Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна. Страница 15

…Это был один из самых страшных моментов — когда она поняла, что сестрёнка сошла с ума.

Как медик, Даша знала термин «алекситимия». Но произошедшее с Катей, имело мало общего с этой болезнью. Люди, страдающие ею, не могли выразить свои эмоции, сестра же их попросту перестала испытывать, превратившись в холодный, бездушный, но абсолютно логичный механизм.

Когда крепкий восемнадцатилетний парень — спортсмен, чемпион! — чтобы защитить сестёр, сворачивает кому-то шею, это одно. А когда девчонка пятнадцати лет, пусть тоже спортсменка и чемпионка, запросто вынимает у убитого пистолет из кобуры, идёт во двор, хладнокровно пристреливает водилу, ждавшего, когда его позовут поразвлечься, затем возвращается и вгоняет пулю в голову третьего ублюдка, который показался ей ещё живым… Даша поначалу думала, что это была минутная вспышка ярости. Но нет: сестра и дальше продолжала вести себя так, словно её душу выключили, оставив один холодный рассудок.

Она точно знала, что стало причиной этому: мёртвые глаза мамы. Взгляд Кати стал таким же.

Мёртвым.

Годы превратили сестрёнку в отменного бойца, о котором «немезидовцы» без тени шутки говорили: «Свой парень». Но Даша продолжала тосковать по прежней Катюхе — немного язвительной, как все в её возрасте, весёлой, любившей песни под гитару, историю и путешествия… Когда они провалились в 1700 год, «товарищ доктор», как именовали своего полевого хирурга бойцы, надеялась, что эта встряска сможет пробудить душу сестры, спавшую ледяным сном. Увы, ничего не изменилось.

Лихо щёлкнуть каблуками берцев не получилось, их подошва для этого не предназначена, но Катя всё же продолжала демонстрировать помянутую «отменную выправку», опять вытянувшись по стойке «смирно». Оба монарха, восседавшие на грубоватых деревянных лавках друг напротив друга, разом обернулись к ней.

— А, явилась, — хмуро процедил Пётр — по-немецки. — Брат мой Карл уверяет, будто ты относилась к его августейшей персоне без всякого уважения, и даже осмелилась поднять на его величество руку. Изволь объясниться.

Катя уже заметила вскрытое письмо на столе, но не это было здесь главным. Что-то не то происходило с самим Петром. Если всего четверть часа назад от него веяло грозной силой, то сейчас ничего подобного не наблюдалось. Напротив: его взгляд резко контрастировал с недовольным тоном. Если бы Катя лучше знала этого человека, то поклялась бы, что он …едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Уж не показалось ли? Но нет, кажется, Пётр действительно решил здорово позабавиться за счёт шведа — с её помощью.

«Отлично, — подумала Катя. — Сыграем в эту игру».

— Моё поведение было бестактным, — холодным, с ноткой вызова, тоном произнесла она, переходя на хох-дойч. — Однако для того имелись основания. Его величество изволил вести себя столь неподобающим образом, что временами казалось, будто мы взяли в плен вовсе не монарха великой державы, а какого-то …фельдфебеля, похожего на короля.

Её ответ буквально «взорвал» Карла.

— Не вам судить, как должно вести себя монарху! — заорал он, вскакивая.

— Не кричите, брат мой, скандалы ни к чему, — осадил «гостя» Пётр. Швед рухнул обратно на скамью, словно придавленный тяжестью его взгляда. — А ты, казачка, имей уважение к коронованной особе.

— К короне или к особе? — Катя продолжала предложенную игру, постепенно начиная увлекаться ею. — Если к короне, то безусловно она достойна всяческого уважения. Но увы, к особе сие не относится.

— Брат мой, сделайте милость, избавьте меня от общества этой …дамы, — процедил Карл.

— С удовольствием, — кивнул Пётр, и крикнул в сторону двери: — Ерошка!

Давешний денщик словно вырос из-под земли, вернее, дощатого пола.

— Гостя моего свейского поместить в комнату напротив, — приказал царь. — Накормить его, вина подать. И караул чтоб крепкий был у его дверей да под окнами.

