Чернильные стрелы (СИ) - Березняк Андрей. Страница 28

И показал на умывальник, знакомый подавляющему большинству людей, у которых есть дача. К счастью, в нем была теплая вода, уже хорошо.

За ужином я чувствовал себя неуютно. Лаули смотрела на меня дружелюбно, но ее вопросительные взгляды на супруга действовали мне на нервы. Хотелось встать, неловко поблагодарить за угощение и откланяться. Панари что-то объяснял ей, Лаули кивала, косясь на меня. Потом уже она что-то долго выспрашивала у мастера, тот на какое-то время задумался, потом хлопнул себя по плечу – он всегда так делал, когда его озаряла какая-то мысль, это я уже подметил – и выскочил из кухни-столовой.

Лаули внимательно осмотрела меня в который уже раз и вдруг совершенно искренне улыбнулась.

– Ешь, Олег.

– Спасибо, госпожа.

И поел. Благо никакой экзотики на столе не было. Какое-то мясо, скорее всего говядина, и банальная картошка. Совершенно не фантазийные помидоры, неволшебный сыр, хотя и слишком острый на мой вкус, банальный хлеб муки грубого помола. И опять напиток, который Панари называл «крел», похожий на зеленый чай, только с кислинкой. К нему я привык не сразу, но сейчас его вкус скорее даже нравился.

Хозяйка начала что-то говорить, но спохватилась – из ее стремительной речи я не понял почти ничего. Поэтому она повторила медленно и совсем просто фразой:

– Не госпожа. Лаули. Понял?

– Понял, Лаули. Меня зовут Олег. Не господин.

И Лаули рассмеялась. Этот простой диалог словно скинул у меня с плеч пару мешков с песком, и я почувствовал себя намного более свободным в чужом (пока еще) доме. Хозяйка накрыла мою ладонь своей и попыталась успокоить:

– Все хорошо, Олег. Ты дома, – если я правильно перевел вторую часть фразы.

В этот момент в столовую вошел Панари, я было дернулся, но гостеприимный мастер даже никак не отреагировал на несколько интимный жест супруги. В руках он нес какую-то бумагу, оказавшуюся картой. Лаули по жесту мужа освободила на столе место, и Панари расстелил рисунок земель, куда меня закинуло, между соусницей, своей тарелкой и миской с нарезанными томатами.

– Контрарди, – сказал мастер, ткнув пальцем в точку ближе к правому краю.

Я всмотрелся в карту, явно отпечатанную в типографии.

Город, куда привез меня мой спаситель, был изображен примерно в центре страны, своей формой напоминавшей упитанный месяц. Его «рога» были повернуты влево, между ними уместился целый фестиваль цветных заплаток. Если это отдельные государства, то больше всего это лоскутное одеяло было похоже на Германию времен ее средневековой раздробленности. С условного севера «наше» государство подпирал сосед, выкрашенный серым цветом. Шрифт на карте оказался чересчур заковыристым, и название я так и не разобрал. Еще севернее с охватом нас с востока прилипла страна со смешным именем – Опосал. Для себя я сразу же поставил ударение на последний слог. Еще на востоке было какое-то государство, а южный край омывало большое море. К еще одному морю выходил верхний «рог». Периферийные страны я разглядеть не успел, когда Панари начал допрос:

– Это, – ткнул он пальцем рядом с Контрарди, – Септрери. Моя страна. Понимаешь?

– Да, – не очень уверенно ответил я.

– Ты – где твоя страна?

Я задумался. С одной стороны, скрывать что-то мне смысла нет. С другой, кто его знает, как Панари и его жена отреагируют на новость, что их гость свалился к ним из какого-то другого мира. Неизвестно ведь, как тут отнесутся к такому заявлению. Ладно если в «дурку» законопатят, а то ведь и сожгут еще в религиозном экстазе. С религией тут все в порядке, видимо, сколько церквей я видел, и мастер, проезжая мимо, что-то рукой у груди делал, глядя на круги над входом.

Но все же вечно врать не получится. Сейчас можно вывернуться незнанием языка, потом симулировать амнезию. А что потом? Тем более айфон и часы Панари уже видел, это явно другой уровень технологии, несмотря на местные газеты и газовые фонари.

