"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 74

— Да у него отец, выполняя задание партии, чуть не погиб в этой, как его, Турции.

— Это мы знаем, — упрямо стоял на своем Третьяк. — Но сейчас мы в комсомол принимаем не отца.

— Ты что, Третьяк, сдурел чтоли? — вскипел Пахом. Он встал изза своей парты и, не давая опомниться Женьке Третьякову, который тоже вскочил при этих словах и уже поднял ладонь, чтобы хлопнуть ей по столу, но Пахом не дал ему и слова сказать:

— Каким знахарством? К нему что, толпами в очередь стоят? Он что, объявление повесил, что он знахарь. Это ты его этим словом обозвал. Ты у нас всего без году неделя, а мы Вовца сто лет знаем. Как немцы ушли, они и приехали. Ты наших пацанов про него спроси, они тебе скажут. Способности у человека такие особенные. Может, он для людей еще такое сделает, что тебе и не снилось.

— А помнишь, у тебя зуб болел? — ехидно спросил Третьяка Пахом. — Ты же на стенку чуть не лез: «Ой, мамочки».

Пахом передразнил Третьяка. Все засмеялись.

— Кто твой зуб вылечил? Вовец. За три минуты все прошло.

— А это неизвестно, вылечил или так совпало, что сам прошел, — уже спокойно произнес Третьяков. — Комсомолец этой чепухе не должен верить. В Уставе что сказано? — Женька Третьяков взял Устав, открыл и на этот раз быстро нашел нужное место: «Вести решительную борьбу со всеми проявлениями буржуазной идеологии, с тунеядством — ну это ладно, вот — религиозными предрассудками, различными антиобщественными проявлениями и другими пережитками прошлого».

— Ну и какие же ты видишь антиобщественные проявления в том, что Вовец тебе зуб вылечил? — с усмешкой спросил Пахом.

— Я считаю, что спор бессмысленный. Давайте спросим у Анохина, что он думает о религиозных предрассудках и буржуазной идеологии, и будем голосовать. Если большинство «за» — принимаем, «нет» — значит, нет, — поставил точку разумный Богданов.

Я чувствовал себя так, будто меня вывернули наизнанку и теперь скребком скоблят внутренности, задевая живые нервы и проводя железом по голым костям.

— А что я думаю? — вяло ответил я. — Тоже, что и вы. Как всякий нормальный человек я принимаю нашу идеологию и не принимаю буржуазную. Только при чем здесь идеология? Гипноз — это наука. Гипнозом лечат во всем мире, и есть люди, обладающие даром гипноза в большей или меньшей степени. А энергетическими способностями обладают все люди. Только у разных людей они разные. Это как память: у кого она есть, у кого ее нет, но память можно развить. Всё это — общенаучные факты. И ничего здесь буржуазного нет.

— А как же предметы, которые ты двигаешь глазами? — больше по инерции спросил Женька Третьяков.

— Ну, это когда получается, когда нет! — соврал я. — И это тоже особый вид энергии.

— Но у меня-то не получается? — пожаловался Третьяк.

— Тренируйся! — насмешливо сказал Пахом.

Проголосовали за меня все, кроме Женьки Третьякова.

— Я остаюсь при своем особом мнении, — упрямо стоял на своем наш единогласно избранный комсорг. — Это мнение я как комсомолец буду вынужден отстаивать в райкоме ВЛКСМ…

Отец, выслушав мой рассказ о комсомольском собрании, нахмурился и сказал:

— Видно, придется вмешаться, а то этот ваш принципиальный Третьяков так твою биографию сдуру подпортит, что потом ни в один ВУЗ не поступишь.

Глава 22

Ощущение чужой беды. Снова Орех с Кумом. Получка. В кафе «Огонек». Китаец. Гибель Кума.

Перед сном я читал «Записки о Шерлоке Холмсе» Конан Дойля и вместе с доктором Ватсоном пытался проникнуть в тайну логики великого сыщика, восхищаясь его дедуктивным методом. «Вы приехали утренним поездом». «Разве вы меня знаете?» «Heт, но я заметил в вашей левой перчатке обратный билет. Вы рано встали, а потом, направляясь на станцию, долго тряслись в двуколке по скверной дороге?» Дама сильно вздрогнула и в замешательстве взглянула на Холмса. «Здесь нет никакого чуда, сударыня»… «Так откуда вы это знаете?» «Я вижу это, я делаю выводы. Например, откуда я знаю, что вы недавно сильно промокли и что ваша горничная большая неряха?» «Дорогой, Холмс, — сказал я, — это уже чересчур. Вас, несомненно, сожгли бы на костре, если бы вы жили несколько веков назад».

