"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 129

Президиум выразил наше «единодушное» мнение, которое закрепил на бумаге, и оно пошло куда-то наверх… В конце концов, все мы были советскими, и нам в голову не приходило отказаться от завоеваний Октября…

— А что ты скажешь о книге? — спросила Валя.

— Не знаю, — ответил я на вопрос Вали, как мне книга?

— Революционно, но скучновато. Если честно, мне больше нравятся его стихи.

— Сталину тоже нравились, — заметил Боря.

— Это ты к чему? — спросил Саша.

— Да к тому, что при Сталине его за эту книгу — в ГУЛАГ без права переписки.

— А что особенного в книге, что его нужно в ГУЛАГ? Не понимаю, чего все всполошились, — пожала плечами Валя.

— Я тоже не понимаю, почему ее нельзя было издавать у нас? — поддержала подругу Нина.

— Да это как раз понятно, — заметил я. — У Пастернака проходит мысль о том, что революции для многих — это не путь к счастью, а трагедия. И те, кто призывает народ к революции, часто не задумываются, к чему это приведет… Вот вам и контрреволюция.

— Умно, но слишком прямолинейно, — не согласился Саша. — В книге поднимается много вопросов, и это скорее философская книга. Пастернак через биографию доктора Живаго затрагивает вопрос жизни и смерти, проблемы религии и революции в том числе.

— Ну, а, в конце концов, по Пастернаку, человек — букашка. Вот и вся идея, — сказал Боря.

— Ну, а зачем издавал книгу за границей-то? — сказала Оля.

— Да потому и издал, что у нас его издавать запретили. А если бы издали, капиталистам было бы и крыть нечем. А теперь получается, что он сыграл на руку врагу, — сделала вывод Нина.

— Правильно. Его склоняют и осуждают все, кому не лень, — заключила Валя.

— Если б только склоняли, а то предлагают вообще из страны выслать.

— А самое обидное, — сказал Саша, — что осуждают те, кто вообще не представляет, о чем на самом деле книга: «Я не читал, но осуждаю». Как можно осуждать, если не знаешь, что?

— Я где-то читал, что Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию несколько раз. Так что ему премия не просто так с неба на голову свалилась, — сказал Боря.

— Так речь-то идет о том, за что дали. А дали за роман «Доктор Живаго».

— Почему только за это? — не согласился я. — По-моему, он получил премию и за стихи тоже.

— Не знаю, как вам, а мне книга не понравилась. Второй бы раз читать не стала, — категорично заявила Нина.

— На то она и книга, чтобы кому-то нравиться, кому-то нет. У каждой книги свой читатель, — подвела итог Валентина.

— По крайней мере, Пастернак, отдавая роман на Запад, не прятался за псевдоним, как другие. И за это ему честь. А что за книга его «Доктор Живаго», время покажет.

Саша сказал, что думал.

Глава 14

Прачечная. Столовая и студенты Крайнего Севера. На ликероводочном заводе. Тревожный звоночек. Среда заедает.

Быт наш не отличался сложностью. Рубашки и майки стирали в прачечной, которая располагалась в подвальном помещении. А носки, которые требовали частой стирки, мы стирали с мылом под краном с холодной водой. Горячая вода подавалась по расписанию.

Стиральные машинки еще оставались новинкой. Выпускал их Рижский завод РЭС, и появились они в свободной продаже раз в 50-х годах. Хотя, говорят, что партийная номенклатура пользовалась стиральными машинками американского производства уже в двадцатых годах; простое же население еще долго употребляло тазик и стирало руки о стиральную доску.

Когда появились первые стиральные машинки, появилась и реклама. Я помню, как в магазинах, где продавали дефицитные машинки, висел рекламный плакат: ««Пусть будет закрыта дорога к корыту!» и ниже: «Шагами большими — к стиральной машине!»

Обедали мы в студенческой столовой в основном корпусе института. Обеды стоил сравнительно дёшево: сытно поесть можно было за два рубля или два с полтиной с первым, вторым и компотом. Чай стоил двадцать копеек, а хлеб лежал на столах свободно: ешь вволю. У кого денег оставалось «впритык», за семьдесят копеек можно было наесться макаронами с томатным соусом. В таком случае подавальщицы, жалея студентов, вместо порции накладывали две.

