Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана. Страница 31

Огонек сам не заметил, как ушел с площадки. Ох и муторно стало — неужто везде одинаково… Сам был среди таких вот рабочих, только размер прииска не сравнить. И хоть ему жилось по большей части плохо, все же кормили, не заставляли спать под дождем, кто-то порой говорил доброе слово.

А эти сами перед Кайе и Хлау как он перед теми старшинами…

Тошно было смотреть. И страшно — словно на себя самого.

Его не хватились, верно, еще заняты были, но криков больше не слышал. Не собирался отходить совсем далеко, но опомнился, когда хижины совсем скрылись из виду, когда вокруг зашумел самый настоящий лес.

Я тут побуду немножко, сказал себе Огонек, огляделся. Полянка виднелась в прогале меж деревьями, так и манила. Туда полукровка направился; полежал среди высокой травы, после забрался на дерево с краю. Ощутил шершавую теплую кору под ладонями, под щекой, прикрыл глаза. Дерево говорило что-то на своем языке, не только соседям, но и человеку тоже. Понемногу Огоньку становилось легче, становилось уютно и сонно.

Небо совсем затянули тучи, страшенные, черно-сизые, лишь на западе чуть подсвеченные лиловым, а ветер, напротив, стих. Дождь пойдет скоро и будет сильным — но пока еще можно посидеть вот так, одному.

Думать не хотелось, особенно о том, что происходит в селении. Сейчас посидеть тихо, а потом вернуться в Асталу, и все будет как раньше. Наверное.

На поляну, раздвигая траву полосатым тельцем, вылетел поросенок — как раз из-под ветки, на которой сидел Огонек. И пусть бы, но на шее белела ленточка: чей-то домашний любимец. Только очень испуганный; вслед ему сверху обрушился черный валун. Такая махина должна была проломиться через заросли с треском, но только листья шорхнули, будто от всплеска ветра. Поросенок взвизгнул, раненый, но был жив, — провалился в ямку, невидимую под дерном. Черный зверь развернулся для второго прыжка.

Огонек судорожно вцепился в ветку. Энихи он видел только на мозаике в доме Кайе… и во сне. Массивное недлинное тело, будто чуть сгорбленное из-за полосы жесткой гривы от затылка до середины спины. Округлая морда словно из одних челюстей. Тварь, созданная убивать. Она дернула кончиком хвоста и зарычала, снова припала к земле. Поросенок высвободился из ловушки и кинулся прочь, Огонек не мог разглядеть его в траве, но слышал визг и видел, где колышутся стебли — он вновь бежал к дереву Огонька.

Энихи одним прыжком покрыл треть поляны, и тут из-за ствола вылетело что-то маленькое, вопящее громче поросенка.

— Малыш, Малыш! — верещала чумазая девчонка в одной юбочке. Энихи замер, озадаченно дернулась полоса гривы: одна добыча превратилась в две.

А еще через миг Огонек спрыгнул с дерева — успеть подхватить и втащить на ветку эту дуреху. Они оба легкие, высоко заберутся. Энихи так не может.

Девчонка схватила поросенка, и зверь прыгнул, когда Огонек был еще в воздухе, а потом его вдавило в землю, пропороло бок. Лапа с выпущенными когтями мелькнула у глаз, клыки глухо стукнулись друг о друга. Потом полукровка ощутил, что летит — и ударился грудью о выступающий корень.

Кто-то схватил его за шиворот, перевернул.

— Ты совсем псих?! — заорал Кайе. Таких бешеных глаз Огонек сроду не видел. Облик Кайе двоился, троился, шел красными пятнами.

— Там… зверь… там… — попытался объяснить Огонек, чувствуя кровь во рту.

— Сдохла бы эта девчонка, раз лезет куда не надо, и что?!

Его лицо было совсем рядом, но через знакомые черты словно проступала звериная морда. Четко очерченный округлый подбородок — и массивная клыкастая челюсть. Бронзовая кожа — и черный короткий мех.

Огонек потерял сознание.

Очнулся он от боли и острого, горького запаха — грудь и бок были туго перетянуты тонкой лианой, под ней топорщились листья. Тряпка валялась рядом, Огонек не сразу понял, что это его безрукавка. Она была вся в крови, и штаны, которые оставались на нем, хотя тоже были разорваны. Сквозь дыру темнел огромный синяк. Может, перелом, подумал Огонек, и ему было все равно.

