Метель, или Барыня-попаданка. В вихре времени - Добровольская Наталья. Страница 18

Носили мужчины в холодное время армяки, напоминавшие теплые шерстяные халаты. В него был одет и знаменитый «мужичок с ноготок» Николая Некрасова. Армяки делали из сукна или валяной шерсти, цвет их был серым или коричневым. Это была очень длинная одежда, гораздо ниже колен, закрывая половину туловища, доходя до середины порток. Порты были неширокими, длинными, сужающимися книзу штанами, которые держались на шнурке, завязывавшемся вокруг талии. Порты заправляли в сапоги или обертывали онучами, поверх которых надевали лапти.

Головной убор в народных представлениях был связан с небом, его украшали символами солнца, звезд, дерева, птиц. Девушки и женщины носили высокие и рогатые стеганые кички, под которые подкладывали жгут из пакли, или платки, их незаменимые головные уборы. Выйти с непокрытой головой, опростоволоситься – значит – опозориться, отсюда и пошло это выражение. Обнаженными люди могли быть только в банях, где нередко мылись всей семьей, а вот дома, даже в постели, люди носили длинную рубаху до пят – исподнее.

Вечерами, когда темнело, изба освещалась лучинами. Пучок лучин вставлялся в специальные кованые светцы, которые можно было закрепить в любом месте. Иногда использовали масляные светильники – небольшие плошки с загнутыми вверх краями. Окна закрывались бычьими пузырями. Стекла появились давно, но они были очень дорогими, и ставили их только в богатых домах. Пузыри только пропускали свет, да и то слабо, а что происходило на улице, через них видно не было.

Наталья продолжала рассматривать избу, благо дым немного рассеялся и стало легче дышать. У хороших хозяев, а здесь чувствовалось, что хозяева, а особенно хозяйка, хорошая, все сверкало чистотой. Видно было, что все в избе сделано своими руками. Резные миски и ложки, ковши, ткани и полотенца, которые висели на стенах и лежали в сундуках около стен, плетеные лапти и туеса, корзины – все это было сделано трудолюбивыми руками этих простых людей.

Хотя и не отличалось убранство избы разнообразием мебели: стол, лавки, скамьи, стольцы-табуретки, сундуки, вот и все, что там стояло, но было видно, что все делалось тщательно, с любовью, было не только полезным, но и красивым, радующим глаз. Это стремление к прекрасному, мастерству, передавалось от поколения к поколению.

Пол, стол, скамьи были выскоблены до блеска, оклады икон начищены до сияния. В доме ходили босиком или в специальных домашних опорках, типа наших тапочек. Пол в избе делали из широких цельных плах – бревен, разрубленных пополам, с тщательно отесанной одной плоской стороной. Клали плахи от двери к противоположной стене, так половинки лучше лежали, и комната казалась больше. Пол настилался на три-четыре венца выше земли, и таким образом складывался подпол. В нем хранились продукты, разные соленья. А приподнятость пола почти на метр от земли делала избу более теплой. Тут же, под полом, внизу помоста, сидел и маленький поросенок, коротко хрюкнувший, когда холод зашел в помещение.

Люди, завидев Наталью, сначала упали на колени, а потом после замечания, стали кланяться низко, до самой земли, да все старались поцеловать руки, чем привели ее в полное смущение. Называли ее «ваше благородие барыня», стесняясь, отвечали сначала коротко, потом понемногу почувствовали себя спокойнее. Разговаривать в такой дымной обстановке было неудобно, да и жарко в теплых уличных одеждах. Поэтому Наталья огляделась и попросила хозяина с хозяйкой выйти на улицу, на небольшое крылечко, иначе пришлось бы говорить со слезами на глазах и все время откашливаться.

Разговаривал с ней старик – отец семейства – Гаврила. Он рассказал, что, слава богу, припасы ржицы пока есть, голодовать авось не придется, что он сам хороший бондарь, делает бочки, учит этому своих сыновей, которых у него двое, да двое дочек, старший сын отделился и живет отдельно, дочка замужем в соседней деревне, а младшие дети пока живут с ними.