Мы получали стипендию двести двадцать пять рублей и ревниво относились к студентам Крайнего Севера, которым выдавали талоны на бесплатное питание, а администрация их районов доплачивало еще какую-то сумму к госстипендии. Сытые якуты, эвенки и чукчи вызывали мелкую зависть, и их называли за глаза буржуями. Жировали студенты из Магадана, которым родители присылали по тысяче и больше рублей. Кстати, от магаданцев я впервые узнал, что короткое магаданское лето тоже радует жителей белыми ночами.

Иногда мы ходили на товарную станцию разгружать вагоны и тогда пировали.

Кто-то из наших старшекурсников рассказал о том, что студентов хорошо берут на временную работу в цеха ликёроводочного завода, потому что студенты не пьют до упаду и к труду относятся более добросовестно, чем мужики с улицы, которые долго на этом предприятии и не задерживаются.

Мы пошли устраиваться на упомянутый завод вместе с Жорой Дроздовым. К нам присоединился наш однокурсник Ванька Карюк из Омска. Денег родители Ваньке присылали достаточно, но, как говорится, «За компанию и монах женился». Ванька был хорошим человеком, незлобивым, необидчивым и открытым, но способности имел посредственные и к тому же немного заикался. А поэтому учился с трудом, хотя зубрил прилежно, и я его видел всегда корпевшим над учебниками.

Нас поставили на конвейер в разливочный цех, где по известным причинам рабочих рук не хватало.

Сюда мы ходили после лекций и работали полдня. В первый день меня удивило, что в пределах разливочного цеха спиртные напитки лились водой и ничего не стоили. По конвейеру шли наполненные бутылки с водкой, перцовкой, ликерами и даже с рябиной на коньяке. Мы снимали продукцию с движущейся ленты и упаковывали в ящики. Случались сбои, когда кто-то из зазевавшихся не успевал снять с конвейера бутылки, они наезжали друг на друга и происходил «завал». Бутылки бились, бригадир ругался, но никакого наказания не следовало. Больше жалели разбитую посуду, чем спиртное. Остатки из разбитой посуды сливались в большой открытый чан, и он стоял наполненный водкой, запах которой чувствительно ощущался в атмосфере цеха.

Готовая продукция сразу уходила через раздаточное окно на погрузку. Шоферы видели через окно нескончаемую конвейерную череду дьявольских напитков, видели, как бились бутылки и как стекали со змеиной ленты ручьем их содержимое. Лица водил отражали все разнообразие человеческих страданий. Открытый чан с водкой стоял недалеко от раздачи, манил своей близостью и раздражал недоступностью. Шоферы знаками и голосом просили зачерпнуть немного водки и передать через окно, но мы не реагировали, потому что тогда нам пришлось бы вообще бросить работу и только наливать им в их фляги, бутылки и грелки.

В цеху работали не только студенты, но и разнорабочие, которые зарекомендовали себя относительно трезвым поведением в других цехах, и их перевели сюда, в разливочный.

На работе мы не пили. Ни у кого из нас не возникало потребности к случайной выпивке и затуманиванию мозгов только потому, что случился повод. Зато рабочие, несмотря на доверие к ним, соблазнялись дармовым продуктом и частенько прикладывались к нему. Делали это зло и по-варварски. Они брали целую бутылку, открывали, причем отточенным ударом по дну так, что вылетала картонная чашечка-пробка вместе с белым сургучом, делали пару глотков и выливали всю остальную водку в чан. Иногда они, развлекаясь, били ладонью по горлышку бутылки и от бутылки отлетало донышко. Водка, естественно, лилась на цементный пол с решетчатым стоком.

Один рабочий еще до начала работы выпивал четвертинку перцовки, если она шла по конвейеру, при этом не применуя пояснить:

— Простудился, надо «перцовочкой» полечиться.

Так он каждый день «простуживался» и, если не было «перцовочки», не брезговал водкой. Вечером рабочий тоже выпивал свою четвертинку. Этот тихий и неконфликтный пьяница вполне нормально работал. Но такие долго не задерживались в нашем цеху. Несколько дней держится человек, выпивая только после смены. Потом жадность и доступность водки одолевают и толкают выпить «сколько можно», чтобы пройти проходную.