вы подумали об участи женщин, в том числе вашей жены и дочери?

Викерс вздрогнул.

– Поступайте, как вы считаете лучше. Вам виднее. Но только не проливайте понапрасну крови.

– Не беспокойтесь, сэр, – ответил врач. – Клянусь вам, я и сам не хочу никаких жертв. Но вы не знаете, что за народ эти арестанты, вернее, какими сделал их закон.

– Несчастные! – сказал Викерс и вздохнул. Как многие поборники дисциплины, он был, в сущности, мягкосердечный человек. – Надо проявить гуманность. Как-никак, они наши братья.

– Вы правы, – ответил доктор, – но если они захватят судно, гуманность вас не спасет. Разрешите мне действовать, сэр; только, прошу вас, никому ни звука. Одно случайно оброненное слово – и все мы пропали.

Викерс обещал молчать. За ужином он весело болтал с Фрером и Блантом на всякие посторонние темы: жене он написал коротенькую записочку, в которой просил ее ни в коем случае не выходить из каюты. Зная взбалмошный характер своей супруги, капитан тем не менее был твердо уверен, что она безоговорочно выполнит его требование, изложенное в столь категорических выражениях.

Согласно распорядку, смена караула на всех арестантских кораблях происходила каждые два часа. И в шесть часов вечера стража с кормы переходила на шканцы; там же в специальных козлах стояло убираемое на день оружие. Не доверяя Фреру, которого, как советовал Пайн, не посвящали в тайну, Викерс приказал солдатам, кроме тех, что в течение дня несли караул, оставаться на своих местах и при оружии; он запретил им поддерживать связь с верхней палубой, а у дверей арестантской поставил часовым своего слугу, старого солдата, на преданность которого мог всецело положиться. Затем он удвоил караул, самолично взял ключи от тюрьмы у сержанта, обычно хранящего их, и проверил, заряжена ли картечью гаубица на нижней палубе. Без четверти семь они с Пайном заняли посты у главного люка, решив ждать до утра.

Если бы в четверть седьмого кто-нибудь из любопытных заглянул в иллюминатор каюты капитана Бланта, он увидел бы несколько необычную картину. Галантный капитан сидел на постели, в руке он держал стакан с разбавленным ромом, а рядом с ним на стуле восседала смазливая служанка миссис Викерс. Капитан изрядно подвыпил. Его убеленные сединами волосы были растрепаны, лицо побагровело, он моргал и подмигивал, как сова на солнцепеке.

За обедом он несколько перебрал спиртного, предвкушая приближающееся свидание, и теперь прибегнул к бутылке с ромом в качестве дополнительного стимула, в то время как дама его сердца, проникнув в полуоткрытую дверь каюты, уговаривала капитана выпить еще.

– Придвинься поближе, Сара, – говорил он, икая. – Все идет как положено, только тебе, моя девочка, не надо быть такой – ик – гордой. Ведь я – простой моряк, м-м-оряк, Сара. Я – капитан Финеас Б-Блант, командир «Мал-Мал-Малабара». Ты меня понимаешь?

Сара хихикнула, кокетливо вытянув ножку. Влюбленный Финеас пожирал ее глазами.

– Ты мне очень нравишься, Сара. Очаровательная плутовка… ик… Поцелуй меня!

Но Сара вскочила и подошла к двери.

– Куда это ты собралась? Сара, постой! – И он, шатаясь, пошел за ней, а ром, словно от качки, плескался в стакане.

Пробили склянки. Семь часов. Теперь или никогда?

Блант обнял ее за талию, продолжая икать, наклонился, чтобы сорвать обещанный поцелуй. Упав в его объятия, она вытащила из кармана флакончик и ловким движением вылила его содержимое в стакан капитана.

– Ты думаешь, что я пьян? – проговорил Блант. – Н-ни в одном глазу, моя цыпочка! – Но вы непременно опьянеете, если будете так много пить. Ну, ладно, допейте этот стакан – и хватит, иначе я уйду?