"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 83

Новый корпус института разительно отличался от старого, похожего на нашу двухэтажную среднюю школу, в которой я учился, с темными классами и узкими коридорами. Новое здание радовало светлыми с большими окнами аудиториями, огромным спортзалом, большой библиотекой, столовой, актовым залом и залом-амфитеатром для сводных лекций.

Едва я оказался в фойе, как меня окликнул второкурсник Юрка Богданов:

— Привет, чувак! Говорят, завтра всех отправляют на картошку.

— На какую картошку?

— Ты что, с луны свалился? — Едем в колхоз помогать селу убирать урожай.

— Ну, значит едем, — согласился я.

— Что-то ты как-то без эмоций.

— А зачем тебе мои эмоции? Quod principi placuit, legis habet vigorem.

— Переведи, — потребовал Юрка.

— Что угодно повелителю, имеет силу закона, — перевел я.

— Ты знаешь латынь?

— Да так, скорее, какое-то количество выражений.

Юрка неопределенно пожал плечами и пошел дальше по своим делам.

В группе уже знали о колхозе и возбужденно обсуждали, что брать с собой и как одеваться. Вошла преподавательница английского, куратор нашей группы, и подтвердила официально, что весь иняз едет в колхоз «Красный Октябрь», в деревню Успенки.

Глава 2

Колхоз «Красный октябрь» и деревня Успенки. На постое у деда Савелия. Дед Савелий и Караваев. Деревенские «женихи». Гипноз или «ложное геройство»?

Колхоз прислал грузовики с открытыми кузовами, застеленными соломой, и мы, человек пятнадцать юношей и девушек разных курсов, плотно улеглись на мягкую подстилку в одну из машин и с песнями весело покатили в колхоз «Красный октябрь».

Разместили нас по-деревенски просто. Четырех мальчиков поселили к хозяину в дом, девочек, которые составляли большинство, — в клуб. Студентов других факультетов увезли в соседние деревни.

Успенки представляли собой довольно убогое поселение, где почти все избы крылись соломой, а некоторые жилища имели земляные полы. Удручающее впечатление производила пустота вокруг жилищ. Большие участки занимали огороды с картошкой, огурцами, свеклой, репой и морковкой, но почему-то кроме малого количества яблонь никаких других деревьев мы не видели. Зато в низине текла речка, а вдали темнел лес, куда деревенские бабы и ребятишки ходили за грибами, орехами и ягодами.

Наш хозяин, дед Савелий, человек преклонного возрасте, жил один, но хозяйство при всем при этом не бросал. Держал он свинью и одноглазую козу. Когда к козе подходили, она настороженно поворачивалась боком и выставляла правый рог. Еще дед Савелий держал штук тридцать всякой птицы: куры, гуси, индюки. На огороде у него росла одна картошка, да стояла пара яблонь и пара слив.

Мы как-то спросили:

— Дед, а чего у вас так мало фруктовых и почти нет никаких других деревьев?

— А на кой они? — усмехнулся Савелий. — Толку от них?

Почесал бороду и добавил:

— Вон лес стоит, вот тебе и деревья… А по поводу яблонь, дык, при Сталине налог был на них, три рубли за ствол. Непосильно. Вырубили все к ядрёне фене.

В колхозе дед по слабости здоровья и в связи с преклонными годами не работал. Государство положило ему пенсию в двести пятьдесят рублей, и пенсией дед Савелий остался доволен. А хозяйствовать ему помогал старик Караваев, тоже бобыль.

Хотя Караваев был всего лет на пять моложе Савелия, он находился в полной мужской силе: работал колхозным сторожем, ходил бить скот, вел свое хозяйство, да еще помогал по соседству Савелию.

Караваев приходил к Савелию под вечер. Иногда приносил бутылку водки, и они выпивали. При этом дед Савелий отсчитывал Караваеву ровно половину стоимости водки вплоть до копейки.