Кстати, печь на кухне была обычная, дровяная.

– Это что? – спросил я, показав на лежащий на столе лист.

– Карта, – ответила Лаули.

– Я из другой карты.

Тут Панари и Лаули зависли, как виндоуз девяносто пять. Мастер пытался изобразить жестами отсутствующие на карте страны, которые не попали на нее. Он отодвинул помидоры «восточнее», произнося какие-то названия, тарелка с хлебом выступила континентом, чье наименование я выговорить бы не решился без риска завязать трахею и бронхи морским узлом. Мое мотание головой хозяева трактовали верно: все не то.

– Другая карта, – упрямо талдычил я, пытаясь понять, как сказать слово «мир». Потом попросил у Панари лист бумаги и быстро набросал с детства знакомую схему континентов, не забыв Мадагаскар, Японию и Новую Зеландию. Посмотрел, как получилось, и остался доволен. Ориентироваться по этому атласу я бы не рискнул, надежнее тогда уж по пачке «Беломора», но понять, где Африка, а где Европа – вполне.

– Это моя карта.

Какое-то время в доме царила абсолютная тишина, даже звуки с улицы будто бы тонули в возникшем напряжении.

Лаули что-то завороженно сказала, но знакомых слов я не услышал. Панари ответил явно утвердительно и внимательно посмотрел на меня.

– Не говори.

Я понятливо кивнул. Помню-помню – «ти клошар». Вернее, в повелительном наклонении получалось не очень приличное «ти клошара».

* * *

В Лейно Тойло до этого не был. Он вообще в родном Септрери не был восточнее Нарви, в котором родился.

Но все же бывший витаньери считал это королевство своим, хотя он и задумывался, откуда мог взяться подобный патриотизм, если с юных лет пришлось топтать по большей части чужие земли. Но, так или иначе, мрачные мысли не покидали Тойло с момента памятного разговора.

Ростримо Вагнер отказывался выдавать, на кого он шпионил, каждый раз раздраженно прекращая разговор. И постоянно повторял, что не собирается делать что-то, что причинит вред обожаемому Тойло королевству. Но Шаэлью не был уверен, что случись выгодный момент, и Ростримо не сделает этого. Хотя и вправду не собирался до того.

– Друг мой, все расскажу, но попозже!

И так всякий раз.

Еще у Тойло складывалось впечатление, что какая бы страна ни была для компаньона родной, на нее ему тоже плевать.

И все же Вагнер ему нравился. Было в нем очень подкупающее вчерашнего наемника качество: неуемный оптимизм, сочетающийся с полным презрением к возможным последствиям. Тойло завидовал своему спутнику, для которого жизнь стала партией в большие кости. Сам он неоднократно мечтал о том, что сможет стать таким же циничным ублюдком, но никак не получалось. И хотя перед глазами долгое время был пример грастери Ройсали, но у того в глазах и поступках читалось презрение не к возможным опасностям, а к окружающим. Все же ублюдок ублюдку рознь, сделал вывод Тойло.

Ростримо – ублюдок по отношению к самому себе, а Ройсали – к окружающим.

Эта мысль настолько поразила Шаэлью, что он по-новому взглянул на спутника.  Тому на размышления Тойло о его, господина Вагнера, моральных качествах были интересны и изрядно развеселили.

Однако сразу же по въезду в Лейно, который для начала объехали по дурному проселку, чтобы не светиться у северных ворот (Творец любит осторожных), Ростримо сделался серьезен и раздражителен. Он снял комнату в средней руки гостинице, наказал компаньону не высовываться и исчез на целый день. Появившись уже за полночь, Вагнер сначала налаял на сунувшегося было с вопросами Тойло, потом извинился, по привычке пообещал «все утром» и завалился спать. Шаэлью вызверился, чуть было не хлопнул дверью, разорвав так и не начавшуюся концессию, но успокоился и решил дождаться рассвета.

– Все чуть хуже, чем я предполагал, – сказал Ростримо за завтраком.

– Что именно?

– В интересующем нас доме стало многолюднее. И это еще не все печальные известия.

– Что еще? – лейнские пироги и в самом деле были чудесны, потому Тойло уже совсем оттаял и плохие новости принимал благодушно.