Повести - Сенковский Осип Иванович. Страница 49

— Я вор.

— Вор!! — повторила она со страхом и побледнела как снег.

— Моя фамилия вор, а мой чин разбойник, — примолвил он и улыбнулся, нежно глядя ей в глаза; но улыбка среди его лица походила на отблеск плесени, плавающей по луже грязи, освещаемой луною. Это слог хороших повестей о разбойниках, и вы видите, что дело идет не на шутку: после этой фразы должно ожидать всех ужасов. Дуня ощутила от нее (от улыбки, а не от фразы, а может, и от фразы) холодную дрожь во всех членах. Видя, однако ж, что он только издевается над се страхом, она немножко ободрилась и быстро возразила дрожащим еще голосом:

— Разбойник?.. Фуй, какой гадкой чин!

— У всякого свое звание!.. Прежде у меня было другое, но теперь нахожу... Дай мне, красавица, чего-нибудь поесть. Я уже третий день ничего ртом не отведал. Позавтракаем вместе, а потом...

Он внезапно закинул свою руку за ее шею и хотел поцеловать в самый ротик. При виде щетинистой бороды и страшных усов, так дерзко лезущих на приступ, при виде этого красного, отвратительного носа, уже почти касавшегося ее щеки, она одушевилась гневом, злостью, силою, какую сообщает только опасность в минуту погибели, и оттолкнула его от себя.

— Извините, господни разбойник!.. Это нейдет! Прошу напрасно но пугать меня: я знаю, зачем вы сюда пришли!

— Знаешь?.. А Зачем?

— Уж мне одной ведать об этом! Только позвольте себе доложить, что это очень невежливо... я буду жаловаться. Сейчас отдайте мне ключ и убирайтесь отсюда!

— Завтрак! — грозно вскричал незнакомец.

— Нет завтрака! — вскричала. Дупя. — Кушанья никакого нет в целом доме. Ступайте завтракать в кабак. От вас уже и так несет сивухою: вы уже, видно, хорошо позавтракали.

— Как нет кушанья? — возопил он адским ревом, сморщил усы и устремил на нее сверкающий взор, хватаясь правою рукою за сапог. — Видишь ли!.. — и показал ей широкий нож, на котором пестрели мелкие полосы черной грязи, следы недавно добытой крови и где-то наскоро обтертой о траву. — Видишь ли, что я шутить с тобою не намерен?

Девушка оцепенела. Он остолбенил ее своим ехидниным взором, который с умыслом напрягал изо всей силы и вонзал в неподвижные ее зеницы.

— Завтрак!

— Сейчас.

— Мигом! Мне недосуг.

— Берите, сударь, что вам угодно: в шкафу есть вчерашнее жаркое и наливки.

— Проводи меня в комнаты. Поставь все, что есть, на стол. Шевелись!

Дуня, у которой колени тряслись от страху, бледная, расстроенная, тихо пошла к шкафу, стоявшему в передней. Он спрятал нож в сапог и не отставал от нее ни на шаг. Хлеб, водка, соль, масло, сыр и жареная телятина мгновенно были перенесены на стол, на котором недавно завтракали сами хозяева перед выездом в город. Он уселся и, взяв Дуню за руку, посадил ее подле себя.

— Ну, что? — сказал он, с волчьей жадностью пожирая телятину и поглядывая исподлобья на свою соседку. — Я напугал вас порядком?

— Конечно!.. Всякая может перепугаться!

— Напрасно вы прекословили! Если б вы тотчас меня послушались... За ваше здоровье!.. Выпейте со мною рюмочку, для компании.

— Я водки сроду но пью.

— Жалко! А водка славная!.. Как вас зовут?

— Катерина Николаев...

— Врешь!.. Неправда! — вскричал он ртом, набитым яствою, и посмотрел на нее сурово. Я знаю, что тебя зовут Авдотьею Еремеевною.

— Зачем вы спрашиваете, коли знаете?

— Спрашиваю, чтоб испытать твою откровенность. Славная водка!.. Нет ли еще такой?

— Есть еще одна бутылка в шкафу.

— Пожалуйста, принеси ее сюда.

— Вон она!

— Спасибо! Позвольте же теперь поцеловать вас за то.

Дуня уже не смела сопротивляться и смиренно подверглась жестокому поцелую. Он чуть не расцарапал ей щеки своей тернистой бородою. Она только потерла это место.

— Мало ли что я знаю? — присовокупил он, проглотив третью рюмку водки. — Вот, например, сказать, я знаю, что повытчик принес вчера Гавриле Михайловичу полторы тысячи рублей от Ивана Ивановича Ф***, которого дело поступило в уездный суд на прошедшей неделе. Так ли?