Городских дед Савелий взял с охотой. Продукты выписывал колхоз: мясо, молоко. Картошку давал дед Савелий, а за все это ему писали трудодни…

Я проснулся первым, немного полежал с открытыми глазами, посмотрел снизу на ходики, которые висели прямо над головой и встал. Сначала нехотя, потом, когда вышел во двор, меня охватило чуть свежим холодком, и я окончательно проснулся. Утра стояли уже прохладные. Над рекой плыл туман, стелился по земле, отчего казалось, что река затопила берега, и деревья тоже стоят в воде. Хозяйки варили обед, и над трубами вился дымок. Где-то залаяла собака, промычала корова, звякнули ведра, перекликнулись женщины. Деревня проснулась. В предутренние часы трудно заставить себя встать, так спать хочется, но именно в эти ранние часы проявивший мудрость получает заряд бодрости на весь день, наполняется восторгом и жаждой деятельного труда; и в эти часы человек, наверно, как никогда близко стоит у порога раскрытия тайны бытия и разрешения вечного вопроса смысла жизни.

Когда я вернулся в дом, ребята уже сидели с заспанными глазами на соломенном настиле, который служил нам постелью.

В поле мы выходили рано. От того, как быстро мы закончим выделенный нам участок, зависело — долго ли мы пробудем в этом Богом забытом колхозе.

Недалеко от нас работали школьники. Они как воробьи прыгали по грядкам, очень быстро набирали картошку в ведра и носили к тракторному прицепу. Ссыпать картошку помогал им молодой учитель. Ребячьи голоса летали в воздухе, и работать было вроде веселей.

На уборке картошки трудились и украинцы, которые каждый год нанимались в колхоз. Работали они от зари до зари, и результат у них был значительнее, чем у нас, молодых и неискушенных в полевых работах, и зарабатывали они хорошо.

Местным же денег не платили, им писали трудодни, и они работали спустя рукава.

Девушки к концу дня чуть не ползли по борозде, да и у нас, стоило разогнуться, в глазах темнело, блохами прыгали черные точки, и мы сменяли друг друга, переходя с подборки на погрузку.

Пятикурсница Алина Сомова, когда мы в первый день после обустройства пришли посмотреть, как они устроились, с высокомерием дембеля к молодому солдату сказала: «А вы, вьюнош, тоже студент? Даже не верится, такой молоденький». Я смутился. Девушки с четвертого и, тем более, с пятого курса казались мне такими «старыми», что думать о каком-то равном отношении с ними я не смел. Двадцатидвух — двадцатитрехлетние, они виделись мне из другого времени, — невесты для взрослых мужчин.

Алина Сомова вдруг повалилась на спину и напугала всех, взвыв дурным голосом: «Ой, девки, не могу, помру сейчас!»

Девушки мгновенно побросали ведра и расселись вокруг Алины.

— Тошнит, девки, видеть эту картошку не могу! — проговорила Алина.

— А что? — отозвалась старшая группы Света Новикова. — Очень даже может быть такое. Я где-то читала про сибаритов. Они вели праздную жизнь. У них даже не водопроводы были, а винопроводы. Лежит, а в рот вино капает.

— Во, жизнь! — отозвался с лошади бригадир Семен Петрович, нюхом почуявший непорядок и притрусивший с соседнего поля, как всегда зачуханный и небритый.

— Так вот, говорят, один сибарит, — продолжала Света, не обращая на него никакого внимания, — увидел, как работают в поле рабы, и тут же умер.

— Это как же? — не поверил бригадир.

— А также! Сердце не выдержало.

— Лопнуло, значит! Это от вина, — убежденно сказал Семен Петрович и потрогал левый бок.

— Ну, у вас не лопнет, вы самогон пьете! — серьезно заметила Алина.

Девушки дружно засмеялись, а бригадир, хлопая глазами, переваривал Валькины слова. И вдруг понес в бога мать:

— Растопырились, туды растуды на три деревни. Привыкли в городе на задницах сидеть, мать вашу…

— А ну, работать! — срываясь на визг, закончил свою речь Семен Петрович.

— Arbeiten. Все понятно, — перевела Алина. — Aufstehen, мать вашу!

Бригадир Семен Петрович ничего не понял, хотя чувствовал в этих словах что-то ругательное по отношению к нему, но так как зла больше не осталось, сказал нормальным голосом:

— Ладно, по иностранному-то умничать, образованные! Чтоб мне ряд сегодня весь добрали.

И, хлестнув лошадь прутом, ретировался.