"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 60

Мать хотела немедленно ехать в Новые Выселки и ждала отца. Но отец рассудил, что разумнее дождаться утра, ведь, по существу, они еще ничего не знали.

А поздно вечером, когда уже стемнело, появилась бабушка Маруся. Она с порога заголосила, запричитала. Мать усадила ее на диван в зале и дала воды. Прибежала тетя Нина. Бережно переставляя ноги, вышла из своей комнаты бабушка Василина.

Бабушка Маруся чуть успокоилась, а у нее и сил-то говорить больше не было. Маленькая, сухонькая, в отличие от дородной Василины, она являла ее полную противоположность, в чем только душа держалась. Она промокнула глаза кончиком черного сатинового платка, узлом завязанного на шее и, всхлипывая, рассказала, что Павла нашли на бревнах за деревней с шилом в сердце. Рядом валялись две пустые бутылки изпод водки и стакан.

— Убили его, дочка! И кому он помешал, страдалец? Ведь жил — мухи не обидел.

Бабушка Маруся тоненько заскулила и, что-то приговаривая, качала головой из стороны в сторону.

Мать достала из шифоньера с полочки, где хранила лекарства, валерьянку, накапала в стакан, плеснула воды и заставила бабушку выпить.

Рано утром мы с матерью и бабушкой Марусей поехали автобусом до колхоза «Рассвет». Отец ушел на работу и обещал подъехать позже.

Тоня встретила нас тихо, без слез. Все в ней уже перегорело, и она опустошенная, недоумевая и не до конца понимая, что это произошло с ее Павлом, делала все как во сне.

Когда ее спрашивали о чем-нибудь, она не слышала, и приходилось повторять вопрос еще раз.

Дядя Павел лежал уже прибранный, в коричневом костюме, который он привез из Германии, в белой рубашке в синюю подоску и синем галстуке в белый горошек, завязанном толстым неумелым узлом. Редкие рыжие волосы были аккуратно зачесаны назад. Ни орденов, ни медалей на дяде Павле не было. Вовка вспомнил дядю Павла, когда он вернулся с войны. Тогда грудь дяди украшали шесть медалей и два ордена. Всех своих кровно завоеванных наград он лишился разом, когда был осужден.

Гроб еще не привезли. Колхозные плотники обещали сбить гроб к полудню, и дядя Павел лежал на двух досках, пристроенных концами на табуретки.

Позже Тоня рассказала, что дядя Павел не пришел ночевать, и она бегала по деревне, бесполезно пытаясь узнать, не видел ли кто его.

А утром остывшее тело дяди Павла нашли на бревнах. Он сидел, свесившись вниз головой, с безжизненно опущенными руками.

Участковый милиционер допросил всех, кто видел дядю Павла в тот вечер, и особенно тех, кто с ним пил на бревнах. Мужики эти оказались сплошь положительными. Один — колхозный плотник, другой — счетовод, выпить любили, но работали добросовестно и ни в чем плохом замечены не были. Они показали, что выпивали о дядей Павлом. Выпили сначала одну поллитру, но с закуской на природе, вроде, как и не пили. Дядя Павел сам вызвался сходить за второй бутылкой. Сидели тихо, не ругались, вспоминали фронтовые годы. Все воевали. А Митрич, счетовод, под Минском руку потерял. Правда, был Павел какой-то задумчивый, вроде как мысли его где-то в другом месте находились, а когда пел «Землянку», плакал. Потом стали расходиться, потому что начало темнеть. Плотник Иван Петрович поднялся первым. Сказал, что, мол, его Катерина небось уже у ворот с валиком стоит. Митрич ушел следом. Митрич еще спросил у Павла, идет он домой или нет. Павел сказал: «Идите, я чуток посижу, покурю».

А шило это его, Павла. Он же по сапожному делу мастер был. Пол деревни у него сапоги тачало. Но когда они выпивали, шила у него не видели. И зачем он взял его с собой, непонятно.

Участковый составил акт. Приезжал следователь из города и тоже говорил с Иваном Петровичем, с Митричем и другими мужиками, которые подтвердили, что Павел ни с кем не ссорился, вел себя смирно, и врагов у него не было. И хотя и бабушка Маруся, и Тоня твердили, что Павла убили, что не мог он сам на себя руки наложить, и что шило это не его, потому что его шило дома, следствие подтвердило факт самоубийства.