— Быть может!

— Ну, а где Гаврило Михайлович держит свои деньги?

— Право, не знаю!

— А я знаю! Мы найдем их... Авдотья Еремеевна! душенька! голубушка!..

— Что вам угодно?

— Мне желательно, чтоб вы улыбались.

Бедная Дуня принуждена была улыбаться. Гость был в отменном расположении духа: он смеялся, шутил с нею. Дуня тоже мало-помалу забыла о страхе: она поднялась на бойкость, защищалась, где следует, даже хохотала, стараясь поддельною веселостью прикрыть свое омерзение и пламенно молясь богу, чтобы гадкий гость с красным носом скорее наелся, напился и ушел и чтобы несравненный Иван скорее пришел вознаградить ее своею чувствительностью за это ужасное мучение.

Увы! Иван, отпросившись у губернатора, шел к ней из города дорогою скорым шагом, с сердцем, исполненным неги и надежды. Он не шел, а летел; любовь приделала к его сапогам собственные свои крылья. Он летел стрелою. Но на пути была штофная лавка: штофные лавки есть на всех путях [176]. Он хотел пролететь мимо. Но в штофной лавке были его приятели, его друзья. Он завернул к ним на минутку, только на минутку — и напился вместе с ними. Это случилось против его воли: сам он был от этого в отчаяния...

Но это было одна из достопамятнейших побед дружбы над любовью.

Между тем гадкий бродяга допивал шестую рюмку водки. При седьмой он призадумался, нахмурил брови и скривил губы, как бы от припадка внутренней боли; черная тень прошла летучим облаком по его глазам и лицу, и он невзначай вскочил со стула, толкнув неумышленно Дуню, которая чуть не упала ему под ноги. Он с беспокойством оглянулся во все стороны, потом взял со стола бутылку с водкою, хлеб и кусок мяса, положив все это в бездонный карман под шинелью, и сказал:

— Благодарствую за хлеб, за соль... за угощение-с. Гаврило Михайлович прячет свои деньги в этой конторке, не правда ли?.. Ну что ж, говори! Видишь, что я не такой злой, как тебе, душенька, сначала показалось. Я добрый человек! Я тебя люблю... очень люблю!.. Скажи только, как бы лучше ты хотела умереть?.. Чтоб я тебя зарезал, э?.. или чтоб я тебя повесил, вот, например, на этой балке? Говори смело, моя любезная Дуня...

— Что вам за охота стращать меня так неблагопристойно? — возразила девушка с улыбкою на устах и со слезами на глазах, не веря, чтоб гадкий шалун с красным носом говорил это сериозно.

— Что ж не отвечаешь? — сказал он, пристально осматривая конторку и находящийся в нем замок. — Желаю знать... хочешь ли скорее... быть... повешенною, али... А!.. Гаврило Михайлович запирает свои деньги двумя замками?.. Постой!.. Не такие мы отпирали.

И говоря это, он вынул из кармана железный инструмент, которым тотчас принялся отпирать замок конторки. Дуня, остолбеневшая и дрожащая всем телом, стояла посреди комнаты.

— Ну что?.. Говори смело. Авдотья Еремеевна! Не можешь решиться?.. Экой чертовской замок!.. Авдотьи Еремеевна!.. Я, сударыня, ожидаю от вас ответа... Давно уж не попадал мне такой крепкий ящик!.. Скажешь ли, или нет?

Крыша конторки отскочила вверх с треском.

— Ох, сколько тут добра божьего! Ассигнации!.. и червонцы!.. и часы!.. Не ходят: видно, испорчены... Перстень!.. Он мне не нужен. Вот этот алмаз я возьму: это все взятки?..

Так рассуждая с самим собою и Дунею, он поспешно прятал в карман и за пазуху найденные в ящике деньги, часы и драгоценности; потом быстро оборотился к помертвелой девушке.

— Теперь слушаю ваше решение, сударыни! Не теряйте времени и говорите: какою смертию желаете вы умереть?

— Да что вы, сударь! Как вам не стыдно?.. Эти шутки уже, право, некстати!

— Я не шучу, любезнейшая.

— Что ж я вам сделала? Вы взяли, что вам было угодно: я не препятствовала...

— Оно так, но, изволишь видеть, я не люблю оставлять после себя свидетелей: я истребляю их всеми средствами. У других никогда не спрашиваю согласия; но как вы, сударыня, такая милая, такая хорошенькая, вежливая, то предоставляю вам самим избрать себе род смерти. Я люблю вежливость; я тоже воспитан в Петербурге...