КаМаЗ и Ч.М.О. (СИ) - Кит Тата. Страница 40

— Я рассказываю тебе об этом один раз, ты молча слушаешь, не перебиваешь и больше никогда об этом снова не спрашиваешь, — сухо и холодно, словно пулями выстрелил, произнес Михаил Захарович.

Почувствовала себя виноватой, но молча и коротко кивнула.

— Этот шрам и мелкие рядом с ним… — начал Костров, но тут же осекся, похоже, решив, что ни с того начал. — Когда с моей женой и ребенком случилось то, что случилось, я бухой сел за руль. Не помню, сколько выпил, но помню, что так было нужно. Сел за руль, выехал на встречку. Сам. Тогда мне тоже так было нужно. Обрадовался встречному «камазу». Иронично, всё-таки, получилось. А потом… — Михаил Захарович шумно вздохнул, словно переведя дух. — А потом я вспомнил про Тёмку, подумал о том, что он, вообще, один останется, если и со мной что-нибудь случится, и свернул в сторону прямо перед носом «камаза». Но всё равно улетел в кювет. А этот шрам и еще несколько рядом с ним — это застрявшие во мне осколки лобового. Всё услышала? Запомнила? Удовлетворена? Кивни.

Рефлекторно быстро кивнула, едва сдерживая слёзы от истории, которая хоть и была рассказана сдержанным сухим тоном, но была пронизана такой болью, что, казалось, больно было даже мне.

— Если разревешься, я уйду прямо сейчас, и видеться мы будем только на родительских собраниях. А я на них почти не хожу, насколько ты знаешь, — строго, глядя мне прямо в глаза, произнес Михаил Захарович.

Хотелось сказать, что я не плачу и не собираюсь, только бы он не уходил. Но я понимала, что стоит мне открыть рот, как с губ точно слетит всхлип, а из глаз и носа что-нибудь капнет. Поэтому просто молча преодолела оставшийся между нами шаг, нерешительно обхватила руками крепкий горячий торс мужчины и прижалась щекой к его груди. Зажмурила глаза и крепко-крепко обняла Михаила Захаровича, боясь даже дышать, чтобы он не понял, что глубоко внутри я ревела белугой, утопая в слезах.

— Если хочешь придушить меня, чтобы я не заметил, как у тебя там сопли пузырятся, то сдавливай, Маруся, мне шею, а не рёбра.

— А знаете, что я заметила, Михаил Захарович? — спросила я, взяв себя в руки, но от мужского торса не отлипла и глаза поднять пока не рискнула.

— Рискну спросить — и что же?

— Что мне нравится вас обнимать. Вы так мило реагируете на мои объятия, — улыбнулась я. — Хмуритесь, будто вам это не нравится, но я чувствую, что вам приятно. Можете даже не признаваться мне, я и так знаю, что вам нравятся мои внезапные объятия.

Грудная клетка под моей щекой сотряслась от тихого смешка.

— Почему вы смеетесь? Я вас раскусила?

— Вспомнил старый прикол о том, как четкий план пошёл по пизде. Во всех смыслах.

— То есть?

— «Я годами вырабатывал плохую репутацию, был жесток, все меня ненавидели. И тут вдруг появляется какая-то баба, и всё, я «зая»».

Глава 32. Михаил

Собирая целлофан от картины, которую мы клеили около часа, поймал Марусин взгляд и скромную улыбку, которую она тут же попыталась спрятать за почесыванием носа.

— Чему улыбаешься? — подловил я ее.

— Ничему, — кучерявая голова тряхнулась, отчего медные пружинки пришли в движение. — Просто.

— Что «просто»?

Маруся замялась, но потом сдалась. В глаза мне, правда, так и не рискнула посмотреть.

— Вы сказали про «заю», и я теперь не могу перестать думать о том, что вы «зая». Вам идёт.

— Не балуйся, — хохотнул я. — Дядя давно и безнадёжно Камаз. До «заи» уже не обчешешь.

— Это вы просто не пробовали. Но, уверена, вы обязательно найдёте ту, которая… обчешет ваш до зайца.

— Почешет мне яйца? — переспросил я, специально исковеркав всё, что Маруся только что мне милым голоском нащебетала.

— Михаил Захарович! — цокнула Олеговна возмущенно. Того, гляди, очки треснут. — Я про любовь и ласку, а вы про что?!

— Про то же самое. С яйцами грубо нельзя. Они любовь и ласку любят. Как зайки, только яйки.