После похорон я попросил отца сходить со мной к месту гибели дяди Павла, Отец посмотрел на меня и кивнул, соглашаясь. Он сразу понял, зачем это нужно.

Мы молча пошли на конец деревни. Деревенские бабы выглядывали изза невысоких заборов и провожали нас любопытными взглядами. Молодуха, попавшаяся нам с ведрами на коромысле, поздоровалась и, обернувшись, долго глядела вслед. За околицей, на большой поляне высилась связка сосновых бревен, заготовленных для какой-то колхозной надобности. Бревна удерживались двумя вбитыми по бокам толстыми кольями. Совсем рядом стоял березовый лесок, а метрах в двухстах начиналась деревня.

Мы с отцом сели на бревна. Я закрыл глаза. Отец не мешал мне и молча любовался открывающейся с бревен панорамой.

Я стал думать о дяде Павле, представил его сидящим на этих бревнах. В ушах появился звон и стал расползаться, охватывая все пространство вокруг меня, и все ширился и нарастал, отдаваясь болью в висках и затылке. Хотелось заткнуть уши или сдавить голову руками, чтобы унять боль.

Я всегда плохо переносил эти состояния, когда сознание перемещалось в пространство, которое позволяло мне «видеть». Это темное пространство было все испещрено золотистыми маленькими точками. Мое сознание проникало туда и, словно, вытаскивало нужные мне картинки через какой-нибудь ключевой образ или деталь. Мои ощущения при этом были очень разными и непредсказуемыми, только звон, иногда слабый, иногда невыносимо сильный появлялся всегда…

Вдруг все разом кончилось, взорвавшись и ослепив меня яркой вспышкой. Пошла картинка в знакомом мне замедленном темпе. Постепенно она обрастала все большим количеством деталей. Уже был вечер, но я отчетливо разглядел дядю Павла и двух мужчин. Я видел их со стороны, как бы паря над ними, но видел четко до мелочей. Трое говорили о чем-то, плавно жестикулируя и кивая головами. На траве валялись пустые бутылки, на бревне стоял стакан. Вот поднялся один мужчина, невысокий, широкий в плечах. «Это тот плотник», — отметил я. За ним встал другой, худощавый, ростом чуть повыше плотника, с пустым рукавом вместо левой руки. Они немного постояли, повернув к дяде Павлу головы, и ушли.

Дядя Павел взял папиросу из лежащей рядом пачки «Север» и закурил.

Я не заметил, откуда появился высокий худой мужчина в простом поношенном пиджаке и мятых брюках, заправленных в кирзовые сапоги. На голове мужчины сидела кепка, надвинутая на глаза. Он поздоровался за руку с дядей Павлом, и его пошатнуло. Он сел на бревна. На руке я заметил наколку: солнце с расходящимися лучами и четырьмя буквами на пальцах, то ли «Поля», то ли «Коля»; Первую букву я не смог разобрать.

Я вдруг увидел его лицо крупным планом, словно кинокамера наехала на него, вернее, это моя вторая сущность, глазами которой я и видел картинку прошлого, приблизилась к лицу мужчины, подчиняясь моему желанию. Для меня это не было чем-то необычным. Когда я погружался в это свое состояние «видения», я мог управлять своим другим сознанием, то есть другой своей сущностью.

Впалые щеки нездорового человека, заросшие щетиной, и волчьи глаза, сверкнувшие зло в отсвете папиросной затяжки дяди Павла.

Мужчина о чем-то просил дядю Павла, тот что-то отвечал. Когда дядя Павел попытался встать, тот схватил его за ворот рубашки. Дядя Павел ребром ладони ударил мужчину по рукам, тот разжал руки, но когда дядя Павел сделал ещё одну попытку встать, мужчина быстрым движением сунул ему что-то в бок. Я понял, что это шило. Дядя Павел инстинктивно схватился рукой за место, куда вошло шило, наткнулся на руку убийцы, которую тот еще какое-то время держал на деревянной ручке. Глаза дяди Павла изумлённо раскрылись и тут же погасли. Мужчина отпустил дядю Павла, и его туловище уткнулось в колени, а руки повисли плетьми, доставая кистями нижние бревна. Мужчина осторожно залез в карманы брюк дяди Павла, что-то засунул обратно, огляделся и быстро пошел прочь, обходя деревню.

Потом наступил провал, темная пелена заслонила мне глаза, и я ничего не видел, но знал, что все еще нахожусь в другом отрезке времени…