ЭТНОС. Часть третья — "Стигма" (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич. Страница 18

* * *

Война — это понятно. Очевидно, что именно ради неё всё и затевалось. Запереть меня с частью войск на юге, отрезать север от ресурсов — лучший момент.

Киндур связал наши восточные гарнизоны самоубийственной атакой — слишком много сил было брошено на возвращение колоний, они просто не имели достаточно войск для масштабного наступления. Но это их почему-то не остановило — вне всякой военной логики и практического смысла, киндурские части бросились на наши оборонные рубежи. Им даже удалось захватить первую линию и вклиниться в паре мест, но затем увязли, остановились и постепенно были перемолоты артиллерией. Но почему-то не отступили, а бились до последнего, не давая перебросить резервы на запад. Поведение для киндурцев совершенно нехарактерное.

На западе Калания, успевшая бессмысленно и бесплодно подраться в горах с Лоэцией, внезапно оказалась охвачена внутренней междоусобицей. Король Джерис, объявивший очередной «освободительный марш на Меровию» столкнулся с тем, что бароны восточной части страны просто послали его лесом. Им слишком хорошо капало с транзитной торговли, чтобы за просто так всё это порушить. Тогда он официально призвал Багратию ввести войска, которые большой кровью подавили мятеж, а затем двинулись дальше. Ожесточённость боёв, согласно донесениям, была чудовищная. Каланийцы, брошенные на прорыв оборонительных линий, кидались на колючку как безумные, гибли сотнями, но шли по трупам вперёд. Фронт, ограниченный из-за подрыва тоннеля в ресурсах и боеприпасах, был прорван.

Наши войска пытались зацепиться за резервные рубежи, но наступающие давили так, что ничего не вышло. К сожалению, самые активные и талантливые командиры были тут, со мной, а оставшиеся не смогли переломить ситуацию. На момент установления связи бои велись на подступах к столице, и дальнобойные пушки уже доставали до домов на окраине.

Донесения разведки с захваченных в ходе наступления западных территорий меня потрясли — каланийцы устроили там настоящий геноцид, вырезая до последнего человека целые деревни. Не щадили ни женщин, ни детей, жгли дома и посевы, оставляя за собой мёртвую территорию. Багратийцы им не препятствовали. Это было не только чудовищно, но и совершенно необъяснимо: в этом мире так не поступал никто и никогда, даже в колониях. На кой чёрт нужны земли без людей? Кем они их заселять собрались?

Король Джерис объявил на весь мир, что граф Морикарский убит самоотверженными каланийскими героями, взорвавшими тоннель с его бронепоездом внутри. Страшно представить себе, как это известие пережила Катрин. Первым делом отправил ей телеграмму «Я жив», но ответа пока не было. Думаю, известие о моей смерти стало одной из причин того, что страна оказалась в полной дезорганизации и не смогла в должной степени противостоять вторжению. Снова начались крестьянские волнения, несомненно, подстрекаемые внедрённой агентурой, саботаж и диверсии на военных предприятиях, а хуже того — убийства тех, кого я с таким трудом нашёл и расставил по местам в промышленности и управлении.

Транзитная торговля через Каланию вынудила нас уменьшить строгость пересечения границ, что, похоже, привело к инфильтрации множества спящих агентов из числа бывших «дланников». Они, прекрасно зная внутреннюю структуру нашей управляющей вертикали, наносили точечные удары по ключевым фигурам, убивая одних и запугивая других. Я терзался бессмысленным самоедством «будь я там, я бы…», но я был тут.

Как только проход расчистили достаточно для того, чтобы уверенно пролезть, я перебрался на ту сторону, не дожидаясь восстановления железнодорожного движения и оставив дочь с внуком в бронепоезде. В морикарском замке меня догнала телеграмма от Катрин: «Я знала».

Лучшая женщина в моей жизни.

* * *

В столицу я примчался, конфисковав локомотив с одним вагоном. Без охраны, надеясь только на скорость и внезапность, но всё обошлось.

