Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма (СИ) - Ворожея Тина. Страница 21

Пока Екатерина Васильевна боролась с бывшей соперницей, я отчаянно боролась с закрытой дверью. Но в конечном итоге, дверь вышла победительницей. "Какая жуткая у тебя смерть, Эмма Платоновна! Хоть тебе и не впервой умирать, но превратиться в черную головешку… Страшно… Детей жалко… Агафью Платоновну жалко… Кто ей портрет будет реставрировать… " — равнодушно и отрывочно думала я, сползая вниз по неприступной двери. Сознание уплывало, кашель выворачивал легкие, огонь превратившись в жуткого монстра бушевал совсем рядом.

Глава четырнадцатая. Тили-тили-тили-бом, вот и сгорел приведения дом

Что-то мокрое, горячее трогало мои щеки и громко, сосредоточенно сопело. Я осторожно приоткрыла один глаз и увидела совсем близко белоснежные, острые клыки, розово-красный, проворный язык и черный нос.

— М-м-м, уйди чудовище, — с усилием простонала я, и попыталась увернуться от мокрых, собачьих лобызаний.

Звонкий, заливистый лай был мне ответом.

— Она очнулась! Очнулась! Эмма, ну открой же скорей глаза! — наперебой, взахлеб закричали детские голоса, принадлежащие Шурику и Лизе.

Я открыла оба глаза и первое, что увидела — это пронзительное синее небо, затем развевающийся подол знакомого, ситцевого платья в черный горошек и смуглые детские ноги в белых носочках и красных туфельках. Летние, серые туфли со сбитыми носками нетерпеливо переминались немного дальше. Четыре мохнатые лапы светло-желтого цвета, на месте не стояли. Они радостно подпрыгивали, мельтешили и вызывали у меня головокружение.

Стон протяжный и хриплый вырвался у меня из горла, и я закашлялась, пытаясь приподняться.

— Лежите, лежите! — надо мной склонилось морщинистое и доброе лицо профессора Стефана Стефановича. — Слава богам, пришла в себя наша голубушка! Эмма Платоновна, вы простите меня старика, но не могу не задать один вопрос — вы почему в горящей бане оставались, когда легко можно было выйти? Дверь-то открытая была…

Я зажмурилась вспоминая свою борьбу с" открытой" дверью. Почему-то припомнилась ржавая лопата с новеньким и крепким черенком, мирно лежащая в зарослях зеленой, кровожадной крапивы.

Я повернула голову к мальчику.

— Шурик, ты не мог бы сбегать за баню и посмотреть, там лопата в зарослях крапивы все еще лежит?

Ноги Шурика неуверенно и осторожно затоптались, он молчал и отводил глаза в сторону. Лицо профессора сочувственно сморщилось. Выцвевшие, голубуе глаза за стеклами круглых очков, смотрели на меня жалостливо.

— Ох, голубушка, Эмма Платоновна! Вынужден вас огорчить, нет уже бани… и зарослей крапивы за ней тоже нет… Здание до самого основания выгорело, а крапиву затоптали пока его потушить пытались. Но огонь стоял такой плотной стеной, что даже подойти к пожару не было возможности, он чудом на дом и другие постройки не переметнулся. Просто вразрез, вопреки всем законам физики, этот пожар произошел, — шелестел надтреснутый голос Стефана Стефановича.

Меня вдруг резко затошнило. Закружилось синее небо над головой. Перед глазами возникла визжащая и отбивающаяся от призрака женская фигура на фоне оранжево-красного, мощного пламени.

— Екатерина Васильевна? — я затаила дыхание ожидая ответа на свой вопрос. Хотя в глубине души уже знала, что мне скажет профессор.

Стефан Стефанович снял очки с серыми, металлическими дужками, слишком долго и тщательно вытирал круглые стеклышки мятым платком, в коричнево-белую, крупную клетку.

— Сгорела ваша управляющая, Эмма Платоновна, сгорела так основательно, словно не из костей и плоти была, а чучелом соломенным, — мужчина понизил голос до шепота и опасливо покосился в сторону вытянувших шеи, явно прислушивающихся к нашему разговору детей. — Вы недалеко от крыльца лежали, наверное в последний момент выход в дыму нашли и в открытую дверь смогли выйти.

