"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 178

Леонард, как и обещал, ждал на остановке. Увидев меня, заулыбался. Похоже, он действительно был рад видеть меня. Дом его находился в двух остановках от театра и представлял собой типовую панельную «хрущёвку» с небольшими балконами и плоской крышей. Мы поднялись на третий этаж пятиэтажки. Дверь открыла жена Леонарда.

— Я вручил хозяйке цветы и конфеты, передал Леонарду бутылку вина.

Она с укоризной посмотрела на мужа, и её взгляд говорил: «вот как надо».

— Эля, — представилась хозяйка. Я назвал себя.

Жену Леонарда я в театре не встречал, может быть, потому, что костюмеры — каста замкнутая и, они корпят за швейными машинками, не поднимая головы, с утра рабочего дня до вечера, но теперь рассмотрел её.

Росточка Эля оказалась небольшого, худенькая, со смуглой кожей и едва уловимыми азиатскими чертами красивого лица, черными глазами и вьющейся копной густых волос, заплетённых в две тугие косички. Я невольно сравнил её с русоволосым и сероглазым Леонардом — полным её антропологическим антиподом. Но, известно, что противоположности притягиваются, да, и опять же, как говорят в народе, «любовь зла». Макияж Эли отличался незатейливостью. Она подкрашивала, а лучше сказать, обозначала губы помадой неброской, легкого морковного цвета, и казалось, что это ее естественный цвет. Брови же и ресницы, от природы чёрные как сама тушь, которой пользуются женщины, красить было излишне. Зато Леонард пользовался гримом и пудрой, наверно, отождествляя себя с актёрами, потому что сам считал себя человеком театральным. Он слегка подкрашивал губы, подправлял брови и припудривал лицо. Это я заметил ещё в театре, и об этом знали рабочие сцены, но никого это не возмущало, потому что большинство из них отличало гордое ощущение принадлежности к искусству, где царили другие законы, более свободные и отличные от общепринятых. Всё это делало лицо Леонарда более женственным, чем оно на самом деле было.

Хозяева готовились к моему приходу и даже накрыли стол. На столе стояла бутылка портвейна, сыр, тонко нарезанная колбаса, яблоки, и почему-то солёные огурцы. Я понял, что Леонард купил вино, помятуя о выпивке после погрузки вещей Алмазова в контейнер, когда я едва притрагивался к рюмке с водкой, хотя он и сам, может быть, глядя на меня, налегал на неё не очень.

Мы выпили вина и говорили о пустяках, перебрасываясь ничего не значащими фразами, чувствуя некоторую неловкость от нечаянного и поверхностного знакомства, но когда разговор зашёл о театре, наше скромное застолье оживилось.

— Эля, а вы почему пошли работать в пошивочный цех? Леонард говорил, вы по образованию художник, — спросил я.

— По образованию я художник по костюмам, — охотно отвечала Эля. — В художественном училище, которое я закончила, есть такое отделение. Но работаю мастером в пошивке, а проще швеёй, хотя официально называюсь художником-модельером… Я же шила с самого детства — сначала платья куклам, потом вместе с мамой костюмы для школьных спектаклей. Так в театр и попала. Подруга, которая работает в бутафорском цехе, тоже из нашего училища, привела.

Эля засмеялась.

— Помню свой первый рабочий день. В бутафорском цехе подруга попросила меня после смены помочь помыть баки из-под клея. Я так мыла, что пришла домой вся в клее. Хозяйка схватилась за голову, думала, что теперь всегда я так и буду в клее ходить. Я успокоила её, объяснив, что буду работать там, где шьют костюмы.

— Ну и что, нравится? — поинтересовался я.

— Конечно. Мы же не просто рубашки с брюками шьём, мы шьём исторические костюмы. Только некоторые вещи для спектакля подбираются из того, что уже есть, а чаще мы шьём новые по эскизам художников. У нас же делают всё вплоть до перчаток. И военные мундиры, и сложные платья, даже шубы.

— Целый день с иглой, такой кропотливый труд, — посочувствовал я. — Наверно тяжело? Работы много, а заработок, я знаю, небольшой.

— Ну да. Если премьера, приходим к восьми, а во сколько уходим, даже сказать затрудняюсь. И деньги платят не такие уж большие, но я получаю удовольствие от своей работы… Пока, по крайней мере, денег хватает, хотя и не шикуем.