Листья на груди тоже уже пропитались кровью, несмотря на перевязку, но боли почти уже не было — только тяжесть, и дышать получалось плохо. Голова кружилась от слабости и запаха крови. Огонька куда-то несли, недолго, потом он увидел блеск, хоть смеркалось уже.

Ручей пробивался меж обомшелых камней, тонкая струйка, почти беззвучная. Кайе положил раненого на камни, снял уже всю пропитанную кровью повязку, будто передумал оказывать помощь.

— Что ты делаешь? — спросил Огонек, едва слыша сам себя. — Где она?

— Замолкни.

Кайе набрал воду в большой лист, плеснул на бок Огонька. От ледяной воды боль вернулась, кровь потекла в ручей, окрасила мох.

"Зачем", — хотел снова спросить Огонек, но снова вспомнил когтистые лапы, клочья травы и землю. Мало ли что могло попасть в рану; хотя сейчас, кажется, вся кровь просто вытечет из него и не будет смысла дальше возиться.

— Это был ты? Это…

— А ты не знал? — Усмехнулся неестественно и очень зло: — В Бездну таких защитников! — и снова произнес нечто малопристойное, как мог понять Огонек. Как раз о полукровках. Поднялся, кончиком языка притрагиваясь к губам, брови сдвинуты, отошел на пару шагов. Испуганным выглядел и растерянным. Чего он боится? Огонек вспомнил слова Къятты в саду. Значит, вот оно что.

Кайе снова шагнул к нему, зачерпнул воды в горсти:

— Пей.

Огонек попробовал отвернуться, но не тут то было. Пришлось пить; старался лицом не коснуться его руки.

А Кайе оглянулся, подтянулся на ветку — гибким своим, протяжным движением. Теперь Огонек знал, что оно означает. Энихи — огромная черная тварь, способная в одиночку завалить взрослого кабана и даже лесного быка.

Кайе тем временем что-то высматривал с дерева, потом спустился, удовлетворенный, и громко свистнул. Огонек вздрогнул от резкого звука, плывущий перед глазами мир снова обрел четкость.

— Мы близко, — сказал Кайе. — Буря сейчас прибежит. На ней быстрее.

Новая травяная повязка стянула бок, более основательная; осторожным быть Кайе не умел, но это уже не имело значения.

Когда возвращались на Атуили, хоть с трудом мог видеть сквозь серо-багровый туман, все понимал. И не понимал ничего. Очень хотел проснуться — пусть в той, уже почти своей комнатке дома в Астале, пусть на жесткой циновке, как в первые дни, и убедиться, что не было ничего, и Кайе — веселый, вспыльчивый и готовый прийти на помощь. а не… всё это.

Огонька опустили на постель в одной из хижин, целитель осмотрел рану. Он делал вид, что не испытывает ни малейшего любопытства… а впрочем, чему удивляться? Следы от когтей энихи не опознал бы только слепой, а что Сильнейший делает с полукровкой, никого не касалось. Захотел — оставил в живых.

Ливень разразился, когда Огонек уже был под крышей, когда его осматривали и перевязывали, тепло ладоней целителя снимало боль, останавливало все еще сочащуюся кровь, а мази лечили ушибы.

Оказались сломаны рука и пара ребер, когтями содрана кожа на груди и на боку, сильно ушиблены бедро и колено — чудом не пострадал всерьез, сказал целитель. Что именно случилось, он не спросил.

Не было тишины.

Словно водопад изливался на крышу, не было грома, только один мощный и ровный шум. В такую погоду хорошо долго спать в сухости и тепле, когда не надо ничего больше делать, когда здоров. На агатовом прииске не доводилось, не довелось и сейчас. Хоть и лежит, и сухо, и никто никуда не гонит.

Ливень шел всю ночь.

Кайе был где-то снаружи, Огонек невесть откуда знал — да, снаружи, не в другой хижине. Рядом. В темноте.

Огонек потерял голос — осознал это утром, когда уже закончился дождь, когда успел забыться коротким сном. Несколько раз пытался то или иное сказать целителю, но мог только открывать рот и шевелить губами. А потом уже не пробовал.