Вдруг буквы начали сливаться в одно темное пятно, в глазах померкло, и будто в голове взорвалась маленькая бомба: мерцающие точки разлетались с бешеной скоростью во все стороны, и на меня стало наплывать белое безжизненное лицо Кума. Это длилось доли секунды и пропало так же внезапно, как и возникло. Потом я еще какое-то время читал, но меня не покидало неприятное ощущение, что где-то рядом чужая боль, и все ждал видения, но больше ничего не произошло, только раз еще, когда я уже засыпал, я увидел пустые глазницы, те, какие я видел в тот день, когда Кум на спор тащил бревно.

Может быть, какими-то неизвестными путями мой мозг считал некий ход жизненного цикла Кума и теперь, помимо моей воли, выдает информацию о его жизни или смерти?.. Да, смерти! Я уже не сомневался, что Кума нет в живых…

О смерти Кума мы узнали на следующий день. Улица оживленно обсуждала бесславную кончину Геркулеса, дополняя каждый рассказ новыми фактами и домыслами. С трудом верилось, что Кума можно было вот так просто лишить жизни. Но я знал то, чего не знал никто. Я «видел», как убили Кума…

— Орех, тебе сколько начислили? — спросил Кум в раздевалке.

— Пятьсот. А тебе? — Орех неторопливо переодевался в чистое, устало поднимая руки, чтобы продеть в них рукава рубахи.

— На сотню больше, — губы Кума растянулись в улыбке, обнажая мелкие крепкие зубы. — Вздрогнем?

— Святое дело — получка! — согласился Орех. — Мирон придет?

— Будет ждать у проходной.

Кафе «Огонек» располагался недалеко от завода, рядом с кинотеатром «Родина», и больше походило на забегаловку, которых в городе стало много. Выкрашенное в зеленый цвет, кафе спряталось в небольшом скверике, сливаясь с зеленью листвы.

В кафе пришли, прихватив по дороге две бутылки белоголовки. Внутри было душно и накурено. Стоял несмолкаемый гам, все старались перекричать друг друга. Буфетчица Рая отмеряла водку в стаканы и нацеживала в кружки пиво, ловко маскируя недолив обильной пеной. Легко оттеснив очередь, Кум с Орехом пробрались к стойке. Очередь было заворчала, но в большинстве своем она состояла из рабочих того же пятого завода и, увидев Ореха с Кумом, быстро успокоилась — связываться с ними никто не хотел. Только невысокий крепыш в кепочкемосковке, надвинутой на глаза, и в расстёгнутой рубашке, изпод которой выглядывала широкая наколка, процедил сквозь зубы: «Что, Орех, тебя еще не успокоили?».

— Чего, чего? — моментально вскинулся Кум, готовый безрассудно, не задумываясь, броситься в драку.

— Ша! — остановил его Орех и, повернувшись к крепышу, сказал насмешливо:

— А, это ты, Китаец? Это кто ж меня должен успокоить? Ваши курские, что ли?

И уже свирепо, с угрозой:

— В другой раз выбирай слова… И старайся, чтобы мы с вашими не пересекались.

— Да, а как там Гундосый с Кылой? Из больницы вышли? — как бы невзначай спросил Орех. — Кум, сколько их тогда против нас было?

— Человек шесть было, — засмеялся довольный Кум. Китаец как язык проглотил. Только скуластая морда перекосилась злобой, и желваки заходили по скулам.

Орех с Кумом передали закуску: бутерброды с селедкой, яйца и соленые огурцы Мирону, затем вылезли из очереди сами, поднимая высоко над головой кружки с пивом. Мирон уже разложил закуску на бочке, и Ореху пришлось сдвинуть бутерброды, чтобы поставить пиво.

Кум достал из кармана тощего своего пальто бутылку, стукнул ее по дну, страхуя ладонью горлышко. Пробка осталась в руке. Очистив горлышко от сургуча, он налил до половины единственный граненый стакан и дал первому Ореху.

Орех чуть помедлил и стал пить маленькими глотками. Его передернуло, как от озноба, и он тут же отпил из кружки пиво.

— Значит, решил в мореходное, Мирон? — опросил Орех, когда все выпили.