Выглядел он отнюдь не изможденным, был плечистым, достаточно высоким, но и пивного брюшка, привычного для наших мужчин, не было. Жена его была спокойная, уютная, статная, но не толстая, как многие дамы сейчас. Наталья подумала, что им за пятьдесят лет, оказалось, они ее ровесники, им около тридцати пяти – сорока лет, точно они не знают. Поженились они в четырнадцать-пятнадцать лет, что ее сначала ужаснуло – это ведь нынешние семи-восьмиклассники по современным временам, но потом она вспомнила, что это было нормой для того времени, так как продолжительность жизни была очень низкой, а детей надо было успеть поднять на ноги.

Была и изба чуть побольше, там жил со своим многочисленным семейством староста всех деревушек Григорий Авдеевич, которого все звали просто Авдеичем в знак уважения. В доме было тоже много людей, все его дети пока жили вместе, там Наталья увидела и младенца в люльке, и малышей, которые держались за юбки матери, и деток постарше, занятых каким-то делом. Староста знал всех, и все знали его, он и рассказал подробнее о всех жителях деревень.

Выяснилось, что были тут и плотник, и бондарь – уже известный Гаврила, и даже кузнец, который жил чуть вдали от других. Была и Марфа, лекарка-травница, жена Григория, которую Наталья пригласила прийти позже к Маше в дом, чтобы посоветоваться, какими травами еще ее следует полечить.

Оказалось, что рядом есть небольшая речка и прудик, в которых водилась рыба. Наталья старалась все запоминать, чтобы позже решить. как она может помочь этим людям через барыню или своими силами. Надо было и подробнее разобраться с бумагами, так называемыми «Ревизскими сказками», списками всех крепостных, бывших у барыни в подчинении. Но списки эти были часто неточными, не полными, люди умирали, а в бумагах числились, что и позволило скупать их Павлу Ивановичу Чичикову для заклада в банках в знаменитом произведении Николая Васильевича Гоголя.

Поэтому Наталья сказала, что еще раз все уточнит и обговорит, кому чем надо помочь. Авдеич, степенно поклонившись, начал жаловаться на управляющего, который притеснял крестьян и не разрешал им пользоваться даже общинным лесом и озером. Наталья сказала, что отлучила своего управляющего от дел, на что услышала одобрительное похмыкивание, типа «ага, ага!». Тогда староста сказал, что община хочет половить рыбки к празднику и попилить дровишек в лесу, пока холода спали, на что, конечно же, получил полное согласие – это было их имущество, они им и должны распоряжаться, в эти дела барыня лезть не могла.

Часть дров и рыбы осталась общине, а часть Наталья попросила привезти в усадьбу, пообещав заплатить деньгами или зерном. То, что она просила, а не приказывала, а также искренний интерес и спокойный уважительный тон очень польстили старосте, и они отправились к выходу, довольные друг другом. Люди уже, шушукаясь, передали друг другу, что «барыня строга, но добра», и потихоньку выходили на улицы по своим делам.

На улице учительница увидела стайку ребятишек, спешивших к реке с деревянными салазками. Одеты они были в какие-то одежонки, армячки, напоминавшие легкие курточки, и простые штаны, никто их не кутал, на ногах были лапти или какие-то «опорки», валенки были редкостью.

Оказалось, про валенки здесь знали, их делали, но они намного отличались от современных, больше походили на знаменитые боты «прощай, молодость» времен бабушек, были редкими и достаточно дорогими, делались к тому же на одну ногу, постепенно растаптываясь под хозяина. Наталья решила взять это себе на заметку, подсказав барыне, как можно делать более удобные и привычные изделия, хотя бы для себя и своих людей, а там, возможно, и на продажу.

Вообще мыслей у женщины было много, особенно про ребятишек и их будущее. Она первым делом уточнила, учат ли их, на что Авдеич ответил, что отец Павел зимой немного учит их, в основном молитвам да простейшему письму и чтению. Это привело Наталью к очередным размышлениям как учителя-профессионала о судьбах этих деток. Она, конечно, понимала, что знание грамоты, по мнению крестьян, ничего не даст, в основном все они были неграмотными, но хотя бы элементарные навыки письма для составления простых документов им не помешают.