Я погладила мягкую, зеленую траву, посмотрела в высокое и вечное небо, которому не было никакого дела до возни смешных существ, называющих себя людьми. Только сейчас ощутила запах гари и мокрой земли. На душе стало тоскливо и пусто, но это длилось недолго. Радость — яркая, как само голубое небо над головой захлестнула меня. Пусть это было эгоистично, но я радовалась тому, что осталась жива. Радовалась еле заметному ветерку, который дул мне в лицо, радовалась прыжкам Лимона, улыбкам моих дететей. Радовалась тому, что могу ощущать свои руки, ноги, и они совсем не болят! Я вырвалась из огненного плена практически не понеся никаких потерь!

— Стефан Стефанович, я бы хотела в дом пройти, вы мне поможите? — спросила я ощупывая на себе неповрежденную и совершенно целую простынь.

— Конечно, конечно голубушка, Эмма Платоновна, — засуетился профессор. — Может лучше Степана позвать? Хотя…, не в себе сейчас он. Любимую супругу потерял. Я ему успокоительной настойки дал лошадиную дозу и доверил заботе горничной Юленьке.

— Юленьке…, не хочу сегодня имя это слышать. Степана тоже трогать не надо, мы и сами потихоньку доберемся. Да, Шурик? — мой голос уже не напоминал стон слабейшего в мире создания, он был четким и решительным.

Наша странная процессия тихим шагом побрела к дому. Впереди бежал радостный Лимон, за ним вприприжку скакала Лиза. Я же брела медленно, поддерживаемая с одной стороны Шуриком, а с другой пожилым профессором.

Из дома нам навстречу уже бежала старшая горничная Галина, в ее руках синим флагом развевался мой халат.

— Эмма Платоновна, беда какая приключилась! Ох, бе-е-еда! — голосила женщина, вытирая ладонью заплаканное лицо.

— Галина! — резко оборвал ее всхлипывния Стефан Стефанович. — Вы бы лучше постель нашей хозяйке приготовили и чай с лимоном, да сахару положите побольше!

— Сейчас, все будет сделано и чаек уже готов, и постелька, — приговаривала Галина, пытаясь надеть на меня халат.

У нее это получалось не очень хорошо, в конечном счете я вынуждена была забрать халат и одевать его самой поверх простыни, которая так и норовила распахнуться при ходьбе.

Мысли работали четко. Хотелось увидеть Агафью Платоновну и немного подумать над произошедшим событием.

— Мне сейчас нужно в кабинет пройти, постельку оставим на потом. Галина, вместо чая, коньячок из буфета возьмите, там на нижней полке в коричневой бутылке с самой старой этикеткой, а лимон пожалуй оставьте, — распоряжалась я на ходу, и шла уже совсем уверенно, отказавшись от помощи Шурика и Стефана Стефановича.

Вторая рюмка коньяка окончательно вернула мне способность мыслить здраво и последовательно.

— Вот понимаешь ли, Агафья Платоновна, возникший в бане пожар объяснить я могу. Сама его нечаянно устроила, — я нервно хохотнула вспоминая полет голубой чашки. — Даже приведение Юленьки могу объяснить. Если дыма наглотаешься и не такое померещится… Но кто подпер дверь с той стороны? Екатерина Васильевна со мной была, а ведь я ее главной злодейкой назначила…

Моя рука потянулась к пузатенькой, пыльной бутылке. Веселое и звонкое" буль-буль", словно весенняя капель полилась в приземистую, зеленоватого стекла, рюмку.

Агафья Платоновна нахмурила брови и укоризненно, осуждающе закачала головой. Темно-карие глаза смотрели неодобрительно, даже зеленая шаль на ее плечах упрекающе зашевелила своими шелковыми кистями. Белые, холеные руки виртуозно тасовали колоду карт, но делать расклад тетушка не спешила.

— Не надо, на меня так смотреть, уважаемая моя родственница! Уверяю вас, что эта рюмка будет последней. Просто помянем бедную Екатерину Васильевну, что-бы пусто ей было! — ароматная жидкость маслянисто обожгла мое горло, приятно согрела желудок и немного затуманила мозг.

— Ну, вот видишь Агафья Платоновна, третья рюмка была мне просто необходима! Хочется сейчас забыться, а не разгадывать шарады с дверью, — я зевнула и довольно улыбнулась, разглядывая большой, кожаный диван напротив.

Но опробовать его на мягкость и уютность мне было сегодня не суждено. В дверь осторожно постучали.

— Войдите! — я старалась говорить уверенно и громко, но язык снова решил меня предать, он заплетался и мямлил, словно пьяный путник на ночной дороге.