Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп. Страница 27

В феврале 1942 года Отто стал губернатором. Майклу было тогда 14 лет, он работал механиком в гараже вермахта. На работу он недолго ездил в специальном трамвае с надписью «разрешено евреям», а потом вынужден был ходить туда пешком, по 45 минут в один конец. Ему запомнилась первая «акция» в марте 1942 года и последовавшие за ней депортации [339]. «Мне служили защитой мои документы и удостоверение личности, аусвайс работника важного военного подразделения [340]. Я не боялся, что меня схватят». «Акция» совпала с приказом за подписью Отто, запрещавшим нанимать евреев в нееврейские дома. Как я потом узнал, копия этого приказа лежала среди бумаг Шарлотты с приписанной карандашом датой — возможно, приписку сделал Хорст.

Следующая «акция» произошла в августе, и ее Майкл запомнил лучше. «Собрали все наши удостоверения и возвращали, поставив дополнительные печати. Он заметил, что печати на документах его родителей стоят снаружи, а на его — внутри. Это мелкое различие имело серьезные последствия, буквально решало, жить или умереть: печать внутри, „как у меня“, позволяла работать дальше, снаружи — нет. „Печати были способом сегрегации, различения между теми, кого схватят, и теми, кого нет, но мы этого не знали“».

«Акция» охватила весь город, включая само гетто. Майкл помнит происходившее с кристальной ясностью.

В день Aktion моя мать, тетка, ее сын и мои бабушка и дедушка пошли на работу, в Stӓdtische Werkstӓtte, где шили и чинили военную форму. В то утро распространились слухи, что что-то случится. Моя мать хотела, чтобы я пошел с ней, но я пошел, как всегда, на свою работу — в военный гараж на Яновской улице. Пока я там находился, кто-то прибежал со словами: «Началось, по городу собирают евреев и увозят в грузовиках». Я тут же поспешил в Werkstӓtte, чтобы увидеть мать. По пути туда меня несколько раз останавливали, но благодаря печати в документе отпускали. Добравшись до места, я убедился, что ее уже нет, никого нет.

Оставшиеся рассказывали ужасное: забирали всех. Я вернулся в город, к младшему брату моего отчима, работавшему в другом военном учреждении: это был не гараж, а что-то вроде конторы. К тому времени моего отчима, его старшего брата, уже не было в живых. Он знал, что что-то происходит. Вошли трое солдат и увидели, что я плачу. Один из них что-то сказал, а другой его ударил. Он решил, что первый сказал мне что-то оскорбительное; их очень расстроило мое горе, это говорит о каких-то остатках гуманности.

Людей хватали на улицах у Майкла на глазах. Некоторых, как и самого Майкла, отпускали, остальных заталкивали в грузовики и увозили. Называлось это «эвакуацией» или «переселением» — словами, скрывавшими истинный смысл операции. Я задал вопрос, кто хватал людей. «В основном это были немцы, СС, а также украинцы и прочие подручные в форме цвета хаки». Речь идет о вспомогательной полиции в подчинении у Отто.

Акция продолжалась несколько дней. Майкл добрался до квартиры бабушки и дедушки, застал там тетю и двоюродного брата и впал в отчаяние. Назавтра он вернулся на работу — и был отправлен в концентрационный лагерь Яновский в самом центре города. «Я больше никогда не видел мать». Он не знал подробностей случившегося, но догадывался. «У меня не было иллюзий. Болтали, что их отвезли в другое место, как на всех Aktionen. Они всегда приходили со словами: „Берите с собой по одному чемодану, вас повезут работать на восток“. Тогда я ничего не знал про Белжец».

Имя Отто Вехтер ничего ему тогда не говорило: «То ли я его забыл, то ли вообще не слышал». Он знал, что акцию устраивает гестапо, прибегая к помощи украинцев и еврейской полиции. Из Яновского лагеря он бежал: пролез под колючей проволокой и спрятался на соседнем кладбище. Друзья-неевреи помогли ему обзавестись поддельными документами и покинуть Лемберг. «Я снял еврейскую повязку и отправился с новыми документами в Варшаву». Он уехал из Лемберга 2 или 3 сентября 1942 года с новым именем и фамилией — Франчишек Тадеуш Талецкий.