…Когда солдаты увели «гостя», Пётр вдруг резко встал и, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся по комнате. На всякий случай Катя снова вытянулась в струнку, демонстрируя ему образцового солдата.

— Так, — сказал он, так же внезапно остановившись и нависая над ней. — Давно в десятниках?

— Третий год, — чётко отрапортовала она.

— А служишь сколько?

— Пять лет. С восемнадцати. До того три года учёбы.

— Какие языки знаешь?

— Английский, французский, немецкий, польский, шведский, испанский, итальянский, турецкий, арабский, китайский — мандаринский диалект, немного японский, — перечислила Катя. — Малороссийский и белорусский. Ещё латынь — сестра учила, ну, и я за компанию.

Перечисляя свою лингвистическую коллекцию, которую с любовью к делу собирала много лет, она с тщательно скрываемой иронией наблюдала, как вытягивается лицо Петра. Знала, что царь сам неравнодушен к иностранным языкам и ценит образованных людей. Но подобный перечень был в диковинку во все времена, далеко не каждый увлекается изучением иностранных языков в таком количестве.

— Так, — повторил Пётр, продолжая допрос. — Изрядно. Голландский не разумеешь?

— Нет. С голландцами дорожки не пересекались. Но если понадобится, выучу быстро.

— Чему ещё обучалась?

— Математике, геометрии, тригонометрии, картографии, психологии, физике, химии, механике, истории фортификации и военного искусства, истории России, мировой истории… — снова начала перечислять Катя.

— На что тебе всё это?

— Было интересно.

— Так, — в третий раз проговорил Пётр, снова начиная изменять комнату шагами. — Пошто воевать пошла? Другого дела себе не придумала?

— Была причина, — ровным голосом сказала «десятник», уставившись в стенку напротив.

— Не хочешь говорить, значит. Ничего, разузнаю… Сотник ваш тебе кто? Вы с ним одной фамилии.

— Брат.

— Он мне преизрядный подарок сделал. Того не чаял даже, чтоб свейский король в плен попал. Чего вы хотите — в отплату за Каролуса?

— Служить Отечеству.

— Добро. Будет вам служба, — кивнул Пётр, явно довольный ответом. Затем извлёк из кармана и развернул сложенную во много раз карту, положил на стол и сказал: — Вот тебе первый приказ: описать баталию, как всё было, со всеми подробностями.

Не тратя лишних слов, Катя чётко и бесстрастно, по-военному, с показом позиций на карте, «разложила по полочкам» всё, что видела собственными глазами. В том числе и то, что точно знала об операции «захват Карла Двенадцатого» и об атаке гвардии — без приказа от сбежавшего командования.

— Прошу не наказывать их за нарушение субординации, — завершила она свою речь. — Мы убедили лейтенанта Кауфмана, чтобы он употребил всё своё влияние на известных ему офицеров лейб-гвардии. Кто именно из них взял на себя ответственность за эту атаку, не знаю. Но я обязана ему жизнью, а вы — избавлением от катастрофы.

— Говоришь, осада будет снята?

— Брат обещал упросить Бориса Петровича увести войска. Днём и вечером девятнадцатого числа[1] потери были настолько существенны, что продолжать осаду в таком состоянии войско не могло.

— Твой братец взялся командовать моей армией. Не много ли на себя взял? — Пётр нервно дёрнул щекой.

— У вас нет армии, государь, — понизив голос до полушёпота, сказала Катя. — Есть три полка гвардии, а армии — нет.

Ответом ей был взгляд, полный ярости такого наказа, что, казалось, сейчас прожжёт стену. Но Катя была уверена в своей правоте — и глаз не опустила.

Гнев Петра боролся с его же здравомыслием. Оно и понятно: является не пойми откуда странная особа и говорит, что его армия гроша ломаного не стоит. Но где-то в глубине души у него изначально были сомнения в боеспособности собственных войск. Да ещё подробный рассказ о ходе битвы, где в хорошем свете выглядели лишь полки лейб-гвардии — его любимое детище, его «потешные», оказавшиеся героями, достойными древних легенд. Остальные, набранные по принципу «с бору по сосенке», провалили всё, что можно было провалить.