Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана. Страница 53

Вот почему он так выглядел, понял Огонек, вспомнив осунувшееся лицо, и внезапные жалобы на жару. Теперь ему стало страшно не только за себя — что сейчас с Кайе?

— Он… где он?

Къятта будто не слышал:

— Мальчишка не соображает, что делает, и убьет себя, пытаясь не причинить тебе вред. Но ты ничего не стоишь. Пыль… пусть даже и редкость Сила у полукровки. А он — единственный.

— Это я знаю, — проговорил Огонек, понемногу справляясь со страхом. Если с ним еще говорят, может, не все потеряно. Исподволь он начал оглядываться — может, отыщется путь к спасению. Къятта не особо следит за ним, он и говорит-то словно с самим собой. — Но все равно знаю мало. Позволь мне хотя бы понять.

— Хорошо. — Къятта легко согласился. — Поднеси руку к костру — почувствуешь жар, вовсе не касаясь пламени. А Кайе пытается позволить тебе коснуться огня, погрузиться в него… и не сгореть. И вот нашел выход, дурак. Я же не смог запретить ему, он слишком своеволен. Не думал, что он сделает так.

— Но он сказал… что больше ему нечего мне дать. Он может теперь быть собой прежним…

— Нет. Айари — ведущий и чимали — ведомый связаны очень долго. Пока не ослабеет нить — он должен будет сдерживать свое пламя, выжигая себя изнутри. Даже просто стоя рядом с тобой — иначе его Сила спалит тебя. Это он понимает…

Огонек глубоко вздохнул.

— Если это так, то… — Поперхнулся, а с языка слетело: — Ты убьешь меня?

— Я? — Взглянул на светильник, и язычок света моргнул. — Нет.

— А… что? — задохнулся, испугавшись еще больше спокойного этого ответа.

— Какая тебе разница, как умирать? — голос изменился, стал ниже тоном, темнее. Безразличие словно порывом ветра смахнуло.

— Он — не наставник полукровок, запомни! У него есть свое назначение!

Мальчишка облизнул губы — сухость во рту и горле…

— Я… я дам слово, что не вернусь. Астала большая…

— Слишком много неприятностей от тебя, чтобы еще оказывать милости.

Тем не менее он не торопился что-либо делать. Задумчивое — снова — лицо, едва освещенное слабым дрожащим язычком пламени. Лучше бы ненависть, ярость… Мысленно смех услышал — может ли энихи ненавидеть оленя? Или крысу?

— Он найдет, где я был… раз он связан со мной… Разве нет? — сказал, и пожалел об этом, и тут же сообразил — ну не мог о таком не подумать Къятта!

— А ты не такой уж дурак, — удивление в голосе просквозило. — Башня — единственное место, где он тебя не почувствует. Хранительница говорит очень громко. А он слишком занят собой, чтобы в грохоте различать тихий звук.

— Но охрана и служители скажут!

— Зачем, и кто станет их спрашивать, кто сюда направит? Хранительница получила еще один дар и довольна, до остального им дела нет.

— Домашние знают…

— Почти никто. А те, кто знает… Из нас с ним двоих они выберут меня.

— Где он сейчас? Что ты скажешь ему? — отчаянно уцепился за последнюю надежду.

— Он спит. А проснется… что за беда? Найду, чем его успокоить! — может, днем, при солнце, Огонек услышал бы только слова, но сейчас в темноте он слышал еще ложь и… неуверенность? Вспомнил, каким было лицо Кайе, когда у крыльца тот снимал с седла раненого им подростка.

— Он хотел быть моим другом… — о сказанном пожалел тут же, видя, как закаменело лицо Къятты, поспешно поправился: — Он говорил так, я не знаю, что думал при этом. Ты же не хочешь, чтобы ему было плохо, если на самом деле…

— Замолкни, — сказал Къятта, столь грубого тона Огонек от него не слышал. — Что надо, то и почувствует.

— А ты и к нему жесток… Он в обличье энихи куда больше похож на человека, — Огонек полностью овладел собой, и смотрел в глаза Къятты — янтарные на свету, сейчас просто темные.

— Ты думал так же, когда получил это? — усмехнулся тот, указав на шрамы, пересекавшие бок Огонька.

Лицо мальчика вспыхнуло от прилившей крови.

— Нет. Я испугался. Но потом принял, — хрипло, упрямо откликнулся Огонек. — У него не было выбора.

— И у тебя уже нет… Хватит. — Огонек почувствовал, что тело вновь слушается его. Шевельнулся, собрался в комочек.