Дешевая провокация, но так забавно наблюдать за тем, как Маруся смущается, но вместе с тем пытается возмутиться, держа лицо правильной училки.

— Принимай работу, — указываю я на картину, вони от поклейки которой хватит на всю девятиэтажку.

— Очень! Очень красиво, Михаил Захарович! — большими и круглыми глазами Маруся смотрела на стену перед собой, где теперь красовалось фальшивое окно в Париж. — А вам нравится?

Цветочки, вазочки, завитушки, занавесочки? Конечно! Я же в этом спец.

— Нормально, — пожал я плечами. Собрал оставшийся хлам и утрамбовал его в мусорный пакет. Завязал и быстро вынес в мусоропровод, уворачиваясь от Маруси, которой приспичило завернуть меня в куртку.

— Простынете же, Михаил Захарович!

— Где? В подъезде на шестом этаже? У мусоропровода? Не смеши, Маруся.

— Безответственно, — заключила она. Цокнула язычком и, оставив мою куртку в покое, утопала в кухню, где начала шуршать наполнением корзины, которую я с собой приволок.

Встал рядом с ней у раковины, помыл руки и тоже приступил к накрыванию стола плечом к плечу с Марусей. До курантов еще двадцать минут, а Маруся трясется всем телом, пытаясь открыть банку с маслинами.

Сильная и независимая, блин.

— Дай сюда, — забрал у нее банку и сам открыл, почти не напрягая рук. Вопросительно посмотрел на Маруся, молча спрашивая о том, как у нее, в таком случае, хватило сил на то, чтобы поднять эту банку.

— Я просто вам там немного сместила крышечку, — невозмутимо ответила она.

— Да, Маруся, крышечку ты мне точно сместила. Давай шампанское. Открою. А-то ты мне крышечку снесешь, а не просто сместишь.

— И охота тебе потом столько посуды мыть? — повел я иронично бровями, наблюдая за тем, как Маруся раскладывала мясную уже готовую нарезку из упаковок по блюдечкам. — Упаковка — это уже посуда. Бери и жри.

Потянулся к салями и получил смачный увесистый шлепок по пальцам.

Оба с Марусей изумленно выпучили глаза друг на друга.

— Ой, — выронила она, краснея, и тут же сграбастала мою руку в свои ладони. — Это я случайно, Михаил Захарович. Рефлекторно как-то получилось.

— Да ладно, — хохотнул я, давая ей понять, что ничего ужасного она не сделала и может расслабиться, пока сознанку не потеряла из-за прилива крови к кучерявой голове. — Это даже приятно, Маруся. Будто домой к родителям попал, и колбасы из-под маминого ножа попытался стащить.

— Вот держите, — Маруся отпустила мою руку и поднесла кусок салями к моим губам.

— Ну, так мама мне не делала. Обычно, после шлепка по руке я получал еще подзатыльник, потом поджопник от бати, и потом спокойно шёл обижаться в свою комнату. Голодный.

— А давайте мы не будем с вами обижаться друг на друга. И колбасу съешьте уже. Сегодня можно.

Приоткрыл губы и позволил Марусе вложить мне в рот кусок салями. По щекам ее снова растекся румянец, пока она залипала на то, как я жую.

Словно поняв, что я всё это время за ней наблюдал, Маруся резко отвернулась обратно к своим многочисленным блюдечкам под любой чих.

Открыл шампанское, вместе с бокалами поставил на стол и помог Марусе стаскать на этот же стол всю заполненную ею посуду.

Оглядев придирчиво стол, Маруся кивнула каким-то своим мыслям и залезла в верхний ящик, достав оттуда большие белые свечи.

— Или это уже перебор? — спросила она у меня, будто я знал начало ее мыслей.

— Они же не ректальные? Значит, не перебор, — достал из кармана зажигалку и поджог обе свечи, пока Маруся искала спички.

— Спасибо, Михаил Захарович, — улыбнулась она и села за стол напротив. Снова подскочила, достала из ящичка вилки, опять села и снова встала, будто что-то вспомнила.

— Всё здесь есть. Сиди. Куранты пропустишь, пока скачешь.

— А давайте музыку включим? — предложила Маруся. — Первый раз хочу узнать о наступлении Нового года не из телевизора, а по звуку фейерверков за окном. Вы не против?

— Включай.

Пока Маруся бегала за мелкой колонкой, я разлил по бокалам шампанское. Поднял взгляд на вернувшуюся из своей комнаты Марусю и заметил, что она подкрасила губы чем-то блестящим. Ну, или просто заточила за углом что-то жирное. Кто этих женщин разберёт?