Через несколько недель он вернулся в Лемберг с поддельным свидетельством о рождении и забрал в Варшаву двоюродного брата. В Варшаве он снимал койку в ночлежке и работал. Из всей львовской семьи выжил один Майкл, хотя он узнал об этом гораздо позже. Не знал он и того, что писал в конце сентября 1942 года о массовой казни более 50 тысяч евреев на территории под управлением Отто Вехтера непосредственно в Ватикан специальный посланник президента Рузвельта при папе Пии XII: «Я хотел бы знать, есть ли у Его Святейшества какие-либо предложения о практическом способе, к которому могли бы прибегнуть силы цивилизованного общественного мнения, чтобы предотвратить продолжение этого варварства», — вопрошал специальный посланник США госсекретаря Ватикана [341].

16. 1943, Лемберг

К весне 1943 года, когда Майкл Кац сбежал из Лемберга, Grosse Aktion — Большая акция — завершилась. Фридрих Кацман, чье «гармоничное сотрудничество» с Отто так восхитило Гиммлера, представил свой отчет «Решение еврейского вопроса в дистрикте Галиция» [342]. Дистрикт Галиция стал полностью Judenfrei, свободным от евреев, докладывал Кацман, после «эвакуации» 434 329 из них. Город очищен, причем с премией в виде 20 952 золотых обручальных колец, 343 100 серебряных портсигаров, 1257 золотых наручных часов, семи коллекций марок и одного чемодана с авторучками.

Отто использовал этот успех и растущие трудности немецких войск на Восточном фронте, чтобы убедить Берлин позволить ему создать Freiwilligen-Division Galizien, дивизию ваффен СС «Галиция», укомплектованную украинцами с его территории [343]. Это была первая дивизия ваффен-СС из не-немцев, в которой немцам и украинцам предстояло сблизиться. «Почему на поле боя должна проливаться только наша славная немецкая кровь?» — спрашивал Отто Шарлотту. Он затеял вербовку [344], подготовил соответствующие плакаты и решил лично шефствовать над дивизией. «Галичане жаждут записываться в войска, и они надежны».

Шарлотта отмечала «исступленное воодушевление» в Лемберге, сопровождавшее вербовку молодых украинцев, крестьянских сыновей. Они маршировали по городским улицам с бодрыми песнями, с венками из цветов на головах. «Они требовали равных прав, и Отто хотел им их предоставить, — вспоминала она. — Он умел управлять с австрийским очарованием и теплом» [345]. Отто надеялся, что этот шаг принесет ему популярность среди украинцев. Проинспектировать дивизию прибыл Гиммлер (этого Шарлотта в своем дневнике не упомянула). Примерно в то время она раздобыла новую пластинку Четвертой, «Романтической», симфонии Брукнера — вот это было достойно упоминания.

Для расширенного набора в войска существовала веская причина: война с Россией развивалась неблагоприятно, на взгляд Шарлотты — попросту катастрофически. «Один из печальнейших дней в моей жизни, — записала она 3 февраля 1943 года, когда стало известно о разгроме под Сталинградом. — Сколько крови пролито!» [346] Отто безуспешно пытался связаться с Гитлером, записала она для потомков, чтобы предостеречь о растущей опасности положения на востоке. Кроме того, она чувствовала, что за ними следят, и записала в дневнике: «Шпионаж все назойливее». Осторожно, предупреждал Отто, враг подслушивает. Они вновь освоили шифрованную связь по почте и по телефону.

С востока в Лемберг поступали на излечение десятки тысяч раненых немецких солдат, и Шарлотта добровольно пошла работать в госпиталь на Восточной улице. «На каждую сотню тяжелораненых у нас было три медсестры, я стала четвертой» [347]. Она готовила еду, писала письма за солдат, получивших ранения рук, не гнушалась никакой работы. В марте она влюбилась: в этот раз предметом ее воздыханий стал молодой лейтенант Хорст Штютцен [348]. «Сегодня вы слишком хороши, я так вас люблю», — ласково говорил он ей. Она записала эти слова в своем дневнике по-английски, на языке своей тайной любви, недоступном мужу.