Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Гуральник Питер. Страница 10

ГЛАВА 2 МЕМФИС: ЖИЗНЬ В ЛОДЕРДЕЙЛ-КОРТС

(ноябрь 1948 — июнь 1953)

Невысокий светловолосый подросток четырнадцати лет сидит на ступенях перед входом в трехэтажное кирпичное здание. Смеркается, и вы ни за что не обратили бы на него внимания, если бы не знали точно, что он здесь. У снующих по улице прохожих едва ли найдется для него доброе словечко: возвращающиеся с работы мужчины, играющие с пробковым мячом мальчишки, наряженные в свои лучшие платья девочки, вышагивающие рядом с мамами, — эти–то точно отправлялись в гости. Морячок с близлежащей базы в Миллингтоне потащился на третий этаж, развязного вида подросток в аккуратной курточке и широких пузырящиеся на коленях штанах вынырнул из–за угла с Маркет–молл; эта улица, засаженная по обе стороны деревьями, делит на две равные части Лодердейл–кортс — множество ухоженных муниципальных домиков с садиками и палисадниками в самом сердце Мемфиса. В двух кварталах отсюда располагается концертно–спортивный зал «Эллис», где проводятся боксерские поединки, музыкальные представления и весенние выпускные балы. «Эллис Аудиториум» находится на углу Мейн–стрит, которая в 1949 году, конечно же, является центром культурной жизни Мемфиса. Здесь выстроились в ряд самые крупные кинотеатры города: «Малко», «Лоу Стейт», «Стрэнд» — все они располагаются в южной части Мейн–стрит. Чуть выше, на северной Мейн–стрит, устроился кинотеатр классом пониже, «Сазор», — сюда билет стоит всего десять центов. Вверх и вниз по Мейн–стрит бегают автобусы, но, если у вас нет денег, вам придется прогуливаться пешком. Отель «Пибоди» не более чем в трех четвертях мили отсюда. Огромный универмаг «Голдсмит», в котором можно купить самые модные тряпки (и вообще здесь исполняются все мечты богатого покупателя), расположился в западной части Мейн–стрит — один фасад его выходит на Бил–стрит, а от другого угла начинается секция для цветных. В общем, мир находится всего на расстоянии броска камня от Лодердейл–кортс, но и внутри Лодердейл–кортс имеется свой собственный.

Подросток молча наблюдает и изучает эти миры: черные ребятишки играют перед обшарпанными строениями, а на противоположной стороне улицы выстроились недавно отремонтированные многоквартирные здания красного кирпича. Вот с дневной смены потянулись медсестры из больницы Святого Иосифа, вот по Джексон–стрит, пыхтя, поднимаются троллейбусы, а вот ребята постарше возвращаются с футбола на стадионе «Трайэнгл», что на северо–востоке Лодердейл–кортс. Наконец он замечает фигуру отца, возвращающегося с работы всего на два часа позже обычного. Что ж, для одних обитателей Лодердейл–кортс жизнь в этом квартале означает: «мы немного разбогатели», а для других — это первый в жизни водопровод внутри дома, а не на улице, и возможность принимать настоящую ванну.

Было бы заманчиво романтизировать дух надежды, витавший над всем Лодердейл–кортс, потому что вокруг мир по–прежнему был безжалостен. Очень многие подростки попали сюда из давно распавшихся семей, самым простым и быстрым способом решить проблему по–прежнему оставались кулаки, и вы скорее умерли бы (при условии, конечно, что вы — мужчина), чем позволили бы себе вслух произнести ваши сокровенные надежды и мечты. И все же было бы неправильно игнорировать желание преуспеть в жизни и чувство гордости, потому что именно это чувство доминировало в Лодердейл-кортс. Говорить об этом было не принято, но чувство–то оставалось! В каком–то смысле это был и идиллический мир. Подрастающий здесь подросток чувствовал себя комфортно, он ощущал себя частью этого — своего — мира, и при этом он понимал, что и все вокруг испытывают то же самое, что они преследуют те же цели, движутся в том же направлении и что завтрашний день будет еще лучше, еще солнечнее. Чем–то Лодердейл–кортс напоминал уютную домашнюю обстановку маленького Тьюпело. Вряд ли смотревший на все это великолепие широко открытыми глазами деревенский подросток смог бы сформулировать охватившие его чувства, да в том и не было нужды. Это был дом, его дом.