Сказала это Эля просто, без всякой рисовки, и я поверил, что ей действительно важен процесс, и результат работы её волнует больше, чем лишняя десятка к зарплате.

— Вот где ещё попробовать сшить костюм какого-нибудь восемнадцатого века со всеми шлейфами, турнюрами, да фижмами? А когда видишь, что костюм понравился и актёру, и художнику, чувствуешь удовлетворение, словно крылья вырастают, — искренне сказала Эля. — А вообще не знаю, меня зовут в бутафорию. Там тоже интересно. Я для них шляпы делала. Одну, сложной формы, сплела из бумажного шпагата. Из зрительного зала шляпа смотрелась, как соломенная. И бутафорам, и режиссеру понравилось… Но в любом случае хочу работать в театре.

Леонард молча резал яблоко ножом и лениво жевал, явно недовольный вниманием только к его жене.

— Леонард, — повернулся я к нему, но меня перебила Эля:

— Да какой он Леонард?.. Леонид, Лёнька. Это он в театре Леонард. Там все на себя туману напускают. Вон, ваш Вячеслав тоже обижается, когда его Славкой зовут. Глупости всё это.

Я посмотрел на Леонарда. Он натянуто улыбался, не зная, как реагировать. Потом сказал:

— Да какая разница, Лёнька так Лёнька.

— Ладно, Лёнь, — сжалился я над ним. — На работе буду звать тебя Леонардом, а по-свойски Леонидом.

— Идёт, — согласился Леонид.

— Хотел спросить, а что тебя-то привело в театр?

— Трудно сказать, может быть во мне осталось ощущение праздника, когда ещё в школе ходили на спектакли всем классом или с родителями. Но после школы пришлось идти работать на стройку. Театр как-то отошёл на второй план, потом появились другие дела… Когда познакомился с Элькой, которая уже работала в театре, и от нeё узнал про набор рабочих сцены, пошел, не раздумывая. В деньгах, может, и потерял, но понял, что это моё. И потом — это не рутинная работа, которой мне приходилось всё время заниматься. Да и график работы более-менее свободный. Ведь главное, чтобы декорации стояли, а кто и сколько человек их ставит, кому до этого дело? Вот мы по очереди и устраиваем себе выходные.

— Лёнь, — сказал я. — А дальше что? Я смотрю, здесь все, включая рабочих, люди театральные и к театру просто привязаны. Это уже болезнь какая-то. Вот и ты…

— А сам? — перебил меня Леонид. — Ты тоже ведь заболел, если в рабочие сцены пошел, хотя по профессии учитель?

— Похоже! — засмеялся я. — Только у меня немного другой случай. Просто я хотел посмотреть на театр изнутри, ощутить закулисье… А в артисты я не гожусь, таланта Бог не дал.

— А я хотел бы артистом стать, и чувствую, что мог бы, но тоже не гожусь, потому что заикаюсь.

— Я это заметил. Но ты ведь заикаешься не всегда? Ты же вот сейчас разговариваешь почти нормально?

— Не всегда. Но когда наступает какой-то ответственный момент, — меня как черти за слова дёргают, я начинаю на них спотыкаться… Я же хотел поступить на актёрское отделение. Из-за заикания и не приняли, хотел на режиссерский, тоже завернули, сказали, как вылечишься — приходи… Знаешь, иногда смотрю на сцену, когда там актёры, и появляется такое желание хоть на минуточку выйти на сцену и быть с ними.

— Несчастные люди, — улыбнулся я.

— Почему несчастные? — удивился Леонид.

— Ну как же! По сто раз играть одно и то же. Даже если и несколько спектаклей. С ума сойти можно. На конвейере и то больше разнообразия.

— Не знаю, — удивился Леонид. — Я готов играть и тысячу раз. Только не думаю, что это будет одно и то же.

— Володя, он ведь способный, только застенчивый и очень мнительный, — нервно вставила Эля.

— И застенчивость, и мнительность, и замкнутость, и повышенная раздражительность, а бывает, что и депрессия — всё это может быть результатом заикания, — сказал я. — Человек с подобным дефектом, сам того не желая, старается избегать активного общения с людьми. Так что явление это не так безобидно, как иногда кажется.