— Что со мной будет? — повторил, оглядывая место, в котором находился.

— Иди сюда, — Къятта шагнул к арке в стене; за ней была чернота,

Огонек повиновался. Голос Къятты не обещал ничего хорошего, а сам он даже не обернулся — не сомневался, что полукровка следует за ним.

Тот и шел, в темноту под аркой, которую даже светильник едва рассеивал. А куда деться? И еще одно понимал — этому человеку он не покажет страха. Кайе говорил — не показывай… ни людям, ни зверям. Сердце то колотилось, то замирало. Еще сильнее запахло сыростью; всего несколько шагов — и оказались возле воды. Канал? Или подземное озеро? — мальчишка прищурился, но ничего не понял.

— Дай руку.

Послушно протянул — запястье охватила серебристая петля. Она и в темноте светилась едва заметно. Другой конец ее привязан был к вмурованному в стену кольцу.

— Ты сможешь дотянуться до воды. Пей… проживешь долго. Пока мне не нужна твоя смерть. Может, я вернусь еще…

Помедлил чуть, и добавил:

— На твой крик никто не придет. Майт услышала бы, но она глухая.

— Кто она, али? — прошептал Огонек. Так легко было противостоять Кайе… вспышка, и все. А этому — невозможно. Невозможно даже сказать ему колкость. Вот подлинное чудовище, думал он. Не Кайе. Его старший брат.

— Змея. Большая змея. Ей оставляют жертвы порой, как дочери Башни. Но она ела недавно. Здесь не появится.

Словно столбняк напал — и тело вновь стало холодным, влажным. Чуть не закричал, не упал перед ним наземь — выведи меня отсюда!! Но просить Къятту о милости… нет, бессмысленно.

Он тихонько сел, подтянул колени и стал вглядываться в воду.

Пальцы Къятты вздернули его подбородок. Глаза горели — сейчас и вправду янтарные. Понимал — отражается пламя светильника в них, но как жутко…

— Петля удержит тебя, если вздумаешь утопиться. Зря ты вообще появился на свет!

Огонек промолчал. Хотелось вонзить зубы в эту гладкую смуглую руку. Хотелось орать во весь голос от ужаса и тоски. А тот поднялся, собираясь уходить.

Остаться тут, в темноте, со змеей? Уж пусть сейчас сразу убьет!

В отчаянии Огонек выпалил первое, что пришло в голову:

— Я не первая его игрушка, я знаю.

— И что? — лица Къятты не видел, но усмешка представилась как наяву.

— Сколько еще надо отнять у него, сломать, чтобы он не выдержал? Ты думаешь, станет послушным чудовищем? Как бы не так! Скоро он просто умрет или сойдет с ума! Увидишь, как…

Невидимый аркан стянул Огонька, не давая вдохнуть.

— А это уже наше дело.

Лязгнул засов.

Огонек уткнулся лицом в колени.

Остался один.

Когда дверь отделила его от света — будто чем дурманящим опоили; голова закружилась, пропали все чувства и желания. Прислонился к стене и сидел так, не двигаясь.

"Ну зачем было всё это?" — шевельнулось где-то на задворках сознания. — "Утонул бы тогда в реке, и всем проще. Всё равно…"

Шевельнулся, подобрался к воде, зачерпнул горстью. Сделал глоток. Холодная, немного пахнет тиной, но свежая. Влажной рукой вытер лицо. В голове имя вспыхнуло — Майт.

Огонек вскочил, рванулся, задергал рукой, вцепился зубами в петлю.

Перегрызть или разорвать не удавалось. Он изранил все запястье — с виду мягкая, при рывке петля резала кожу. Серебристая, прочная на диво; бледное свечение напомнило Пену. А ведь она давно мертва… И он тоже будет, если не поторопится. Может, скользкое чешуйчатое тело ползет сейчас, подбирается, оно уже сзади, вот-вот обхватит, сомкнет ледяные кольца…

Скоро обе руки были в крови, и губы тоже.

— Чтоб тебе сдохнуть! — заорал Огонек, уже без надежды развязать петлю, просто отчаянно дергая веревку; он мечтал об одном — оторвать себе руку. — Чтоб тебе шею сломать на Башне… подавись ты своей Силой, тварь!

По щекам катились слезы, он то шептал, то кричал, то рыдал в голос, но никто не отзывался, и он вновь и вновь пытался хоть что-то сделать с петлей. На воду старался не смотреть — стоило бросить взгляд, и все сворачивалось внутри. И в то же время вода звала оглянуться.