Семья Пресли мало чем отличалась от типичных обитателей Лодердейл–кортс: внешне суровый и мрачный мистер Пресли на самом деле был, конечно же, достойным человеком, добытчиком и образцовым семьянином — за его подозрительным и иногда неодобрительным взглядом, безусловно, скрывались скромность и тактичность. Миссис Пресли работала на полставки в текстильной компании Fashion Curtains и вместе с другими дамами посещала презентации, которые устраивала для своих покупательниц «Стэнли Продактс»^[6]. Это была веселая общительная женщина, она обменивалась с подругами кулинарными рецептами, поверяла некоторым из них свои секреты. Иногда она приводила с собой сына–подростка — он никогда ни с кем не разговаривал, просто молча сидел и слушал, — и это стало предметом обсуждения для некоторых женщин. Миссис Пресли определенно пользовалась большей популярностью, чем ее муж. Все вспоминали ее живой и непосредственный характер, но говорили также и о том, что семья была для нее неким табу: этот закрытый для посторонних мир никогда не обсуждался и вход в него был наглухо закрыт. Они не посещали регулярно какую–то церковь, и вообще они не очень–то были общительны — у посторонних складывалось впечатление, что Пресли держатся особняком из–за своего сына. «Они обращались с ним как с двухлетним», — рассказывала миссис Руби Блэк, почти все десять детей которой выросли в Лодердейл–кортс. Даже Лиллиан, сестра Глэдис, которая вслед за Пресли переехала со своей семьей в Мемфис и чья дверь черного хода практически выходила на окна гостиной Глэдис, даже она чувствовала, что Глэдис и Вернон «зациклились» на своем единственном ребенке. «У него было странное отношение к своим книжкам, комиксам — он никому не позволял даже смотреть на них. Бабушка Пресли, бывало, говорила моим мальчикам: «Даже не вздумайте подходить к ним, Элвис так разозлится на меня, если узнает!» У него были отдельные приборы за столом: нож, вилка и ложка. Он пользовался только ими. Миссис Пресли, бывало, скажет: «Скоро буду накрывать на стол», и она всегда отдельно мыла его приборы и убирала на специальную полочку. Его тарелка, его ложка, его миска — все отдельно. Помню, она говорит мне: «Не ешь из этой тарелки». Я спрашиваю: «Почему?» А она отвечает: «Это Элвиса. Он не проглотил бы ни кусочка, если бы знал, что из его тарелки кто–то ел». «До семнадцати лет он ни разу не ночевал вне дома», — сказал одному журналисту Вернон в 1978 году, и это было очень незначительное преувеличение.

Он добирался до школы пешком: десять кварталов вниз по Джексон–стрит до Манассас–стрит, где находилась школа «Хьюмз» — ее монолитный величественный фасад производил впечатление. В коридорах и классах гуляло эхо голосов, громыхали дверцы шкафчиков, а школьники нисколько не сомневались в своем великом предназначении, каким бы оно ни было. Вначале он испугался — здесь директор действовал решительно, строго и в полном соответствии со своим званием, такому ничего не стоило начертать в дневнике памятку вроде: «Если кто–то по недомыслию нарушит правила и устои этого заведения, он без малейших колебаний будет исключен, потому что в дальнейшем нам придется запретить повторное зачисление ученика, который станет сознательно и намеренно позорить славное имя нашей школы». Здесь было над чем поразмыслить — и это следовало делать ежедневно, — но после того первого дня Элвис привык к новым правилам, этот новый мир тоже еще предстояло исследовать, и постепенно он и здесь стал чувствовать себя как дома.

В начале Глэдис провожала его до угла, а потом он познакомился с соседскими ребятами и стал ходить в школу с ними. В первые два года в «Хьюмз» за пределами Лодердейл–кортс его практически никто не замечал. «Это был тихий, послушный мальчик, он всегда бросал все свои дела и делал то, что ему говорили, — рассказывала его классная дама Сюзи Джонсон. — Его английский был ужасен… Но благодаря легкому и непринужденному характеру мы многое ему прощали». «Это был очень застенчивый мальчик, особенно в первый год, когда он только попал в нашу школу… Иногда казалось, что ему проще общаться с нами [учителями], чем со своими товарищами — писала в 1957 году его преподаватель истории в двенадцатом классе Милдред Скривенер. — Сейчас недоумеваю: неужели он так и не понимал до конца, что его семья только что переехала из крохотного Тьюпело, в то время как все его одноклассники жили здесь, в большом городе, всю жизнь и прекрасно знали друг друга. Если так, это типичный пример подростковой близорукости».