— Ты вернулся, — упала мне в объятия Катрин. — Я ни секунды не сомневалась, что ты жив. И детям сразу сказала: «Ваш отец не такой человек, чтобы бросить нас и умереть».

— Ты удивительная умница.

— Знаешь, — улыбнулась она, — на этот раз почти никто не поверил в твою смерть. Слишком часто тебя объявляли мёртвым. Но без тебя было очень тяжело. Я не справлялась.

— Ты жива, дети тоже, остальное поправимо, — сказал я уверенно. — Мы пережили многое, справимся и сейчас.

— Я знаю, мой паладин.

Верили в мою гибель или нет, но появление в столице графа Морикарского само по себе сказалось на боевом духе войск. Моя репутация при мне, и годы только придали ей выдержки, как хорошему виски. «Граф что-нибудь придумает», — говорили все. «Я знаю, что делать», — говорил я. И это даже было почти правдой.

Вслед за мной с Юга прибыли высшие офицеры, что сразу заметно улучшило управление войсками, и администраторы, что позволило исправить самые большие проблемы со снабжением. Армия напряглась, уперлась и отжала противника от столицы. По крайней мере, снаряды перестали падать в городе, разрушая здания и подрывая веру в нашу способность защитить страну.

Фронт встал, но на нём продолжалась лютая мясорубка, ожесточённая и безжалостная. На военных советах мы пытались понять, что происходит, и не могли. По всем расчётам, Багратия, не говоря уже о Калании, дожигала последние резервы людей, техники и боеприпасов, и должна была ослабить напор, но этого не происходило. Такое впечатление, что взять столицу для них важнее, чем сберечь армию, но это абсурдно — им не удержать завоеванного. Никто из меровийских генералов не мог припомнить, чтобы война в их истории шла вот так — с остервенением и кровавой ненавистью, на тотальное взаимное уничтожение.

«Это прогресс, ребятки, — думал я про себя. — Вот так он выглядит».

Следующий месяц мы держались из последних сил. В кой-то момент багратийцы прорвались, и дошло до уличных боёв. Катрин с детьми отказалась покинуть дворец, они сидели во внутренних помещениях, потому что стёкла были выбиты взрывами — артиллерия прицельно била по дворцовому комплексу, — но не уехали в морикарский замок, как я их ни уговаривал.

Прорыв удалось ликвидировать, багратийцев окружили, они бились до последнего человека, но не сдались и полегли все. А потом тоннель восстановили, оттуда пошли эшелоны со снарядами, войска, пушки и даже наши многострадальные корявые танки.

На бронепоезде вернулась Нагма с сыном. Вернулась, опоздав на один день, — её муж, руководитель морикарского завода электрических машин, был убит «дланниками». Приставленная охрана не помогла — террористы взорвали его кабинет так, что половину здания заводоуправления разнесло. Теперь моя дочь вдова, а мой внук будет расти без отца. Я не смогу его заменить, я и своих-то детей вижу урывками.

Нагма с трудом перенесла этот удар. Она замкнулась и перестала со мной разговаривать. Я впервые почувствовал, что её теряю. Это резало мне сердце, но я просто не знал, что делать.

— Не хочу об этом говорить, отец. Я справляюсь, не трогай меня.

Чёрта с два она справлялась. Мне бы приложить больше усилий, пробить этот лёд, впервые в жизни наросший между нами, но я разрывался, мечась между фронтом, складами и заводами, и времени не хватало ни на что.

Пришедшее с юга подкрепление переломило ситуацию на фронте, противник начал медленно, цепляясь за каждую деревню и каждый город, отступать. На освобождённых территориях мы находили массовые захоронения гражданских, уничтоженные дома, отравленные колодцы, сожжённые мануфактуры, взорванные мосты. Часто трупы со следами пыток и издевательств даже не трудились закапывать. Выжившие рассказывали такие ужасы, что каланийцев в плен перестали брать вообще. Даже тех, что сдавались.

Когда на уничтоженном металлургическом заводе нашли плавильные печи, доверху забитые обгорелыми трупами женщин — их оказалось так много, что их не смогли сжечь, — один из генералов, местный уроженец, нарушил мой запрет и применил боевые газы.